Улисс (часть 1, 2) - Джеймс Джойс

Джон Эглинтон сказал, нахмурившись, дыша ярым гневом:

- Я клянусь, что кровь моя закипает в жилах, когда я слышу, как сравнивают Аристотеля с Платоном.

- А кто из них, - спросил Стивен, - изгнал бы меня из своего Государства?

Кинжалы дефиниций - из ножен! Лошадность - это чтойность вселошади. Они поклоняются зонам и волнам влечений. Бог - шум на улице: весьма в духе перипатетиков. Пространство - то, что у тебя хочешь не хочешь перед глазами. Через пространства, меньшие красных шариков человечьей крови, пролезали они следом за ягодицами Блейка в вечность, коей растительный мир сей - лишь тень. Держись за здесь и теперь, сквозь которые будущее погружается в прошлое.

Мистер Супер, полный дружеского расположения, подошел к своему коллеге.

- А Хейнс ушел, - сообщил он.

- Вот как?

- Я ему показывал эту книгу Жюбенвиля. Он, понимаете, в полном восторге от "Любовных песен Коннахта" Хайда. Мне не удалось привести его сюда послушать дискуссию. Он тут же побежал к Гиллу покупать их.

Спеши скорей, мой скромный труд,

К надменной публике на суд.

Как горький рок, тебя постиг

Английский немощный язык.

- Дым наших торфяников ему одурманил голову, - предположил Джон Эглинтон.

Мы, англичане, сознаем. Кающийся вор. Ушел. А я курил его табачок. Мерцающий зеленый камень. Смарагд, заключенный в оправу морей.

- Люди не знают, как могут быть опасны любовные песни, - оккультически предостерегла Расселова яйцевидная аура. - Движения, вызывающие мировые перевороты, рождаются из грез и видений в душе какого-нибудь крестьянина на склоне холма. Для них земля не почва для обработки, а живая мать. Разреженный воздух академии и арены рождает грошовый роман, кафешантанную песенку. Франция рождает в лице Малларме изысканнейший цветок развращенности, но вожделенная жизнь - такая, какой живут феаки Гомера, открывается только нищим духом.

При этих словах мистер Супер обратил к Стивену свой миролюбивый взор.

- Понимаете, - сказал он, - у Малларме есть чудные стихотворения в прозе, Стивен Маккенна мне их читал в Париже. Одно из них - о "Гамлете". Он говорит: "Il se promene, lisant au livre de lui-meme" ["Он прохаживается, читая в книге о самом себе" (франц.)], понимаете, читая книгу о самом себе. Он описывает, как дают "Гамлета" во французском городке, понимаете, в провинции. Там выпустили такую афишу.

Его свободная рука изящно чертила в воздухе маленькие значки.

HAMLET ou LE DISTRAIT

Piece de Shakespeare

[Гамлет, или Рассеянный. Пьеса Шекспира (франц.)]

Он повторил новонасупленному челу Джона Эглинтона:

- Piece de Shakespeare, понимаете. Это так похоже на французов, совершенно в их духе. Hamlet ou...

- Беззаботный нищий, - закончил Стивен.

Джон Эглинтон рассмеялся.

- Да, это подойдет, пожалуй, - согласился он. - Превосходные люди, нет сомнения, но в некоторых вещах ужасающе близоруки.

Торжественно-тупое нагроможденье убийств.

- Роберт Грин назвал его палачом души, - молвил Стивен. - Недаром он был сын мясника, который помахивал своим топором да поплевывал в ладонь. Девять жизней заплачено за одну - за жизнь его отца. Отче наш иже еси во чистилище. Гамлеты в хаки стреляют без колебаний. Кровавая бойня пятого акта - предвидение концлагеря, воспетого Суинберном.

Крэнли, я его бессловесный ординарец, следящий за битвами издалека.

Врагов заклятых матери и дети,

Которых кроме нас никто б не пощадил...

Улыбка сакса или ржанье янки. Сцилла и Харибда.

- Он будет доказывать, что "Гамлет" - это история о призраках, заметил Джон Эглинтон к сведению мистера Супера. - Он, как жирный парень в "Пиквикском клубе", хочет, чтоб наша плоть застыла от ужаса.

О, слушай, слушай, слушай!

Моя плоть внимает ему: застыв, внимает.

Если только ты...

- А что такое призрак? - спросил Стивен с энергией и волненьем. Некто, ставший неощутимым вследствие смерти или отсутствия или смены нравов. Елизаветинский Лондон столь же далек от Стратфорда, как развращенный Париж от целомудренного Дублина. Кто же тот призрак, из limbo patrum [край отцов (лат.)] возвращающийся в мир, где его забыли? Кто король Гамлет?

Джон Эглинтон задвигался щуплым туловищем, откинулся назад, оценивая.

Клюнуло.

- Середина июня, это же время дня, - начал Стивен, быстрым взглядом прося внимания. - На крыше театра у реки поднят флаг. Невдалеке, в Парижском саду, ревет в своей яме медведь Саккерсон. Старые моряки, что плавали еще с Дрэйком, жуют колбаски среди публики на стоячих местах.

Местный колорит. Вали все что знаешь. Вызови эффект присутствия.

- Шекспир вышел из дома гугенотов на Силвер-стрит. Вот он проходит по берегу мимо лебединых садков. Но он не задерживается, чтобы покормить лебедку, подгоняющую к тростникам свой выводок. У лебедя Эйвона иные думы.

Воображение места. Святой Игнатий Лойола, спеши на помощь!

- Представление начинается. В полумраке возникает актер, одетый в старую кольчугу с плеча придворного щеголя, мужчина крепкого сложения, с низким голосом. Это - призрак, это король, король и не король, а актер это Шекспир, который все годы своей жизни, не отданные суете сует, изучал "Гамлета", чтобы сыграть роль призрака. Он обращается со словами роли к Бербеджу, молодому актеру, который стоит перед ним по ту сторону смертной завесы, и называет его по имени:

Гамлет, я дух родного твоего отца,

и требует себя выслушать. Он обращается к сыну, сыну души своей, юному принцу Гамлету, и к своему сыну по плоти, Гамнету Шекспиру, который умер в Стратфорде, чтобы взявший имя его мог бы жить вечно.

- И неужели возможно, чтобы актер Шекспир, призрак в силу отсутствия, а в одеянии похороненного монарха Дании призрак и в силу смерти, говоря свои собственные слова носителю имени собственного сына (будь жив Гамнет Шекспир, он был бы близнецом принца Гамлета), - неужели это возможно, я спрашиваю, неужели вероятно, чтобы он не сделал или не предвидел бы логических выводов из этих посылок: ты обездоленный сын - я убитый отец твоя мать преступная королева, Энн Шекспир, урожденная Хэтуэй?

- Но это копанье в частной жизни великого человека, - нетерпеливо вмешался Рассел.

Ага, старик, и ты?

- Интересно лишь для приходского писаря. У нас есть пьесы. И когда перед нами поэзия "Короля Лира" - что нам до того, как жил поэт? Обыденная жизнь - ее наши слуги могли бы прожить за нас, как заметил Вилье де Лиль. Вынюхивать закулисные сплетни: поэт пил, поэт был в долгах. У нас есть "Король Лир" - и он бессмертен.

Лицо мистера Супера - адресат слов - выразило согласие.

Стреми над ними струи вод, тебе подвластных,

Мананаан, Мананаан, Мак-Лир...

А как, любезный, насчет того фунта, что он одолжил тебе, когда ты голодал?

О, еще бы, я так нуждался.

Прими сей золотой.

Брось заливать! Ты его почти весь оставил в постели Джорджины Джонсон, дочки священника. Жагала сраму.

А ты намерен его отдать?

О, без сомнения.

Когда же? Сейчас?

Ну... нет пока.

Так когда же?

Я никому не должен. Я никому не должен.

Спокойствие. Он с того берега Война. С северо-востока. Долг за тобой.

Нет, погоди. Пять месяцев. Молекулы все меняются. Я уже Другой я. Не тот, что занимал фунт.

Неужто? Ах-ах-ах!

Но я, энтелехия, форма форм, сохраняю я благодаря памяти, ибо формы меняются непрестанно.

Я, тот что грешил и молился и постился.

Ребенок, которого Конми спас от порки.

Я, я и я. Я.

А.Э. Я ваш должник.

- Вы собираетесь бросить вызов трехсотлетней традиции? - язвительно вопросил Джон Эглинтон. - Вот уж ее призрак никогда никого не тревожил. Она скончалась - для литературы, во всяком случае, - прежде своего рождения.

- Она скончалась, - парировал Стивен, - через шестьдесят семь лет после своего рождения. Она видела его входящим в жизнь и покидающим ее. Она была его первой возлюбленной. Она родила ему детей. И она закрыла ему глаза, положив медяки на веки, когда он покоился на смертном одре.

Мать на смертном одре. Свеча. Занавешенное зеркало. Та, что дала мне жизнь, лежит здесь, с медяками на веках, убранная дешевыми цветами. Uliata rutilantium.

Я плакал один.

Джон Эглинтон глядел на свернувшегося светлячка в своей лампе.

- Принято считать, что Шекспир совершил ошибку, - произнес он, - но потом поскорее ее исправил, насколько мог.

- Вздор! - резко заявил Стивен. - Гений не совершает ошибок. Его блуждания намеренны, они - врата открытия.

Врата открытия распахнулись, чтобы впустить квакера-библиотекаря, скрипоногого, плешивого, ушастого, деловитого.

- Строптивицу, - возразил строптиво Джон Эглинтон, - с большим трудом представляешь вратами открытия. Какое, интересно, открытие Сократ сделал благодаря Ксантиппе?

- Диалектику, - отвечал Стивен, - а благодаря своей матери - искусство рожденья мыслей. А чему научился он у своей другой жены, Мирто (absit nomen! [имя опустим (лат.)]), у Эпипсихидиона Сократидидиона, того не узнает уж ни один мужчина, тем паче женщина. Однако ни мудрость повитухи, ни сварливые поучения не спасли его от архонтов из Шинн Фейн и от их стопочки цикуты.