Повседневная жизнь ЦРУ. Политическая история 1947-2007 - Франк Данинос

В автобиографии Колби рассказывает, что ему позвонил Херш, очень обеспокоенный своими расследованиями нелегальных действий ЦРУ — самыми важными за его карьеру, уточнил журналист директору управления. Колби согласился ответить на его вопросы, так как это был тот же самый журналист, который проявлял ранее лояльность и готовность к сотрудничеству. Так, он сдержал данное обещание не разглашать сведения об операции по поднятию советской атомной подводной лодки, лежавшей на дне Тихого океана на глубине пять тысяч метров, осуществленной при финансовой поддержке миллиардера Ховарда Хьюса. Колби объясняет, что он вновь рассчитывал на лояльность журналиста… До того как раскрыть ему детали операции «Хаос», Колби по другому поводу уже упоминал о слежке за американскими антивоенными активистами. Он добавляет, наконец, что и не предполагал, к каким «драматическим последствиям» это приведет.

Создается впечатление, что Колби не говорит здесь всей правды… Некоторые моменты позволяют считать, что он имел твердое намерение предать гласности операцию «Хаос» тем или иным способом. Действительно, не поставив в известность Белый дом, он по своей инициативе информирует о ней поочередно четырех конгрессменов и даже министра юстиции. Убедившись, что это не дает результата, он тогда решается рассказать Хершу об этой операции.

В поддержку этой гипотезы говорит то, что всего через несколько часов после публикации статьи в газете «Нью-Йорк таймс» Колби передаст президенту полное резюме «фамильных драгоценностей» ЦРУ. Невозможно подготовить такой документ в столь сжатые сроки. Всё говорит о том, что он был уже написан… Колби был готов к возмущению со стороны Белого дома, так же как и к последствиям раскрытия операции «Хаос». Чего он, возможно, не предвидел, так это их размаха и тяжести обвинений, обрушившихся на Лэнгли.

Однако остается вопрос: почему Колби порвал с традиционным молчанием ЦРУ — кредо секретных служб? Разглашая спорные действия ЦРУ, он, несомненно, искренне хотел очистить ЦРУ от старых грехов и надеялся, что управление после этого встанет на верный путь. Следовало покончить со шпионажем внутри страны, начатым президентами Джонсоном и Никсоном. Вслед за «Уотергейтом» эти действия представляли собой бомбу замедленного действия, которую пресса взорвала бы рано или поздно.

К этому, возможно, следует добавить вторую причину: Колби хотел любой ценой избавиться от Энглтона. Как и большинство офицеров Оперативного директората, он считает, что шеф контрразведки парализовал работу управления. Энглтон очень сблизился с Кимом Филби, которого Советы в 1940-е годы внедрили в высшие эшелоны британской разведки. Он считал его своим доверенным лицом и другом, с которым он мечтал переделать мир и болтал долгие часы о том, как победить КГБ в войне разведок.

Можно представить, каково было Энглтону, когда, в конце концов, он узнал истинное лицо Филби! С тех пор он стал крайне подозрительным не только в отношении советских перебежчиков, но и своих коллег. Он повсюду видел двойных агентов… Он даже считал, например, что британский премьер-министр Гарольд Вильсон работает на КГБ, что директор французской внешней разведки был «кротом» и что Киссинджер находится под советским влиянием! В плане международных отношений Энглтон был убежден, что разрыв между Китаем и СССР был уловкой, направленной против Соединенных Штатов.

Одно дело хорошо демонстрирует близорукость и паранойю Энглтона. В 1964 году Юрий Носенко, офицер КГБ, исчезает из своего номера в женевском отеле, а затем появляется в Соединенных Штатах. Пресса того времени представила этот побег как большой успех ЦРУ. Носенко утверждал, что располагает важными сведениями. Например, он раскрыл, что американское посольство в Москве напичкано микрофонами. Сообщенные им сведения позволили также идентифицировать агентов КГБ в Западной Европе. И это не всё. Носенко рассказал, что он лично вел досье КГБ на предполагаемого убийцу Кеннеди, Ли Харви Освальда, когда тот находился в СССР. Помимо этого Носенко заверил также, что СССР не имеет абсолютно никакого отношения к убийству Кеннеди. По его словам, Освальд действительно предлагал свои услуги, но в КГБ пришли к заключению, что он «психически неустойчив» и «недостаточно умен», чтобы стать советским шпионом.

Энглтон не доверял Носенко. Действительно, в его показаниях было много противоречий, и он несколько раз не прошел проверку на детекторе лжи, который ЦРУ стало использовать с начала 1950-х годов. Его подозрения укрепил Анатолий Голицын, другой офицер советской разведки, сбежавший на Запад за шесть месяцев до этого, который предупредил, что КГБ якобы начнет большую программу дезинформации с использованием ложных перебежчиков. В действительности «кротом» КГБ был Голицын, а не Носенко! Носенко усиленно искали его бывшие коллеги, получившие приказ его ликвидировать.

Но Энглтон позволил себя одурачить. В результате, чтобы сломать Носенко физически и психологически, его продержали 1277 дней в Вирджинии в изоляции в специально созданной для него очень маленькой камере без единого окна, в которой постоянно горел свет. Не было ни радио, ни телевизора, ни книг, ни газет. Шахматная доска, которую он сделал из салфетки для тренировки мозгов, была конфискована. В качестве пищи — хлеб, суп и овсянка. За исключением допросов никто не имел права сказать Носенко ни слова. Допросы проходили вопреки действующим правилам ЦРУ, согласно которым управление имело право задерживать и допрашивать таких граждан за границей, но не на территории США, где только ФБР имело на это право.

Именно по этой причине это дело числится в списке «фамильных драгоценностей» ЦРУ. Составляя его лично, Колби знал это дело прекрасно и добавил его в качестве обвинения Энглтона. Таким образом, он приложил все усилия, чтобы освободиться от Энглтона, «ультраконспиратора», по его собственным словам. Напрасно. Так как легендарный шеф службы контрразведки ЦРУ был лицом влиятельным, с очень хорошими связями. Однако, раскрыв прессе некоторые детали операции «Хаос» и особенно имя ее руководителя, Колби нашел неотразимое средство, чтобы освободиться от него.

Какими бы мотивами ни руководствовался Колби, последствия его демарша для ЦРУ не поддаются оценке.

Ужасный «джин» был выпущен из бутылки. Отныне американская разведка и ЦРУ в особенности больше никогда не останутся теми же…

До появления статьи Херша конгресс почти не обращал внимания на дела разведки. В 1950-е и 1960-е годы в конгресс было внесено двести законопроектов, касающихся спецслужб. Ни один из них не был поставлен на голосование. В течение этого периода слушания с участием представителей разведывательного сообщества длились в среднем двадцать часов в год. На них главным образом речь шла о бюджете. Но это был не контроль, а скорее спорадический, некритический взгляд. Шлезингер рассказывает, например, что не далее как в 1973 году он подошел к одному сенатору, чтобы рассказать об одной тайной операции, проводимой ЦРУ. «Нет, нет, мой дорогой, не говори мне ничего! Принимайтесь за дело и делайте его. Но я ничего не хочу знать!» Колби также покажет, что «конгресс был информирован настолько, насколько этого хотел».

Отношения между ЦРУ и конгрессом, или отпущение грехов по неведению.

Не зная о реальном состоянии дел, конгрессмены были готовы закрыть глаза на действия ЦРУ за границей, которые становились всё более и более спорными из года в год… Но не внутри страны. Разоблачения Херша меняют всё. Конгресс осознает, что был слишком доверчив, слишком наивен и слишком терпим в отношении спецслужб. Другими словами, эти разоблачения открыли глаза конгрессу. И переполнили чашу терпения того, с чем американцы могли смириться в сфере деятельности этой загадочной организации, созданной в самом начале холодной войны.

Эффект снежного кома начинается с принятия закона, ограничивающего свободу действий Белого дома на проведение тайных операций. Эта поправка Хьюса-Райана была принята 31 декабря 1974 года. Институт президентства, ослабленный «Уотергейтом», не смог воспрепятствовать принятию этого закона, обязывающего Белый дом ставить конгресс в известность о всех операциях ЦРУ, выходящих за рамки сбора разведывательной информации. Отныне президент должен подписывать документ, в котором он объясняет, почему данная тайная операция важна для национальной безопасности, как он рассчитывает ее провести и каковы возможные риски. Каждая из этих операций должна быть рассмотрена в шести парламентских комитетах, в состав которых входит более ста пятидесяти человек (число комитетов через несколько лет будет сокращено до двух, чтобы снизить риск утечки сведений).

Теоретически эта поправка означает конец принципа «благовидного предлога». Белый дом не сможет больше уходить от ответственности за тайные операции. Всё должно быть скреплено подписью и печатью президента. Через прессу Колби утверждает: «Я не считаю, что мы должны были обманывать американский народ. Мы можем его информировать, сохраняя при этом секретность, где это необходимо».