Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги - Тарас Шевченко

Заказал фотографический портрет в шапке и тулупе{374}для М. А. Дороховой. Искал квартиру Бабста и не нашел. Жаль. Несмотря на возмутительную погоду, прошел на Васильевский остров, зашел к художнику Лаврову{375} и от него узнал о смерти Павла Петровского{376}. Отвратительная новость. Бедная старуха-мать, она не переживет этой страшной новости.

Вечером графиня Настасья Ивановна представила меня сводим знакомым, собравшимся у нее в этот вечер порядочной толпой. Они приветствовали меня как давно ожиданного и дорогого гостя. Спасибо им. Боюся, как бы мне не сделаться модной фигурой в Питере{377}. А на то похоже.

С художником Лукашевичем был в Эрмитаже{378}. Новое здание Эрмитажа показалось мне не таким, как я его воображал. Блеск и роскошь, а изящества мало. И в этом великолепном храме искусств сильно напечаталась тяжелая казарменная лапа неудобозабываемого дрессированного медведя.

В три часа возвратился домой и под влиянием виденного привел себя в горизонтальное положение, как вошел ко мне мой старый, не забытый, но из виду потерянный знакомый и щирый земляк Л. Н. Дзюбин{379}. Вспомнили старину и отправились в отель «Париж» обедать. После обеда прошлись по Невскому и на сегодняшний день расстались.

Вечер провел у Семена{380}.

Обманывают и обманываются. Хорошо, если бы это случалось только первого апреля… Откуда взял свое начало этот нелепый обычай?

Долго шлялся по Невскому проспекту без всякой цели. Потом прошел на Бассейную, нашел квартиру Кокорева{381}, а самого хозяина не нашел дома. Обедал у Белозерского. После обеда получил записку от графини Настасьи Ивановны и вечером отправился к ней. Никакой экстренности. Ей просто хотелось меня видеть. Доброе создание!

К графине заехал Сошальский{382} и увез меня к имениннице, землячке Марье Степановне{383}. Мы с ней не видалися с 1845 года, едва заметно постарела. На удивление прочная землячка.

В 1 часу Сошальский повез меня к землячке Ю. В. Смирновой. Я знал ее наивной милой институткой в 1845 году. А теперь черт знает что! Претензия на барыню, а в самом деле и на порядочную горничную не похожа. От Смирновой заехали к Градовичу{384}. Тоже старый знакомый. От Градовича зашел я, уже без Сошальского, в Палкин трактир, пообедал и отправился домой. Вечером в цирке-театре смотрел и слушал «Бронзового коня»{385}. Великолепная постановка, и больше ничего. Один старик Петров{386} и Семен со славою поддержали «Бронзового коня». А прочее — чепуха!

НАВУХОДОНОСОР{387}(Из Беранже В. Курочкина)В давнопрошедшие века —До рождества еще Христова —Жил царь под шкурою быка.Оно для древних это ново,Но так же точно льстил и встарьИ так же пел придворный хор:Ура! Да здравствует наш царь —Навуходоносор!Наш царь бодается — так что ж?И мы топтать народ здоровы,Решил совет седых вельмож.Да здравствуют рога царевы!Ведь и в Египте государ Был божество с давнишних пор.Ура! Да здравствует наш царь —Навуходоносор!Державный бык коренья жрет,Вода речная ему пойло…Как трезво царь себя ведет!Поэт воспел бычачье стойло,И над поэмой государьМыча уставил мутный взор.Ура! Да здравствует наш царь —Навуходоносор!В тогдашней «Северной пчеле»Печатали неоднократно,Что у монарха на челеСлед виден думы необъятной,Что из сердец ему алтарьВоздвиг народный приговор.Ура! Да здравствует наш царь —Навуходоносор!Бык только ноздри раздувал,Упитан сеном и хвалами,Но под ярмо жрецов попал…И, управляемый жрецами,Мычал рогатый государь —За приговором приговор.Ура! Да здравствует наш царь —Навуходоносор!Тогда не выдержал народ,В цари избрал себе другого,Как православный наш причет,Жрецы — любители мясного…Как злы-то были люди встарь!Придворным-то какой позор!Был съеден незабвенный царьНавуходоносор!Льстецы царей! Вот вам сюжетДля оды самой возвышенной,Да и цензурный комитетЕе одобрит непременно,А впрочем… слово государьНе вдохновляет вас с тех пор,Как в бозе сгнил последний царьНавуходоносор.

Только что успел я положить перо, дописавши последний куплет этого прекрасного и меткого стихотворения, как вошел ко мне Каменецкий, а за ним Сераковский, а за ним Кроневич и в заключение Дзюбин, который и пригласил меня обедать. Вот тебе и письма. Нужно где-нибудь спрятаться.

После не совсем умеренного обеда вышли мы на улицу и, пройдя несколько шагов, встретили мы вездесущего «Вечного жида», брехуна Элькана{388}. После продолжительной прогулки мы с ним расстались и, по его указаниям, пошли искать квартиру актера Петрова и, разумеется, не нашли. Ругнули всеведущего Элькана и по дороге зашли к Бенедиктову. Встретил он меня непритворно радостно и после разнородных разговоров он, по моей просьбе, прочитал нам некоторые места из «Собачьего пира» (Барбье), и теперь только я уверился, что тот великолепный перевод принадлежит действительно Бенедиктову.

Каменецкий сообщил мне все мои сочинения, переписанные Кулишем, кроме «Еретика». Нужно будет сделать выбор и приступить к изданию. Но как мне приступить к цензуре{389}?

В 3 часа пообедал с Дзюбиным, тоже не совсем умеренно, и вечер провел у Семена.

Приезжал Смаковский просить меня обедать с ним и с Дзюбиным. Я спал, меня, спасибо, не сбудили. И я, под предлогом болезни, не поехал на лукулловский обед. Бог с ними. С непривычки можно серьезно захворать. Вечер провел у Галагана.

Имел великое несчастие облачиться во фрак и явиться к своему главному надзирателю графу Шувалову. Он принял меня просто, не форменно, а, главное, без приличных случаю назиданий, чем сделал на меня выгодное для себя впечатление.

При этом удобном случае познакомился с женою правителя канцелярии обер-полицеймейстера И. Н. Мокрицкого. Она урожденная Свичка и настоящая моя землячка. Мы с нею встретились как старые знакомые.

Расставшись с милейшей землячкой, прошел я в Академию Художеств на выставку. Пейзажи, преимущественно перед другими родами живописи, мне бросились в глаза. Калам имеет сильное влияние на пейзажистов. Самого Калама две вещи не первого достоинства.

Вечер провел у графини Настасьи Ивановны. Слышал в первый раз игру Антония Контского и лично познакомился с поэтом Щербиною{390}.

Было намерение съездить в Павловск к старому Бюрно{391}. Но этому доброму намерению невинно поперечил художник Соколов{392}, к которому я зашел по дороге, пробыл у него до 4 часов и опоздал на железную дорогу. Непростительная рассеянность.

Вечером пошли с Михайлом до Семена и не застали его дома.

Воспользовавшись хорошею погодою, пустился я пешком в Семеновский полк искать квартиру Олейникова. Квартиру нашел, а хозяина не нашел и прошел на Бассейную к Кокореву. И сего откупщика-литератора не нашел дома. По дороге зашел на Литейную к Василию Лазаревскому, отдохнул немного и пустился пешком же в Большую Подьяческую к Семену обедать. После обеда вышли на улицу и случайно зашли к бедному бесталанному генералу Корбе{393}. Плачет, бедный, не о том, что из службы выгнали, а о том, что Станислава не дали. Бедный, несчастный человек!

Вечером зашел к Кроневичу, к моему соизгнаннику, и между многими поляками встретил у него и людей русских, между которыми и две знаменитости: графа Толстого{394}, автора солдатской севастопольской песни, и защитника Севастополя генерала Хрулева{395}.

Последняя знаменитость мне показалась приборканою.

Квитался за неумеренный ужин Кроневича.

Посетил московского знакомого, некоего Безобразова, потом Рамазанова и Михайлова{396}. Хотел пройти на выставку, да не удалось: царь помешал. Смотрел в цирке-театре «Москаля-чаривника». Очаровательный Семен{397}. А прочие — чушь.