Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе - Роберт Робинсон

Я посмотрел ему в глаза: «Вам следует также знать, что чернокожие служанки могут давать советы своим белым хозяйкам — говорить, что им больше к лицу, и даже помогать завоевывать мужские сердца».

«Никогда не читал и не слышал ничего подобного. Теперь мне нужно все хорошенько обдумать. Возможно, придется слетать в Москву и посоветоваться с товарищами», — сказал режиссер.

Он встал: «Давайте посмотрим вместе репетицию. Буду вам благодарен за любые критические замечания. Особенно это касается того, как мы изображаем отношения между белыми и неграми».

Как я и ожидал, спектакль оказался откровенной пропагандой, грубой и лживой карикатурой. Черные были выставлены в нем этакими безмозглыми слюнтяями, которые большую часть времени проводят на коленях, а их белые хозяева — жестокими, бессердечными чудовищами. Я успел посмотреть шесть сцен и отметить для себя очевидные нелепости, когда режиссер остановил репетицию. Он попросил меня поделиться своими впечатлениями с актерами.

Мне пришлось сказать, что они совершенно неправильно представляют себе нравы южан и отношения между белыми и черными. Стараясь растолковать, как на самом деле живут на американском Юге, я с удивлением обнаружил, что актеры слушают меня невнимательно, с безразличными лицами. Скорее всего, они настолько глубоко усвоили идеологические штампы, что были уже не в состоянии воспринять иное мнение. Думаю, они смотрели на меня, как на самозванца, человека, который сам не знает, о чем говорит.

Я закончил свой разбор, попрощался и направился к выходу. Режиссер догнал меня и пригласил в свой кабинет. Идти туда мне совершенно не хотелось, но я не знал, как отказаться. В кабинете режиссер поблагодарил меня за мои, по его словам, ценные замечания. Он тепло пожал мне руку: «Товарищ Робинсон, если вы захотите посмотреть премьеру, будем очень рады. Оставим вам шесть билетов. Подходите прямо в кассу, назовите свое имя и скажите, что вы от меня».

Режиссер протянул мне незапечатанный конверт. «Это вам за вашу помощь», — сказал он.

Увидев деньги, я вернул конверт режиссеру, поблагодарил его за заботу и направился к двери. Он меня окликнул, но я только прибавил шаг.

На следующий день было воскресенье. После обеда, как всегда, лучшего за неделю, я устроился с книгой на любимой скамейке. Эту скамейку, стоявшую в окружении тенистых деревьев метрах в ста от санатория, облюбовал не я один, и все же я надеялся посидеть в одиночестве, поскольку после обеда отдыхающие, как правило, спали. Так и получилось: некоторое время я наслаждался покоем. Послышались шаги. Я оглянулся и, никого не заметив, продолжил чтение.

— Я вам не помешаю?

Я вскочил. Вокруг ни души.

— Конечно, не помешаете, — сказал я, думая, что кто-то решил надо мной пошутить.

Неожиданно из-за кустов появилась Белла. «Интересно, сколько времени она провела в засаде?» — подумал я. Из троих моих знакомых девушек мне меньше всего хотелось видеть именно Беллу. Я подозревал ее в связях с органами госбезопасности. Не дождавшись приглашения, она уселась рядом со мной на скамейку. Как ни досадно мне было, что мое одиночество нарушено, я старался вести себя с ней как можно любезнее, чтобы не навлечь на свою голову неприятности.

— Белла, я не ожидал встретить вас здесь в этот час. Разве вы не отдыхаете после обеда?

— Обычно отдыхаю, но сегодня мне нездоровится, голова болит, и я решила прогуляться на свежем воздухе. Вспомнила об этом чудном месте, и вот я здесь.

— Так вы и раньше здесь бывали?

— Да, конечно. С Нюрой. Как-то мы возвращались с моря и набрели на эту скамейку. Нам здесь так понравилось, что мы несколько раз сюда приходили.

Я едва удержался, чтобы не спросить, где сейчас Нюра. Белла заглянула в мою книгу:

— А что вы читаете?

— Биографии великих европейских композиторов.

— Вы наверняка читали о наших великих композиторах или хотя бы слышали о них? Какие композиторы вам больше нравятся — наши или иностранные?

Будь я в другой стране, я бы ответил честно, но здесь, в Советском Союзе, особенно в разговоре с вероятным сотрудником или тайным агентом органов, нужно было соблюдать осторожность. Я промямлил нечто абсолютно безопасное:

— Белла, вообще-то музыкальные вкусы в разных культурах различны…

Не успел я закончить фразу, как Белла резко меня оборвала:

— Меня интересует ваше мнение, а не «вообще».

— По-моему, русские композиторы намного талантливее западных. Я думаю, что они внесли гораздо более значительный вклад в музыку, чем немцы, французы или итальянцы.

Я надеялся, что такой ответ ее удовлетворит, ведь он полностью соответствовал тону кремлевской кампании по раздуванию национальной гордости. Газеты, радио, плакаты и лозунги постоянно напоминали о великих достижениях русского народа. До небес превозносили великую Россию и великий русский народ, давший человечеству почти все самое ценное — от булавки до аэроплана.

В одном из московских драматических театров я видел пьесу о том, как в России были открыты законы электричества. Когда после долгих экспериментов изобретатель добавил в овальный сосуд с какой-то жидкостью раствор хлористого натрия, сосуд тускло засветился. Американский ученый Томас Эдисон, узнав о гениальном открытии русских, решает его купить и с этой целью отправляет в Россию своих агентов. Русские соглашаются на их предложение, но несмотря на это, буржуазная делегация идет на подлое предательство и похищает открытие.

О спектакле говорила вся Москва, и мне удалось достать билет лишь через шесть недель после премьеры, да и то переплатив за него в четыре раза. Когда по ходу спектакля на сцене что-то слабо засветилось, взволнованные зрители вскочили на ноги и больше пяти минут стоя аплодировали в темном зале. Разумеется, я тоже хлопал в ладоши, причем не менее горячо, чем мой сосед. Где бы ни показывали спектакль, успех был потрясающий.

Белла проболтала так со мной около часа и ушла в санаторий, пообещав скоро вернуться. Что было у нее на уме, я не знал. Проверить, действительно ли она работает на органы госбезопасности, как я подозревал, не было никакой возможности, но внутренний голос постоянно нашептывал мне: «Будь начеку!»

Через несколько минут Белла вернулась с Нюрой. Хотя я рад был снова увидеть Нюру, меня беспокоило то, что она мне все больше и больше нравится. Нюра лукаво улыбнулась:

— А вот и наш отшельник.

— Почему же отшельник?

— Мы вас уже два дня не видели. Я решила, что вы от нас прячетесь.

— Что вы, я не прятался. Просто вчера целый день провел в драматическом театре.

— Расскажите, что вы там делали. И давайте пойдем на пляж, подышим морским воздухом, — предложила Нюра.

Я встал, слегка потянулся и заметил, что Нюра не спускает с меня глаз. Мне было очень приятно ее внимание. Когда мы расположились на пляже, Нюра посмотрела на Беллу, потом на меня и сказала с улыбкой:

— Знаешь, Белла, я думаю, что, вернувшись в Москву, наш друг станет актером. Надеюсь, вы не забудете прислать мне контрамарку в первый ряд партера на свою премьеру?

— Ни за что не забуду, — сказал я, и все рассмеялись.

Некоторое время мы молчали, и я с тоской подумал, что эта ситуация напоминает мне начало тридцатых годов, когда я мог свободно общаться с русскими женщинами. Теперь все не так. Советская власть смотрит косо на дружбу с иностранцами, тем более чернокожими.

— Что же вы делали в театре? — спросила Нюра.

— Они готовят к постановке «Глубокие корни», и режиссер попросил меня разъяснить некоторые сцены.

Нюра заинтересовалась:

— «Глубокие корни»! Я так хотела посмотреть эту пьесу в Москве, но не смогла попасть на спектакль. Может быть, в Одессе удастся?!

Она замолчала в нерешительности. Наконец, собралась с духом и спросила:

— Товарищ Робинсон, вы не могли бы достать для меня билет?

Разумеется, я готов был это сделать, тем более что на премьеру меня пригласил сам режиссер. Однако чтобы не обещать впустую, сказал только, что попытаюсь.

— И мне тоже хочется посмотреть эту драму, — вмешалась Белла. — Ведь из нее я смогу узнать о положении негров в Америке. Скажите, оно действительно такое тяжелое, как нам рассказывают?

Не успел я ответить, как она перебила меня:

— А вы? Как вам удалось приехать в Советский Союз? И когда? Учитель истории рассказывал нам, что неграм в Америке не разрешают учиться. Это правда?

Я понимал, что при Белле нельзя сказать ни одного лишнего слова. На ее вопросы пришлось ответить краткой лекцией по истории, в которой я сравнил американских рабов с русскими крепостными. Упомянул и аболиционизм, и последствия Гражданской войны. Признал, что расизм в Америке действительно существует. Сказал также, что среди негров есть юристы, врачи и дантисты и что они помогают своим чернокожим собратьям. Белла глаза вытаращила от удивления. Когда же я рассказал, как именно я попал в Советский Союз, то она встала передо мной на колени (мы все трое сидели на песке) и с волнением спросила: