Любовь в седьмом вагоне - Ольга Славникова

Мухин предполагал, что в хазаринском проекте происходит примерно то же, что и в цирке, откуда Хазарин возник, будто мягкий радужный пузырь из чашки с мыльной водой. Мухину казалось, что всем известное устройство из наивной, как детская песочница, цирковой арены, ребристого купола и натянутых между ними призрачных снастей только делает вид, будто служит для развлечения зрителей. На самом деле в цирке всякий раз, под прикрытием фанфар и мишуры, совершается попытка опровергнуть фундаментальные законы физики, прежде всего, закон всемирного тяготения; в этой шутовской реторте плавится пространство, время и человеческое тело; призрачные снасти и зеркальные яркие овалы блуждающих прожекторов составляют условие теоремы, над которой работают, вспыхивая, воздушные гимнасты.

Точно так же и проекты Хазарина словно пытались вернуть сложившееся положение вещей в состояние вероятностное. «Народ и общество едины!» – таков был девиз его трудов. Хазарин создавал параллельную реальность, в значительной части бутафорскую: экстремалов, заброшенных самолетом в медвежьи углы, исподволь вели хазаринские люди, да и дикие работодатели, понимавшие из русского языка исключительно мат, наверняка были наняты в проект. И все-таки люди из общества иногда не возвращались из походов в народ. Мухин, будучи в здравом уме, не мог вообразить такого фокуса, чтобы какой-нибудь бизнесмен вдруг решил опроститься и променять свою не особенно счастливую, но все же человеческую жизнь на вонючий бомжатник или заполярный поселок, с женитьбой на толстой и свежей учительнице начальных классов. Криминальная версия тоже не работала: активы невозвращенцев растаскивали родственники, партнеры, но никак не Хазарин. Мухину представлялось, что Хазарин запускает богатых экстремалов, будто ложку в кастрюлю супа, в густую и темную, сдавленную собственной тяжестью, народную толщу. Что он хочет этой ложкой зачерпнуть? Мухин не знал.

Ноги Мухина в чужих кроссовках превратились от жары в горячие пироги; из-под парика ползли, шевелясь, соленые капли, отчего казалось, будто парик, вопреки строжайшему условию, завшивлен. Все три вокзала, колеблемые волнами сладкоголосых железнодорожных объявлений, смахивали на миражи: регулярный и скучноватый Ленинградский был разделен полосами ровного марева на три горизонтальные части, шпиль Казанского плавал отдельно от коренастого основания; в недостоверных слоях, порезавших архитектуру на куски, словно поблескивала сталь. Выглядело так, будто Хазарин, вырвавшись джинном из пивной бутылки, воздвиг эти недостоверные железнодорожные дворцы за единую ночь, чтобы вернее измотать попавшихся ему простаков.

Стоп, а это кто такой?

Новый – или прежде не замеченный Мухиным – участник соревнования был одет и загримирован иначе, чем остальные. На тщедушном мужчине пузырилась сизая, когда-то белая, рубаха, такая ветхая, что должно быть, разлезалась по сгибам, будто старый бумажный документ. Приличные темные брюки, на волосах, пробитых сединой, – матерчатая кепочка, какие носят пенсионеры-огородники… Бомжа в мужчине выдавала разве лишь зябкость – обтерханные, большие, как почтовые конверты, манжеты рубахи были, вопреки жаре, застегнуты на самых вздутых кистях, напоминавших красный фарш. «Очень органично», – позавидовал Мухин. Мужчина двигался уверенно, чувствовал себя свободно, а самое главное – его кошелка туго скрежетала стеклотарой, плюс на спине сидел немаленький рюкзак, тоже содержавший, судя по звяку, пустые бутылки.

«Ба, да это же Серега Коломийцев! – вдруг узнал соперника Мухин. – Ну надо же, и здесь он первый!»

С Коломийцевым Мухин был знаком давно, еще с экономического факультета МГУ: сидели рядом на студенческой скамье, начинали с одних и тех же стажировок – но превосходство Коломийцева как финансиста и стратега было видно невооруженным глазом. Коломийцев резко поднялся, играя на бирже: был подозреваем в получении инсайдерской информации, однако знавшие Серегу лично относили его успехи исключительно на счет его зверской интуиции. Если кто-то и чуял – не в переносном, а в самом буквальном смысле слова – запах денег, то это был, безусловно, Коломийцев. Мухину было известно, что Серега создавал для больших финансово-промышленных групп карманные банки – через некоторое время перестававшие быть карманными. Потом Коломийцев исчез из поля зрения: по косвенным данным, уехал в Европу. Весьма вероятно, что теперь вот этот сухой мужичонка в садоводческой кепке ворочает где-нибудь миллиардными активами. А может быть?.. А вдруг?.. Ну, например, ушел на покой, заскучал, ищет теперь, чем бы заняться интересным. Не зря же обратился к Хазарину, массовику-затейнику. Нет, Коломийцев в роли финансового директора компании «Русский шоколад Мухина» – это, конечно, из области мечтаний. Но мечтать-то не вредно! «Вперед, это шанс!» – сам себе скомандовал Мухин и, размахивая кошелкой, двинулся туда, где финансовый гений, глухо гремя, обследовал урну.

– Серый, привет, – Мухин, сильно волнуясь, тронул Коломийцева за костлявое плечо, оттянутое вниз рыжей лямкой рюкзака.

Коломийцев вздрогнул, отчего рюкзак на его спине увесисто брякнул. Он обернулся, топыря руку в грязной нитяной перчатке, и Мухин снова поразился качеству грима: усохшее, сточенное книзу лицо Коломийцева покрывал тот самый красно-ржавый загар, какой бывает только у бездомных, нос напоминал обглоданную кость.

– Муха, ты? Тоже здесь? – Коломийцев осклабился, показывая ровный ряд дорогих зубов, безусловно, его выдававший. – Страшно рад тебя видеть!

Однокашники обнялись, охлопывая друг друга с гулким звуком, напоминавшим волейбол. Когда растроганный Мухин отстранился от Коломийцева, он увидел, что в глазах приятеля, выцветших, будто засушенные в гербарии незабудки, мелькнуло странное выражение как бы жалости к нему, Мухину.

– Да вот, все достижения, – Мухин с шутливой удрученностью предъявил свою обвислую кошелку. – Зато ты чемпион! – он уважительно потрогал туго набитый рюкзак, напоминающий кладку какого-то фантастического насекомого.

– Да не вопрос! – с живостью воскликнул Коломийцев. – Хочешь, научу тебя за десять минут?

– Да ладно, чего теперь, – отмахнулся Мухин. – Ты выиграл уже, до финиша остался час, Хазарин приедет вот-вот. Серый, я тебе вопрос один задам, некорректный. Не хочешь – не отвечай.

– Ну? – сощурился Коломийцев.

– Ты сейчас при очень больших делах?

Коломийцев молча смотрел в лицо смутившемуся Мухину, его узкая улыбка напоминала светлую царапину на покрытом ржавчиной металле.

– Ладно, извини, – Мухин, поморщившись, отвернулся. – Пойду еще поброжу…