Крестьянский сын - Раиса Григорьева

— И где тебя носит до сей поры! Что за дети пошли, варнаки, сроду вовремя не угомонятся, а завтра вставать чём свет!

Костя попятился: что за странный разговор? Но решил молчать и ждать, что будет дальше.

— Теперь спать пойдёшь в конюшню, с батраком! В избе вон хорошим людям тесно! — услышал дальше Костя.

На крыльце светился огонёк папироски. Курил человек, одетый по-военному. Солдат.

Хозяин выдаёт за своего, понял Костя, а слова «в конюшне, с батраком!» значат, что Гараська уже здесь. «Нанялся!»

Костя бросился в конюшню.

Не иначе, «батрак» хотел понравиться хозяину. Ведь считается, кто быстро и много ест, тот так же и работает. Гараська с превеликим усердием уничтожал из поставленного в колени горшочка кашу, щедро заправленную маслом, и прихрустывал солёным груздем прошлогоднего засола. Первым делом и Косте протянул еду. Костя отказался:

— Я во, по самую завязку сыт. Ещё чего и ел-то, ты бы знал, не как батрака какого-нибудь угощали, то-то!

Гараська, рассказывая Косте о своих наблюдениях, частью подтвердил то, что Костя уже знал. Что колчаковской пехоты здесь стоит примерно с батальон, об этом Костя и сам догадался по тому, что дружинники называли командира части капитаном. А вот пулемёты Гараська разведал, про которые Костя ничего не знал, это было очень важно. Гараська видел три пулемёта. Один на улице стоял, а возле него — солдаты кучкой. Второй в одном из дворов, куда Гараська ходил наниматься, а третий — третий стоял в сенях у хозяина этого дома, Тимофея Пархомова. Солдат, куривший на крыльце, был, по-видимому, пулемётчиком.

«Вражеский пулемёт, и так близко?!»

— Слушай, Гарась…

— Я и то думал, да как? Там возле него в сенях тулуп брошенный — небось пулемётчик и спать рядом с ним собирается. И не подойдёшь. А подойдёшь — кто знает, с какого бока его трогать. Хозяин, может, сумеет чего сделать. Он сюда, в конюшню, придёт, как управится: хочет что-то важное передать в отряд. Велел дождаться. Вот ему и скажем про пулемёт. А самим нам никак: сейчас не приступишься, а потом ведь и уходить надо.

Это было правильно, Костя согласился с Гараськой, хоть и не любил, когда последнее слово в делах разведки оставалось не за ним.

Хозяин дома медлил. Ребят стало потягивать на дрёму. Герасим уже несколько раз вкусно, с хрустом зевнул, Костя, чтобы не уснуть, стал вспоминать шаг за шагом всё, что с ним сегодня произошло. Ведь он должен был всё как следует запомнить, чтобы потом, когда встретится с Игнатом Васильевичем, ничего не упустить.

Вспоминая, он как бы заново переживал прошедший вечер, встречи, разговоры. Никифора Редькина и Федьку Поклонова, дружинника Агарка и его собутыльников, ненавидящих колчаковского унтера, и пехотного капитана Токмакова, и солдат, с которыми вместе собираются бить партизан. Постепенно Костя отвлёкся от событий дня. Ему представилось сражение на улицах Сальковки, шум рукопашных схваток. Он мысленно упивался местью врагу. И вдруг понял: того, что он в эту минуту себе представлял, на самом деле не было. Ещё не было. Он сам всё надумал! Дрожь охватила Костю. Теперь он знает, что надо делать!

— Гараська, — затормошил он друга, — Гараська, послушай! — и зашептал, захлёбываясь и торопясь, Гараське на ухо, чтобы ни одного слова не мог услышать никто другой, хотя в конюшне, кроме Кости и Гараськи, были одни только лошади.

Гараська, однако, никакой радости не проявил.

— Пустое дело! Мыслимо ли нам с тобой этакую кашу заварить? Да и то, Игнат Василич разведку велел произвесть и сразу вертаться, а не вон что выделывать. Твоя затея на словах хорошая, а ежели схватят нас? Тогда зачем и в разведку ездили? Кто в отряд передаст то, что мы узнали?

Опять Гараська говорил правильно. Всё-таки рассудительный человек! Но теперь Костя не хотел с ним соглашаться.

— Что задумано — сделаем, но только вот как. Я подам сигнал — ты начнёшь, и как только услышишь первые выстрелы — сразу ходу, на коня и в отряд, доложишь обо всём командиру. А я тут останусь. Да ещё и песню им сыграю, посмотришь какую.

— И нипочём не стану, — упёрся Герасим. — Вместе пришли, вместе уходить будем. Не оставлю одного, чтоб тут тебя…

— Да ты что? Кто командиром у нас? Приказываю! И всё!

Может, Костя и ещё бы объяснял товарищу про беспрекословное подчинение назначенному командиру, но тут пришёл наконец хозяин дома, Тимофей Пархомов.

— Что за шум подняли? Солдат побудите! — сразу прекратил он спор.

— Дядя Тимофей, — бросился к нему Костя, — а у вас в сенях возле пулемёта спит кто, нет?

— Пулемёт? — сурово возразил Пархомов. — Про него, паря, не моги даже думать! Случись что с оружием в моём-то доме, так ведь и малых детей не пожалеют, а не то что… Знаешь, с кем шутишь? У меня, паря, семья. Сам — что хошь могу, ну детей — это нельзя… Так что об пулемёте не думайте. Вы лучше Гомозову поскорее передайте: по всему селу сегодня подводы занаряжали. Чтоб, значит, у какого хозяина сколько стоит пехотных солдат — под всех были поданы подводы с лошадьми. А у кого нет лошадей, соседи должны снарядить. И чтоб при подводах — ездовые. И главно дело, чтобы всё это — к завтрашнему утру. Вам бы, ребята, теперь не мешкать, поскорее бежать к Игнат Василичу-то.

Хозяин говорил тихо, а последние слова совсем еле выдохнул — боялся, чтоб не услышали.

— Видишь, — заволновался Герасим, — а ты ещё чего-то выдумываешь! Уходить надо.

— Мы, может быть, и их-то ещё помешкать заставим. А на завтра им, может, подвод и вовсе не потребуется.

Костя рассказал, в чём заключается его «затея», как он её придумал, и стал просить Пархомова помочь в её выполнении.

— Вот как бы сам Игнат Василич просил бы. Ведь трое — не двое. С вами насколько верней будет, а, дядя Тимофей?

— Эть ты, малый, башковитый какой! — восхитился Тимофей. — А ведь хорошо бы такую кашу заварить. Только ежели трое — так ведь тоже мало для такого дела. Тут не миновать ещё кого-нибудь сговаривать, да только не вдруг догадаешься, к кому с таким разговором пойти. Нынче народ пуганый. А иной со страху болтлив.

Порешили на том, что дядя Тимофей сейчас же пойдёт и попытается привлечь на подмогу хотя бы одного-двух из самых надёжных мужиков. Если сделать этого не удастся, от Костиной выдумки придётся отказываться, и разведчики поспешат в отряд. А найдутся охотники, тогда всё пойдёт так, как и было задумано Костей: он подаст сигнал из центра села, от церкви. По этому сигналу каждый будет делать то, что ему назначено. Гараська, исполнив свою часть плана, сразу удерёт из села.

…Луна взошла уже высоко. Всё вокруг было освещено её голубовато-белым, неживым светом. Костя, держась тени, осторожно вышел из тесной улички на сельскую площадь. Слева и справа тянулись ряды домиков с закрытыми ставнями, похожие на людей, нарочно закрывших глаза, чтоб казаться спящими. Впереди чудно белели под луной вознесённые ввысь стены церкви. У её подножия облаками чернёного серебра клубились берёзы. Блескуче отсвечивали поверху листва и стволы берёз, непроглядной чернью были залиты тени.

Прямиком через площадь, по усыпанной мерцающей росой травке, направился Костя туда, в тёмную темь, под берёзы. Отсюда самой луны не было видно, и казалось, что устремлённый к небу церковный крест сияет сам собой. Костя засмотрелся, притих. Потом прижался к решётке церковной ограды и внимательно оглядел всё, что можно было увидеть внутри неё. Как он и думал, церковь была точно такой же, как и у них, в Поречном. Ну, а у себя-то дома он не раз лазил на колокольню. Путь знакомый. Только вот как войти в ограду? Очень просто залезть по завиткам узорных кованых ворот доверху и спрыгнуть вниз, но, когда обратно станешь уходить, может уже так не получиться… Костя поискал калитку и подёргал висящий на ней замок, пробуя на прочность. Потом достал из кармана захваченный у Пархомова напильник.

…А месяц всё так же сиял над затихающей Сальковкой. Впрочем, полная тишина в ней долго не наступала. То там, то здесь взвивалась пьяная песня, сбивчиво цокали подкованные железками заморские солдатские ботинки. Слышался осторожный конский топот, поскрипывали калитки и перелазы. На церковной площади тоже что-то постукивало и скрежетало, будто железом по железу.

Сальковцы, выгнанные военным постоем из домов и спавшие эту ночь в амбарах, сараях и сараюшках, тревожно ворочались, прислушиваясь к беспокойным, неурочным звукам, которые жили в ночи, путая представление о времени сна и бодрствования. Когда же вечерние шумы наконец устоялись и замерли, на площади возле церкви прогремели три выстрела кряду. И сейчас же, как бы в ответ, с края села понёсся пронзительный и долгий крик: «У-у-би-и-ва-а-ю-у-ут!» И через крохотную паузу: «Бра-ат-цы, дру-у-жи-и-на-а! Наших бью-у-ут! Му-у-жи-и-ки, поднимайтесь, бьют дружину святого креста-а-а!»

Видно, кричавший — а голос был молодой и сильный — очень хотел, чтоб как можно дальше был слышен не только вопль, а и смысл его. Слова выговаривались нарочито отчётливо и ясно.