Ферма - Том Смит

– Поговорите со мной, Тильда. Поговорите со мной.

Голос его звучал ласково и убедительно, да и мне ничего так не хотелось, как сказать ему правду, хотя я прекрасно понимала, что это – ловушка. Чувствуя, что воля моя ослабевает, я крепко зажмурилась, напоминая себе, что должна не откровенничать с ним, а придерживаться плана!

Норлинг взял со стола бутылку воды и наполнил мой бокал. Я смиренно приняла его, хотя разум подсказывал, что доктор может воспользоваться психотропными препаратами или наркотиками, неразличимыми на вкус и цвет, но способными заставить меня заговорить и скомпрометировать себя. Однако меня мучила такая сильная жажда, что я поднесла бокал к губам и жадно осушила его. Уже через несколько мгновений меня охватило непреодолимое и горячее желание излить душу, вызванное не сердечным порывом, а искусственными химическими средствами. Мне пришло в голову, что кабинет может быть оборудован видеокамерами, крошечными, размером с пуговицу, или встроенными в наконечники авторучек. А желание заговорить становилось все сильнее, несмотря на все мои страхи. Я пыталась остановить рвущийся наружу поток слов, но безуспешно. Итак, если я не смогу справиться с желанием говорить, то, по крайней мере, могу попробовать контролировать хотя бы смысл своих слов. И я заговорила о том, что не могло причинить мне вреда: принялась описывать свой сад и огород, который оказался самым большим из тех, которые мы когда-либо сажали, и что на нем мы собираемся выращивать салат-латук, морковь, редис, лук красный и белый, лук-резанец, базилик, розмарин и тимьян. Я говорила и говорила без умолку – пять, десять, двадцать минут, не знаю, сколько именно, но, обернувшись, увидела, что Норлинг по-прежнему сидит в той же позе на кожаном диване, и по лицу его ясно, что он готов ждать вечно. Мои оборонительные редуты рухнули.

Я рассказала ему все.

Мать извлекла из своего дневника газетную вырезку, другую, а не ту, что уже показывала раньше, и аккуратно положила ее мне на колени. Это была статья из «Hallands Nyheter», датированная концом апреля, то есть вышедшая всего через несколько недель после того, как они приехали в Швецию.

Ты все поймешь сам, без перевода. В статье дан критический анализ системы воспитания приемных детей, и автор задается вопросом, не нужно ли пересмотреть существующие процедуры после самоубийства молодой девушки. Она родилась в Анголе, в той же самой стране, что и Миа, и в Швецию ее привезли в возрасте всего шести месяцев. Когда ей исполнилось тринадцать, она застрелилась из ружья своего приемного отца. Журналист рассуждает о трудностях, с которыми сталкивается чернокожая девушка в глухом сельском районе Швеции. Статья стала сенсацией и породила много шума. Но когда я позвонила журналисту, чтобы расспросить его об этой статье, он отказался отвечать, заявив, что не желает комментировать написанное. Судя по голосу, он был напуган. Он имел на то полное право, поскольку статья затрагивает лишь самую вершину скандала, уходящего корнями в глубины общества.

Я больше не хотел мириться с ее недомолвками и нежеланием делать выводы, и потому прямо спросил:

– Мам, что это за скандал?

– Ты должен сам обо всем догадаться.

Она упорно излагала события в том порядке, какой считала нужным, не позволяя себе отступить от него ни на шаг. Но едва только речь заходила о выводах, по крайней мере важных, как у меня складывалось впечатление, что мать намерена снабдить меня набором фактов, из которых я, словно в детском конструкторе, должен сам сложить нужную фигуру. Впрочем, невзирая на угрызения совести из-за того, что ни летом, ни вообще на протяжении последних лет не принимал особого участия в жизни родителей, я не желал и дальше блуждать в потемках.

– В полиции тебе начнут задавать прямые вопросы. Что случилось? Кто замешан в этом деле? И ты не сможешь отделаться намеками. Не сможешь попросить их сделать выводы самостоятельно. Полиции там не было. И меня тоже.

Мать заговорила, медленно и тщательно подбирая слова:

– Дети подвергались сексуальным домогательствам. Приемные дети, я имею в виду. Система усыновления оказалась коррумпированной и продажной. Эти дети совершенно беззащитны. Их рассматривают как собственность.

– Включая Мию?

– Особенно Мию.

– И поэтому ее убили?

– Она была сильная, Даниэль, и собиралась разоблачить их. Она хотела спасти других детей от той боли, которую испытала сама. Она знала, что если не выступит против них, то это будет повторяться снова и снова. И ее история станет историей других девочек и мальчиков.

– Кто убил ее?

– Один из тех, кто поименован в моем списке, скорее всего, Хокан. Она была его дочерью, его проблемой, и он наверняка чувствовал себя обязанным разобраться с ней. Хотя с таким же успехом это мог быть кто-либо другой – не исключено, в какой-то момент все пошло не так, и кто-то просто помешался на ней. Не знаю.

– А тело?

– Я не в силах перекопать лес или просеять ил на дне реки. Вот почему нам нужна помощь полиции.

– Но в скандале была замешана не только Миа.

– Не каждое усыновление, и даже не большинство из них, было преступным, но таковых оказалось достаточно. Сегодня я уже показывала тебе карту Швеции. Эти случаи происходили не в одной деревне или городе, они наблюдались на обширной территории. Журналист был прав: статистика не лжет. Но процент неудач оказался слишком высок. Можешь сам взглянуть на цифры, они не станут лгать.

Усевшись на кровати поудобнее, я скрестил ноги и принялся читать статью, старательно вспоминая давно забытые шведские слова и выражения. Уступив нажиму, мать выдала мне свое обвинение в сжатом виде. В систему усыновления пробрались педофилы, попытавшиеся замять скандал, когда их преступления получили огласку. Журналист утверждал, что с интеграцией в общество начали регулярно возникать проблемы, и привел несколько самых вопиющих случаев, включая и тот, что закончился самоубийством. Я спросил:

– Ты полагаешь, что в заговор молчания вовлечены многие из тех, о ком ты говорила, – детектив, мэр, даже несмотря на то, что у них нет приемных детей?

– Для этого устраивались специальные вечеринки. Именно так в это дело оказался замешан и твой отец. Его просто пригласили на одну из них. Это непреложный факт. Я не знаю в точности, что на них происходит, поэтому мне остается лишь предполагать. Очевидно, некоторые проходили в доме Норлинга на берегу моря. Другие – за той, второй дверью, запертой на тяжелый висячий замок. Там было спиртное. Они принимали наркотики. А потом приводили одну из девушек.

– Я не знаком с другими, поэтому не стану ничего говорить. Зато я знаю папу.

– Тебе только кажется, что ты его знаешь. На самом деле это не так.

Мать действительно сложила кусочки головоломки в некое подобие единого целого, что и впрямь выглядело логично и многообещающе. Однако же выбор узора оказался ее собственным. Я попытался связать нити воедино, выискивая аргументы, которые можно было опровергнуть, или те, от которых нельзя было бы отмахнуться, как от досужей выдумки, и спросил:

– А как же женщина, которая повесилась в хлеву?

– Наверное, она узнала правду. Иначе и быть не могло! Ведь именно на это и указывает ее послание: «…потому что моя брань – против крови и плоти, против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…» Быть может, ее супруг тоже оказался замешан в этом деле. А она была не такой сильной, как Миа, и умерла от стыда.

– Почему ты так уверена в этом?

– Потому что все, что я тебе рассказала, упирается в одно – заговор молчания. Что привело нас именно в этот район? Цецилия знала, что там происходит, но была слишком стара и слаба, чтобы бороться. Она понимала, что узнать правду и рассказать о ней всему миру смогут только чужие люди, пришедшие со стороны.

– Мам, я не говорю, что ты ошибаешься. Но я не готов сказать, что ты во всем права. Цецилия ведь так и не рассказала тебе ничего.

Ответ матери показался мне странно абстрактным и отвлеченным.

Я уже говорила тебе, что нет ничего более опасного, чем вожделение. А теперь хочу добавить и еще кое-что: нет более опасного места, чем то, что находится за закрытыми дверями. Люди всегда найдут возможность исполнить свои желания. Если нет законного способа, они прибегнут к незаконному. Хокан вместе с остальными создал разветвленную организацию для удовлетворения своих нужд. И Миа попала в рабство. Не знаю, сколько их было, других, кроме нее. Она перестала быть дочерью и превратилась в собственность. В ценный актив. А теперь, Даниэль, пожалуйста, поедем в полицию.

Мать сложила кусок холста с вышитым на нем текстом и убрала его в сумочку. Она была готова к выходу. Я накрыл ее руку своей.

– Присядь на минуточку, мам.

С видимой неохотой она опустилась рядом со мной на кровать. Она была такой худенькой и невесомой, что на покрывале почти не образовалось вмятины. Мы оба смотрели прямо перед собой, словно двое детишек, летящих на ковре-самолете. Она выглядела усталой и понурила голову, глядя на ворсистый ковер. Обращаясь к ее затылку, я поинтересовался: