Высоцкий — две или три вещи, которые я о нем знаю - Марлена Зимна

Начало шестидесятых годов было для Высоцкого довольно тяжелым периодом. Работа в театре миниатюр — единственный в то время эпизод в его жизни. В театре им. Пушкина Высоцкому удалось поработать, правда, немного дольше, но, увы, администрации пришлось уволить его за злоупотребление алкоголем и всевозможные выходки. Вначале он не слишком обращал на это внимание. Данный театр не был вершиной его мечтаний. Но когда Людмила Абрамова родила ему сына, а затем ждала появления на свет второго ребенка, их сложное материальное положение стало его сильно беспокоить. К счастью, время от времени Высоцкому доставались роли в фильмах, но гонорары за них он получал также нерегулярно.

Все это не нравилось родителям Людмилы, которые были недовольны ее замужеством. А жили молодые тогда у родителей Людмилы. И не только с ними, но еще и с бабушкой, дедушкой и бабушкиной сестрой. Позже прибавилось еще двое детей. Эта многочисленная семья занимала всего лишь двухкомнатную квартиру. Людмила Абрамова так вспоминает тот период: «Наш сыночек Ар-каша спал мало, а плакал громко. Я боялась, что он ночью разбудит всю семью. Аркаша спал не больше часа и снова начинал плакать. Блуждала по темной комнате, баюкая его на руках. С ужасом я смотрела на гору пеленок и, как эгоистка, мечтала, чтобы проснулась мама. И мама, естественно, просыпалась и, конечно, брала Аркашу на руки и энергичными шагами ходила от двери к окну и обратно, и пела Аркаше. И я не думала о том, что утром, не успев хоть немного поспать, я пойду в институт, где преподают английский… А на узком диване около окна спал — и в то же время не спал — неспокойным, не совсем еще трезвым сном будущий автор «Охоты на волков» и «Повести о девочках», будущий Гамлет. Спал, его величество принц датский, молодой, гениальный, еще никому не известный, совершенно безработный. И все это должно было к нему еще прийти! Мои милые родители. Они не очень баловали моего безработного мужа, живущего со мной без «брачного союза», — но беспокоились обо мне, о детях. Не вмешивались, не проводили ни со мной, ни с ним разговоров «по душам». Тепло и доброжелательно они отнеслись к его родителям и тете Жене — мачехе Володи. Помогали, как могли».

Не нравились родителям Людмилы проблемы Высоцкого, связанные с выпивкой. Однако следует заметить, что Высоцкий добровольно соглашался на лечение от этой привычки, борясь с ней мужественно и героически. Так как в то время у него было вполне оптимистическое отношение к жизни, то на свои проблемы, а также на, несомненно, обременяющие и тяжелые периоды воздержания от алкоголя поэт старался смотреть тоже с оптимизмом и, может, даже с юмором. Его письма к жене изобилуют признаниями типа: «Мой сосед по комнате пошел куда-то пить с режиссером. Я не пью совсем, прекрасно себя чувствую»; «Пусик! Я не пью, — агнец божий, я праведник, я тебя очень люблю и жду писем»; «Я пью это поганое лекарство, у меня болит голова, спиртного мне совсем не хочется и все эти экзекуции — зря, но раз уж ты сумлеваешься, я завсегда готов»; «Снимаемся мы в жаре, в песке, голые. А у меня — хорошая фмуура и я очень физически сильный, меня ставят на первый план… Я ныряю метров на пятьдесят и всех восхищаю… Это я расхвастался затем, чтобы ты меня не забывала, и скучала, и думала, что где-то в недружелюбном лагере живет у тебя муж ужасно хороший, — непьющий и необычайно физически подготовленный»[3].

Нисколько не сомневаюсь в том, что Высоцкий с болью воспринимал прохладное отношение к себе со стороны родителей Людмилы. Особенно задевали те слова, которыми они упрекали его в недостаточной заботе о детях и жене. В письмах к Людмиле Абрамовой можно найти немало волнующих строк — свидетельств того, какое важное место занимают в его жизни любимая жена и сыновья. Эти фрагменты писем читаются сегодня с огромным волнением еще и потому, что в ретроспективе претензий родителей Людмилы и ее самой кажутся довольно несправедливыми и обидными по отношению к Высоцкому, а подчас совершенно надуманными и несерьезными. Высоцкий отвечал на это без обид, с достоинством и нежностью.

«Лапа! А только что мне привезли снизу письмо от мамы. В нем она пишет много уменьшительных суффиксов, а вообще мне как-то неловко читать ее письма. И еще она пишет, что ты говорила, что по телефону я ни разу не спросил о ребенке. Неправда. А потом ты мне сама рассказала. А потом я еще как-то не умею выразить все словами и на бумаге. Конечно же, я очень беспокоюсь о нем и люблю, хоть и так мало его видел. И гулять мы с ним будем, и в 4 часа ночи я приходы отменю».

«Сейчас посылаю твоей маме много шерсти, больше 1 кг. Все говорят — великолепной. Она обещала связать обоим. Хорошо бы и тебе. Ты попроси. Вообще я все время о вас думаю. А Аркашка наш самый лучший ребенок в мире. Он за меня цеплялся и чуть не плакал, когда я уходил, и я тоже. Люсик! Любимый! Береги себя и наше потомство!»

«Лапа! Как тебе, наверное, трудно. И, наверное, ребенку младенец не очень-то дает спать. И как Аркашка отнесся к появлении брата! Он все бегал и показывал «Уа-уа». Интересно, — кто ходит по магазинам? Потому что когда тебя не было, в доме тоже было не густо. Бывает ли моя мама, как мои вторые родители[4], в больнице были, ребенка видели! Чего все кругом говорят про ребенка, и что он делает!

Скоро это все я сам увижу. Пока все, лапа! Целую тебя крепко и очень люблю. Целуй обоих малышей!»

«Дорогая моя Люсечка! Получил сегодня сразу 2 твоих письма. Одно короткое и приличное, а другое длинное и, вначале, тоже пристойное и даже с юмором, а во второй своей части, в той, что на обрывке, — просто поток желчи и сарказма, а также масса несправедливых упреков, обвинений и напоминаний! Ты зачем это, а Лапа? Почему ты решила, что я собираюсь опаздывать на сбор труппы, подводить Любимова и т. д.! А потом — ехидство твое, относительно моего накопительства, похоже на Аллу Борисовну[5]. Если бы я мог прислать средства сразу, то тебе не пришлось (бы) 2 раза напоминать. (…) Деньги я передал, ты их, наверное, получила. Если мало, прости, больше нет, но скоро, наверное, все встанет на место.

Ладно! Хорошо, что поговорили с тобой по телефону, а то я бы совсем расстроился. Мама прислала мне письмо, впервые за все время, за всю жизнь, не поучительное, а описательное, и там описала, что дети будто совсем не поправились. Почему? И почему Никитка ничего не говорит. Они, наверное, совсем с ним не разговаривают. Он, наверное, тихий, спокойный, никого не трогает, поэтому ему меньше внимания, чем гадким, крикливым и капризным детям. (…)

Я по тебе скучаю и никогда бы в жизни, даже под настроение, не мог бы написать тебе такую грубую приписку.