Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

– Преступности действительно почти нет. И все же случались некоторые… инциденты. – Теперь он смотрел на меня в упор, яростно, я физически ощущала его взгляд, жарче солнечного луча. – По правде говоря, – продолжал он неторопливо, взвешивая каждое слово, – один из самых трагических инцидентов в недавней истории города произошел с моим кузеном и одной девушкой, дебютанткой, как говорится в свете.

Неожиданный поворот темы заинтриговал меня и отчасти озадачил, но я промолчала. Еще не понимая, что происходит и почему, я чувствовала, как меня заманивают в ловушку. Но поздно было останавливать Тедди. Он набрал в грудь воздуху и пустился во всю прыть:

– Она была необычайная дебютантка. В городе никогда не видели ей подобной и, что угодно прозакладываю, не видывали с тех пор. Сам-то я встречался с ней всего раз или два, мимоходом, но такую девушку не забудешь. – Он восхищенно присвистнул, однако не улыбнулся. – Огромные голубые глаза светились жадным любопытством. Длинные темные волосы.

Пауза – и она показалась мне нарочито небрежной. Когда он заговорил вновь, я догадалась, в чем дело.

– Конечно, теперь она их, должно быть, обкорнала. Волосы. Это в ее духе.

Внезапное понимание растеклось по венам, пульс участился. Напряженно выпрямившись, я всем телом подалась вперед, словно Тедди притягивал меня против моей воли. На лице его промелькнуло удовлетворение. Он добился своего, он увидел, что подспудный смысл рассказа не ускользнул от меня. Совершенно очевидно: мне предстояло выслушать длинную историю. Тедди готов был, никуда не спеша, поведать подробности.

– Для моего кузена все закончилось довольно скверно, – предупредил он, еще даже не приступив.

Разумеется, с тех пор я много раз проигрывала это повествование в голове, словно пластинку. Еще неизвестно, стану ли я наиточнейшим его сказителем или грубейшим исказителем, однако постараюсь, как смогу, воспроизвести услышанное.

Джиневра Моррис, с волосами цвета эбенового дерева, с огромными сапфирами очей, была единственным чадом богатого бостонского банкира. Ее отец, двадцатью восьмью годами старше матери, ушел от дел, когда девочке миновало пять, и перевез семью в величественный особняк на берегах Ньюпорта, где предался своему хобби, а именно конструировал модели яхт, глядя из окон на полноразмерные суда, проплывавшие на горизонте к востоку от города. К десяти годам Джиневра сделала открытие: достаточно чуть наморщить лобик, чтобы отец вернул бархатноокую гнедую кобылу, купленную ей ко дню рождения, в конюшню и приобрел, взамен гнедого в яблоках, жеребца-аппалузу. Но еще удивительнее: вторая морщинка заставит отца на следующий день вернуть жеребца-аппалузу и выкупить гнедую кобылу за двойную цену. Джиневру заботливо растили в духе викторианских традиций, она блистала в музыке, поэзии и художествах, но к пятнадцати годам ясно дала понять, что викторианских традиций с нее довольно. За несколько дней до своего шестнадцатилетия и первого бала Джиневра, взъярившись на мать, схватила ножницы и в знак протеста против родительских наставлений одним ловким, хладнокровным взмахом отчекрыжила подол своего бального платья. Мать, полагая, что это унизит строптивицу и послужит ей уроком, велела ей отправляться на бал в испорченном платье, с подолом, не достававшим и до колена.

Мать, хотя была еще отнюдь не стара, в Ньюпорте успела стать чопорной матроной былых времен, в воротнике до ушей, – и она жестоко ошиблась в расчетах. Джиневра явилась на первый в своей жизни бал в платье со свободным воротом, задрапировав его складками на элегантный эллинский манер, и проплыла по лестнице в этом безобразно куцем наряде, с высоко поднятой головой, под восторженный ропот собравшихся. В тот вечер из озорницы с разбитыми коленками она, пройдя всего лишь двадцать две покрытые красным ковром ступени, превратилась в греческую богиню. В особенности один юноша, Уоррен Трикотт-младший, сын угольного магната и член богатейшей на ту пору ньюпортской семьи, был покорен ее стремительным и столь естественным преображением. Назавтра его серебристый родстер уже стоял перед ее домом, и днем позже, и так каждый летний день два года подряд.

Разумеется, пояснил Тедди, сам он был тогда сущий мальчишка. В одиннадцать лет он даже еще не вступил в отрочество, не смыслил в романтических тонкостях ухаживания, да и не слишком-то его это волновало, однако даже в том нежном возрасте он понимал, что Уорреном и Джиневрой восхищаются все, все видят в них нечто драгоценное. Люди приглушали голоса, расхваливая прекрасную юную пару. Тедди почти весь год учился в пансионе, но всякий раз, когда он возвращался домой, первым делом ему сообщали последние сплетни о кузене Уоррене и об отчаянной и очаровательной девушке, с которой тот встречался. То и дело они проносились по городу в автомобиле или же отчаливали от берега на семейной яхте Трикоттов. Привычное зрелище – лоснящаяся грива Джиневры (цвета эбенового дерева) развевается на ветру, на городской ли дороге, на сельском ли проселке, и доносится мелодичный, легко узнаваемый смех. Вдвоем они ухитрялись из всего извлекать радость. Даже самая суровая за двадцатилетие зима не помешала их увеселениям. В то Рождество Уоррен преподнес Джиневре маленького тяглового пони и золоченые сани, вместе они садились на расшитые подушки, подтыкали пушистые меха и, неудержимо хохоча, стремглав летели с высочайшей горы.

Война была уже в разгаре. Какой-то изъян – в точности Тедди не знал, слабое зрение или же плоскостопие – уберег Уоррена от призыва. (Кое-кто в городе подозревал, что истинный диагноз – сверхзаботливая матушка молодого человека.) Как бы то ни было, Уоррен мог не страшиться смерти в безвестном окопе где-нибудь на поле во Франции, однако его чувство собственного достоинства страдало: к весне 1918 года все его одноклассники уже завербовались и сели в поезд, отправлявшийся куда-то на Юг (Кентукки, Теннесси, Тедди не помнил) в тренировочный лагерь. Всех провожали как героев, хотя пока их подвиги сводились к визиту в кабинет армейского врача в Бостоне – высуньте язык, покашляйте, спасибо. Поезда отбывали, Уоррен мрачнел на глазах.

Уоррен и Джиневра умели вместе веселиться, но отношения их были, мягко говоря, бурными. Если уж ссорились, то пускали в ход динамит, какой железнодорожные бароны припасали, чтобы прокладывать путь в горах. В особенности беспощадно орудовала словами Джиневра. Она точно видела цель – сонную артерию – и умела добраться до нее быстро и эффективно. Стоило Уоррену не угодить ей или провиниться, и она без промедления информировала его о том, как люди относятся к юношам, которые сидят во время войны на заднице, предоставляя другим сражаться. Кто слышал эти споры, тот догадывался, отчего Уоррен ищет порой утешения на стороне.

Другие женщины Джиневру особо не волновали, хотя кое о чем она догадывалась. За юбками Уоррен гонялся отнюдь не в своем кругу, подбирал себе утешительниц среди тех, кто никак не мог присутствовать на дебюте Джиневры, и своего первого бала у них, конечно же, не было. А потому, оставаясь единственной леди, притязающей на сердце Уоррена (о его трастовом фонде не говоря), Джиневра не видела в том для себя угрозы. Да и сама она своего не упускала, на любом балу непременно желала покорять кавалеров и, если Уоррен порой задерживался в иных угодьях, считала себя вправе располагать симпатиями многочисленных прочих обожателей. Жизнь казалась ей прекрасной и забавной – ничего серьезного, ни вот настолечко. Когда Уоррен попросил ее выйти за него замуж будущим летом, она сразу же согласилась. В конце концов, только они двое и имели значение в целом мире. Уоррен ринулся на поиски кольца.

А потом, сказал Тедди, произошло непоправимое. Очередная точка невозврата.

Забавная штука – подробности. Насмотревшись на множество признаний преступников, могу подтвердить, что расхожее мнение верно: сколько бы преступник ни лгал, он (или она, хотя такого рода альтернативный сценарий встречается реже) рано или поздно запутается: либо присочинит чересчур много деталей, либо в деталях и проговорится. Видите ли, в чем с деталями дело: их практически невозможно сочинить. Когда человек рассказывает правду, он рассказывает правду, и все детали на месте, особенно те, что попричудливее. И Тедди в своем рассказе упомянул такую странную подробность, которую выдумать, как мне показалось, он никак не мог. Ведь мы, люди, лишены присущего богам дара творить хаос. Мы умеем воспринимать события не иначе как по знакомым рубрикам, мы типизируем мир, выстраивая наибанальнейшие причинно-следственные связи, мы всюду ищем привычную рутину. Потому-то и говорится: «Бог в деталях». Драгоценные детали докажут твою невиновность. Губительные детали обовьют вокруг шеи петлю.

Конечно, в ту пору у меня еще не сложилась столь глубокая философия. Я просто сидела и слушала, как Тедди подводит рассказ к развязке, которую я уже предугадала. Поскольку Уоррен устремился к ювелиру в Бостон, дело шло к помолвке Уоррена и Джиневры. Так и сбылось. Чуткий жених купил не только обручальное кольцо, но и заказал бриллиантовый браслет в подарок невесте на помолвку. Ни в чуткости, ни в щедрости Уоррену не откажешь, и все это было ему по карману. Чуткость же его простиралась так далеко, что он поручил изготовить и второй браслет, под пару первому, для женщины по имени Перл, той самой, из другого круга. Будь он женат, а не всего лишь обручен, эту Перл правильно было бы назвать его любовницей.