Черный кот. Три орудия смерти (сборник) - Гилберт Честертон

Любопытство подвигло Уолтера вскочить на один из верхних корней и подтянуться на одной из нижних веток. Затем, отметив, что дерево наполовину полое, он развернулся, как будто намереваясь продолжить путь. Все это время коммерсант нетерпеливо ожидал, когда они продолжат путь. Но восхищенный Уолтер Уиндраш погрузился в столь глубокий транс, что привести его в чувство оказалось очень непросто. Он кругами ходил вокруг дерева и то, опустив голову, всматривался в водовороты воды вокруг его корней, то, вскинув подбородок, изучал обширное гнездо, образованное его ветвями.

– Сначала я не знал, что со мной случилось, – наконец заговорил он. – Но теперь я это понимаю.

– Не могу сказать того же о себе, – лаконично отозвался его друг. – Мое единственное предположение заключается в том, что ты рехнулся. Ты еще долго собираешься здесь околачиваться?

Уиндраш ответил не сразу.

– Разве ты не знаешь, что все поэты, художники и другие подобные мне люди – прирожденные коммунисты? И разве тебе неизвестно, что именно по этой причине мы все склонны к бродяжничеству? – наконец отозвался он.

– Вынужден согласиться с тем, – угрюмо пробормотал бизнесмен, – что некоторые из твоих недавних финансовых выходок способны вызвать одобрение со стороны коммунистов. Но относительно бродяг, мне кажется, им, по крайней мере, присуще такое похвальное качество, как стремление поторапливаться.

– Вы меня не понимаете, – терпеливо ответил Уиндраш каким-то странным мечтательным голосом. – Я хочу сказать, что я уже не коммунист. И не бродяга тоже.

Его спутники ошеломленно смотрели на него, утратив дар речи.

– Еще никогда в жизни я не видел ничего, чем мне хотелось бы обладать, – все тем же тоном после короткой паузы добавил он.

– Неужели ты и вправду решил, что хочешь обладать этим трухлявым деревом? – не поверил своим ушам его приятель.

Уиндраш продолжал говорить, как будто и не слышал его слов.

– За время своих скитаний я еще никогда не видел места, где мне хотелось бы остаться и поселиться. Я не верю, что в мире существует что-то подобное этой фантазии земли, и неба, и воды, возведенной, словно Венеция, на мостах. Дневной свет сочится в ее гроты, придавая ей сходство с адом из поэмы Милтона. Она расщеплена как будто течением подземной реки Альф. Ее окостеневший силуэт вздымается из земли, отряхивая с себя комья грязи, уподобляясь мертвым в Судный день. Я никогда не видел ничего подобного. Если честно, я ничего больше не хочу видеть.

Возможно, объяснение такой игры воображения заключалось в том, что в это мгновение серое грозовое небо стало пурпурным, а затем обрело благородный цвет киновари, вспыхнув на горизонте алой полосой заката.

Стремительные и загадочные перемены еще больше усилили впечатление, производимое представшей перед ними тайной природы. На этом фоне черный вычурный силуэт дерева и в самом деле выглядел чем-то мистическим, не имеющим отношения к земной растительности. То казалось, будто дерево пытается идти, вырвав корни из земли, то вдруг оно представало чудовищем, вздыбившимся из воды в безумной попытке взлететь. Но даже если бы спутники Уиндраша могли разделить чувства своего товарища, вряд ли они ожидали того, что произошло потом. С совершенно решительным видом художник плюхнулся на клочок дерна рядом с ручьем и вытащил из кармана трубку и кисет с табаком, как будто располагаясь в одном из кресел своего клуба.

– Могу я поинтересоваться, что ты делаешь? – спросил его друг.

– Вступаю в права владения, – заявил чудак.

Оба приятеля забросали Уиндраша уговорами и увещеваниями, но серьезность его намерений сомнений не вызывала, даже если этого нельзя было сказать о его психическом здоровье.

Окончательно убедившись в этом, бизнесмен поспешил сообщить ему, что если он и в самом деле заинтересован в приобретении столь нелепого клочка глуши, было бы разумнее проконсультироваться с агентами землевладений, частью которых участок является, поскольку иначе прав на него ему не получить, просиди он возле дерева хоть пятьдесят лет. К неописуемому изумлению советчика поэт вполне серьезно поблагодарил его за рекомендацию и извлек из кармана листок бумаги, чтобы записать имя и адрес агента.

– А тем временем, – решительно продолжал коммерсант, – поскольку это место не кажется мне таким уж приятным для пребывания, тебе придется переместиться в «Три павлина». Разумеется, если ты хочешь, чтобы я продолжал иметь с тобой дело.

– Не будь идиотом, Уиндраш, – резко заявил второй его спутник. – Я не верю, что ты мечтаешь остаться здесь на всю ночь.

– Но это именно то, чего я хочу, – ответил Уиндраш. – Я видел, как солнце садится в мой собственный водоем, и я хочу увидеть, как из него поднимется луна. Ты не можешь винить потенциального покупателя в том, что он желает испытать свою будущую собственность в самых различных условиях.

Бизнесмен уже отвернулся, и его темная коренастая фигура, в очертаниях спины которой читалось презрение, скрылась за раскидистой кроной упомянутого дерева.

Второй приятель, немного помедлив, принял к сведению безрассудную рассудительность последнего замечания и последовал примеру первого. Он прошел около шести ярдов и уже огибал дерево, как вдруг поведение поэта резко изменилось. Бросив трубку на землю, он догнал друзей, извинился и любезно раскланялся. Даже его манера держаться стала совершенно иной.

– Прошу прощения, господа, – царственно произнес он. – Я очень надеюсь, что вы еще ко мне зайдете. Боюсь, что напрочь забыл о гостеприимстве.

После этого он вернулся к дереву и снова уселся на берегу ручья, зачарованно глядя на заводи перед собой, которые в последней вспышке заката мерцали как озера крови.

Он и в самом деле не двигался еще много часов, наблюдая за тем, как багряные водовороты почернели от сгустившегося ночного мрака, а потом засеребрились от лунного света. Фигура Уиндраша напоминала отшельника-индуса, замершего в восторженном исступлении.

Но когда на следующее утро он наконец встал, то словно исполнился непривычной для него, а потому особенно удивительной практичности.

Он направился к агентам по земельным владениям и все им объяснил. На протяжении нескольких месяцев вел переговоры и в конце концов стал настоящим законным владельцем приблизительно двух акров земли вокруг своего любимого чудачества природы. После этого принялся обносить его оградой, действуя с почти математической непреклонностью и напоминая поселенца, заявляющего свои права на участок земли в пустыне.

Продолжение столь необычайной затеи оказалось тем более необычным, что было сравнительно обыденным. На этой земле он выстроил небольшой домик и занялся литературной деятельностью, что позволило ему превратить свое жилище во вполне приличное сельское имение. Со временем он закрепил свою респектабельность женитьбой, однако жена умерла, подарив ему одного ребенка, дочь.

Девочка провела вполне счастливое детство в этих сельских, но весьма комфортных условиях, а жизнь самого мистера Уолтера Уиндраша текла спокойно и безмятежно, пока в ней не приключилась самая большая трагедия.

Имя этой трагедии – Лондон. Город, неуклонно наступая, подобно морскому приливу преодолел холмы и пустоши, и вся остальная история Уиндраша или, во всяком случае, эта часть его истории неотделима от его активного противления столь неуместному потопу, а также связана с мерами защиты от его последствий.

Уиндраш поклялся всеми музами, что если уж этому омерзительному лабиринту уродства и вульгарности суждено окружить его священное дерево и укромный сад, то, по крайней мере, он не должен его коснуться.

Хозяин возвел вокруг участка смехотворно высокую стену. Он разработал свод правил, которые неукоснительно соблюдал, впуская кого-нибудь на свою территорию. Ближе к концу этот ритуал начал граничить с болезненной подозрительностью.

Некоторые ни о чем не подозревающие гости вели себя так, словно его сад был обычным садом, более того, словно его дерево было обычным деревом. А поскольку он не уставал повторять, что эта его обитель является последним свободным клочком земли во всей Англии и последним прибежищем поэзии среди засилья прозы, постепенно у него выработалась привычка запирать дверь, ведущую в сад, и класть ключ себе в карман. Во всех остальных отношениях он демонстрировал человечность и оставался вполне гостеприимным хозяином.

Для своей дочери он всегда был любящим и заботливым отцом. Но он все больше рассматривал свой сад как место, священное для его собственного уединения, и долгими днями и ночами в этом странном дворике царили тишина. Ни один человек не ступал по траве этого сада, кроме одинокого хозяина, кружащего вокруг своего дерева.