Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь

— Я помню, как очень давно говорила вам, что не знаю, су­ществует ли какое-то мое Я помимо стремления сделать все для любого человека, который подвернется под руку. Я не обманываю, я действительно сомневаюсь, что во мне есть что-то еще. Прав­да, иногда пугаюсь, чувствуя, что все, чем я являюсь, и все, чем когда-либо смогу быть, — это нечто вроде милой куколки, кото­рая дает людям то, о чем они просят.

— Вы и со мной это делаете?

— Нет. — Она быстро и почти испуганно взглянула на меня, пытаясь прочесть выражение моего лица. — Нет, конечно, нет.

— Это искренний ответ или ответ, который должен быть мне приятен, правильный ответ?

— О, я... я не знаю. Вы меня пугаете. Я не думала о такой ситуации — с вами, здесь.

— С чего бы вам здесь быть другой?

— Ну, я... Я... Может быть, иногда да.

— Может быть, правильный ответ, такой, какой мне приятно услышать именно сейчас, состоит в том что вы иногда так себя ведете.

— О, я не хочу, чтобы вы так говорили. Я действительно не знаю, что сказать. Я понимаю, что вы имеете в виду, но...

— Луиза, вы сейчас юлите, потому что полностью вне себя. Вы думаете о том, что я сказал, и пытаетесь понять, правда ли это, но вы также пытаетесь угадать и мои намерения, а также то, како­го ответа я от вас ожидаю, и...

— Да. — Она начала плакать, но с усилием продолжала. — Да, я это делаю, именно так, как вы сказали. Я пытаюсь понять, почему вы внезапно перенесли проблему прямо в наш разговор... так что... О! Я и здесь должна это делать. О, я ненавижу это! Действительно ненавижу!

— Вы действительно согласны со мной теперь, или вы реши­ли, что это будет мне наиболее приятно?

— О, мне не нравится, когда вы так говорите! — Тон Луизы стал резким, в ней нарастало раздражение.

— Мне было бы приятно, если бы вы рассердились?

— Прекратите это! Прекратите! Вы меня так смущаете. Пере­станьте, пожалуйста, перестаньте.

— Луиза, я не хочу причинять вам беспокойство, но вы все еще, насколько я могу сказать, не нашли время заглянуть внутрь себя и почувствовать свои собственные мысли и переживания. Вы все еще думаете о том, что я делаю, и когда вы это делаете, то запутывае­тесь в том, что я могу желать или ждать от вас.

— Да, это так. Подождите! Дайте подумать. Я только что со­гласилась с вами, потому что действительно согласна или потому что хотела выглядеть понятливой? Подождите! Подождите! О, я не могу... Я действительно не могу понять различие. В конце кон­цов, вы пытаетесь помочь мне, так для чего вам говорить мне что-то... Нет, я вижу, куда это ведет. Я не знаю, Джим, не знаю! — Последние слова Луиза произнесла, всхлипывая, и из глаз поли­лись слезы. Она выглядела ужасно несчастной.

— О, это ужасно. Я как будто хожу кругами внутри самой себя. Как будто у меня кружится голова. Да, как будто я не могу сохра­нить равновесие. Когда вы продолжаете давить на меня таким об­разом, я как будто не могу... Не могу... Как будто пол уходит из-под ног, и я падаю, но прежде, чем упаду, он снова переворачи­вается, и я падаю куда-то еще, и... О, черт побери, Джим! Это бесит меня!

— Вам кажется, что описание ваших чувств — именно то, чего я добиваюсь от вас?

— Что? О! Вы опять за свое. Ну, честно говоря, в этот самый момент мне наплевать! О! О Боже, о! — Она остановилась, ее лицо передернулось. Она бросала на меня взгляды, отодвинувшись на­зад. Внезапно она встала, слезы лились по ее лицу. — О Боже! — Луиза задыхалась. — Я не могу этого вынести! Я хочу убежать, просто убежать отсюда. Я хочу убежать от вас и от себя.

— Скажите мне, Луиза. — Спокойнее, спокойнее. Важно, что­бы мой тон передавал: то, что она делает, правильно и необходи­мо. Но не усиливает ли это зависимость? Не думаю, что существует какой-то другой путь. Она должна пройти через это.

— На минуту я почувствовала, где нахожусь. Когда я описыва­ла головокружение и какую-то непрочность внутри себя... Тогда я знала, но считала, что вы можете думать об этом или обо мне. Затем, когда вы спросили, я почувствовала: что хорошо бы ска­зать вам, что меня не беспокоит, что вы думаете. Но внезапно ужасно испугалась. Я была уверена: вы рассердитесь на меня, и в то же время знала, что не рассердитесь. И все же одновременно я думала: вам будет приятно, что я знаю, что вы не рассердитесь. А затем я подумала: вам не понравится, если я буду думать о том, что вам приятно, а затем... И я начала чувствовать, что задыхаюсь, и вынуждена была встать, и хотела убежать, и часть меня все еще хочет сделать это. О, пожалуйста, не делайте так больше, по край­ней мере, сейчас. — Она опустилась на кушетку.

— Я вас слышу, Луиза.

— Но, Джим... Джим, я знаю, что рано или поздно нам при­дется пройти через это. И через гораздо большее. Я ненавижу это. Я ненавижу вас в тот момент, когда вы вызываете у меня голово­кружение и страх, но хочу снова пройти через это, и еще, и еще! — Она говорила очень настойчиво, сердито и решительно. Мои гла­за внезапно увлажнились: я был растроган ее мужеством.

* * *

Мы провели много сеансов, на которых концентрировались на постоянной потребности Луизы быть приятной, и на том, как это блокирует доступ к ее внутреннему осознанию. Когда мы работа­ли над тем, как она пыталась угодить мне прямо в момент наших разговоров (как на сеансе, который я описал выше), Луиза испы­тывала сильную душевную боль и тревогу. Для нее важно было пройти через это, чтобы освободиться, но мы вынуждены были учитывать, сколько переживаний она может выдержать с пользой для себя за один сеанс. Все же постепенно Луиза добивалась все большего доступа к своему внутреннему центру, к своему внутрен­нему видению.

Чтобы помочь ей в этой борьбе, я убедил Луизу присоединить­ся к терапевтической группе, и она сделала это с явной неохотой. Она снова вынуждена была угождать, и быстро завоевала почти всех в группе. Но постепенно и здесь ее навязчивость начала ослабевать.

19 марта

В новом году у Луизы появился еще один повод для беспокой­ства. В социальной службе, где она работала, новый директор действовал в очень авторитарном стиле. Я знал это не только от Луизы, но и от моих коллег.

— Он такой холодный и необщительный, Джим. Так жаль, что именно сейчас назначили такого директора: мы разработали хоро­шую программу для подростков, и все агентство начало сплачивать­ся в команду. Если я не могла по достоинству оценить доктора Клифтона до его отставки, теперь, разумеется, я изменила свое мнение. Доктор Эллиот так подозрителен и так суров к молодым людям. Он...

— Что он чувствует к вам, Луиза?

— Я не знаю. Откуда мне знать?

Я не ответил, просто посмотрел на нее с выражением поддер­жки и доверия.

— О, возможно, у меня есть кое-какие соображения. Я имею в виду, что несколько раз разговаривала с ним, и мы довольно хорошо поладили. Я спрашиваю себя... Я имею в виду, что когда я сказала это, то спросила себя, не угождала ли я ему. Во втор­ник он попросил меня зайти к нему: он был очень зол на одну из студенток, которая сидела на полу вместе с клиенткой. Доктор Эллиот зашел в комнату — не знаю, зачем, — и увидел, что те сидят на полу. Он сделал замечание: чтобы это "непрофессиональное поведение, мисс Гован" не повторилось опять.

— Что они делали на полу?

— Просто разговаривали. Я спросила, не было ли чего-то еще, но обе — и студентка, и клиентка — были женщинами, и доктор Эллиот даже не предполагал, что могло быть что-то еще, помимо того, что они сидели на полу, а не за столом.

— Что вы ему сказали?

— Я сказала, что не знала об этом, но что я не думаю, что это могло принести какой-то вред. Ему не понравился мой ответ: в тот момент я не угодила ему. Но только на мгновение... — Упавшим голосом. — Затем я сказала, что поговорю со студенткой и выяс­ню, была ли причина, по которой она чувствовала необходимость работать с клиенткой, сидя на полу. О, черт. Я действительно вернулась к тому, чтобы угождать, не так ли?

— Я все еще не знаю, что вы думаете о социальном работнике, принимающем клиента сидя на полу?

— О, я не понимаю, почему имеет значение, где они сидят. Если они хотят сидеть на полу, пусть сидят, это неважно, насколь­ко я понимаю.

— Но вы не можете сказать об этом доктору Эллиоту.

— О, вероятно, я могла бы...

— Вы угодите мне, если скажете ему это?

— О, черт вас побери, Джим. Я не пытаюсь угодить вам. Я...

— Ну, мне приятно, конечно, что Вы не пытаетесь.

— О, я не хочу, чтобы вы так говорили! Я запуталась. Где же я теперь?

Хотя мне не хотелось на самом деле мучить Луизу, иногда я спрашивал себя, не было ли у меня желания подразнить ее и по­флиртовать. Иногда примешивалось и это, но в основном я бро­сал вызов ее постоянному, но бессознательному послушанию. Лучшим временем для работы были как раз моменты, когда я чув­ствовал: это происходит с ней по отношению ко мне.

2 апреля

Агентство продолжало оставаться главной заботой Луизы. Но­вый медицинский консультант, недавно разведенный, пригласил Луизу на обед, и они понравились друг другу. Доктор Эллиот стал более требовательным. Луиза оказалась буфером между ним и сту­дентами в разборе незначительных нарушений, которые директор, очевидно, рассматривал как серьезные отклонения от профессио­нальных обязанностей.