История одного предателя - Б Николаевский

Это выступал на сцену Герасимов, - до того момента спокойно выжидавший за кулисами союзник Азефа.

Поскольку имелась возможность, последний справлялся своими собственными силами, идя по пути внутреннего саботажа работы боевиков-наблюдателей: давал им ложные указания, заставлял караулить на путях, по которым Столыпин не ездил и т. д. Но для такого саботажа существовали известные границы: нужно было не дать возможности заметить его существование, нужно было все время поддерживать в боевиках уверенность, что Организация делает все, что в ее силах, для достижения положительных результатов. А боевики, видя неудачу их работы, начинали проявлять инициативу, делали попытки вырваться из того заколдованного круга, который их окружал, предлагали свои планы. Когда такие самостоятельные поиски боевиков становились особенно настойчивыми, Герасимов, по соглашению с Азефом, прибегал к приему "спугивания".

Для этого давали возможность пойти по какому-нибудь найденному самими боевиками новому пути. Азеф высказывал свои сомнения, но давал согласие на то, чтобы была сделана попытка. Первые шаги обнадеживали. Настроение приподнималось. И без того все время напряженные нервы у всех участников работы натягивались, как струны. Не следует забывать: люди знали, что все время ходят по самому краешку своей общей братской могилы. И вот, когда напряжение доходило до высшей точки" тогда Герасимов "пускал брандера": на арго Охранного Отделения "брандерами" называли особо неумелых филеров, специальной задачей которых было так вести наблюдение, чтобы его не мог не заметить наблюдаемый. "Для этой цели, - рассказывает Герасимов, - у нас имелись особые специалисты, настоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, - прямо, можно сказать, носом в {220} зад ему упирается. Разве только совсем слепой не заметит.

Уважающий себя филер на такую работу никогда не пойдет, - да и нельзя его послать: и испортится, и себя кому не надо покажет".

Конечно, появление "брандера" боевики замечали. Тотчас же об этом событии сообщали Азефу. Последний порой в начале относился к сообщению даже несколько недоверчиво: нет ли ошибки? не начали ли люди нервничать? Ведь в боевой работе это явление довольно обычное. . . Начиналась проверка сообщения, - которая показывала, что ошибки нет, что полицейская слежка действительно ведется, - и притом в самой откровенной форме. Тогда Азеф принимал решение: ничего не поделаешь, если полиция напала на след, то надо все бросать и думать только о спасении людей. Такова была одна из максим боевой работы, им же установленных. И он давал подробные инструкции, - относительно того, в каком порядке должны были скрываться попавшие под наблюдение полиции боевики: при беспорядочном бегстве полиция могла начать арестовывать тех, кто еще не успел скрыться. Лошадей, экипажи, квартиры и т. п., все это, конечно, бросали на произвол судьбы. Но боевики, следовавшие указаниям Азефа, благополучно скрывались от преследовавших их шпионов . . .

Такие "вспугивания" практиковались относительно редко: злоупотреблять этим сильнодействующим средством, естественно, было нельзя. При этом конечно, каждый раз вносились некоторые варианты в детали. Но все било в одну точку: на каждом шагу боевики убеждались, что полиция так хорошо изучила все приемы работы Боевой Организации, что не было никакой возможности подойти близко к Столыпину. И каждый раз, когда благополучно скрывшиеся боевики собирались где-нибудь в Финляндии и начинали подводить итоги, они все приходили к выводу, что полиция напала на их след совершенно случайно и даже еще не успела разобрать, с кем именно она имеет дело (этим объясняли сравнительную легкость побега от {221} филеров). Но из того, что такие случайности происходили каждый раз, как только боевики-наблюдатели подходили сравнительно близко к министру, казалось, с несомненностью следовал вывод о непроницаемости для боевиков стены полицейской охраны, которая окружала министра. А так как Азеф "заранее предвидел слабые места всех задуманных предприятий, и так как он же разрабатывал планы побегов из-под наблюдения филеров, - то его авторитет еще больше возрастал, легенда об его "хладнокровии" и "предусмотрительности" получала, казалось, новое убедительное подтверждение.

И после каждой такой неудачной попытки Азеф все настойчивее и настойчивее внушал и боевикам, и посвященным в работу Боевой Организации членам Центрального Комитета мысль о том, что "старыми методами" вести дальше центральный террор невозможно: "Полиция, - говорил он, - слишком хорошо изучила все наши старые приемы. И в этом нет ничего удивительного: ведь у нас все те же извозчики, торговцы и пр., которые фигурировали еще в деле Плеве. Нового ничего у нас нет, - и при старой технике ничего и не придумаешь нового. Тяжело это, но надо признать ..."

Так проходили недели, месяцы . . . Государственная Дума уже давно была распущена. Вспыхнули и были раздавлены восстания в Кронштадте, Свеаборге, Ревеле. По стране прокатилась волна террора и разрозненных партизанских выступлений: покушений на губернаторов, жандармов, полицейских, нападений на казенные учреждения и пр. Но настоящего массового взрыва, - подобного тому, который потряс страну в 1905 г., - не произошло: рабочие, движение которых в 1905 г. было становым хребтом общей борьбы, теперь молчали, - уставшие от поражений прошлых лет, истощенные безработицей и промышленным кризисом. В этих условиях правительство быстро {222} оправилось от временных колебаний. Были введены военно-полевые суды, - для "скорострельных" расправ со всеми, кто причастен к различного рода вооруженным выступлениям революционеров. С каждым днем усиливалась реакция, и Столыпин, ее главный вдохновитель, уже успел стать наиболее ненавистным для страны представителем власти.

В работу Боевой Организации чужеродным телом вклинилось покушение на Столыпина, организованное "максималистами". Отделившись от партии социалистов-революционеров и создав свою собственную организацию, они решили самостоятельно вести и террористическую борьбу. Ставили ее они совсем иначе не так, как Боевая Организация: они не признавали той длительной подготовительной работы наблюдения, которая лежала в основе всей работы Боевой Организации, - а действовали, как партизаны, - короткими ударами, внезапными набегами. Именно так они организовали покушение на Столыпина: три члена их организации, вооруженные бомбами, явились в официальные часы приема на дачу Столыпина. Охрана заподозрила неладное и отказалась впустить их внутрь здания. Тогда они бросили свои бомбы в передней. Взрыв разрушил большую часть министерской дачи. Погибло несколько десятков человек: чины охраны, много посетителей, явившихся на прием к министру; в числе погибших были, конечно, и сами террористы. Тяжелые поранения получили малолетние дети министра, - но сам министр почти не пострадал: расходясь воронкой, волны взрыва только слегка затронули его кабинет. (см. на нашей странице книгу дочки Столыпина, ldn-knigi)

Известие об этом покушении Азеф получил в Финляндии. Оно привело его в состояние, близкое к панике. "В августе, в день взрыва дачи Столыпина, - пишет в своих воспоминаниях Вал. Попова, член Боевой Организации, тогда работавшая в финляндской лаборатории последней, - неожиданно к вечеру к нам приехал Иван Николаевич (Азеф). Он был очень взволнован, - таким я еще не видала его. Не только {223} взволнован, но подавлен и растерян. Сидел молча, нервно перелистывая железнодорожный указатель. Хотел ночевать, но потом раздумал и ушел на станцию".

Причины такого его волнения тогда были непонятны, - теперь они ясны: Азеф опасался, что Столыпин и Герасимов сочтут состоявшееся покушение за дело той Боевой Организации, за которую он только недавно поручился своей головой, и понимал, что в этом случае ему не так легко удалось бы оправдаться, как это было в деле с Дубасовым. С другой стороны, имелась опасность, что, не зная истинных организаторов покушения, Охранное Отделение начнет арестовывать находящихся у нее на учете членов Боевой Организации и тем самым провалит Азефа в глазах революционеров. Именно поэтому Азеф спешил в Петербург, - для объяснения с Герасимовым. К его счастию, в этот момент он уже пользовался полным доверием Герасимова и последний не сделал "опрометчивого шага". Но для того, чтобы полностью очистить свою Боевую Организацию в глазах Столыпина, Азефу пришлось добиться от Центрального Комитета опубликования официального заявления о непричастности партии социалистов-революционеров и ее Боевой Организации к этому покушению и даже "морального и политического" осуждения того способа, которым это покушение было совершено. Такие заявления были не совсем обычны в истории революционного движения; в Центральном Комитете были колебания, нужно ли оно: Азеф был настойчив и требовал его, действуя именем Боевой Организации. В конце концов, согласие было дано, отношение к способу совершения покушения по существу действительно было отрицательным, - но составить текст заявления пришлось самому Азефу: этот документ был вообще едва ли не единственным из официальных партийных документов, автором которого был непосредственно Азеф. Настолько для него было важно, чтобы такое выступление партией было сделано.