Вор с палитрой Мондриана - Лоуренс Блок

— Конечно, — ответил я, — в шкафу, со связанными крылышками и ножками, точно цыпленок, подготовленный к жарке, и с таким количеством хлоралгидрата в крови, что шума он мог произвести не больше, чем хорошо смазанная дверная петля. Его убрали, чтоб я случайно, на пути, допустим, в ванную, не наткнулся бы на настоящего хозяина квартиры. Убийца не хотел рисковать и не убивал Ондердонка до тех пор, пока не убедился целиком и полностью, что улики указывают на меня. Время тоже играло важную роль. Время убийства должно было совпасть со временем моего ухода. Судмедэксперты, разумеется, не в состоянии рассчитать все до минуты — подобная точность для них, к сожалению, пока что недостижима, — но он старался действовать с максимальной точностью.

— Однако же все это лишь ваши предположения, не так ли? — встрял Ллойд Льюис. Голосок у него был тоненький и робкий и вполне соответствовал бледному лицу и узкому галстуку. — Вы просто создали теорию, чтобы свести концы с концами, да? Или же у вас имеются какие-либо дополнительные факты?

— У меня имеется целых два вполне конкретных и важных факта, — ответил я. — Но боюсь, они мало что доказывают человеку постороннему и имеют значение лишь для меня. Факт номер один заключается в том, что я побывал в морге. И тело в ящике 328-Би-господи, как это я умудрился запомнить номер? — принадлежит вовсе не тому человеку, который одним чудесным, погожим днем заглянул ко мне в лавку. Факт номер два: человек, назвавший себя Гордоном Ондердонком, находится здесь, в этой комнате.

Сказать вам, что все присутствующие в гостиной одновременно тихо ахнули, — это не сказать ничего. А затем настала мертвая тишина.

Нарушил ее Орвилл Уайденер.

— У вас нет никаких доказательств, — сказал он. — Все это лишь слова.

— Что верно, то верно, и как раз об этом я и предупреждал. Что касается меня лично, то я уже почти с самого начала начал подозревать, что человек, пригласивший меня, вовсе не является Гордоном Ондердонком. Да, он впустил меня в эту квартиру… Нет, я не могу больше называть его Ондердонком, буду называть убийцей. Итак, прежде чем впустить меня в квартиру, убийца приоткрыл дверь на дюйм или два. И не снимал цепочки до тех пор, пока лифтер не убедился, что все в порядке, и не начал спускаться вниз. Он назвал меня по имени специально для лифтера и специально для лифтера возился с цепочкой до тех пор, пока лифт не тронулся вниз.

— Это правда, — сказал Эдуардо Мелендес. — Мистер Ондердонк, так он всегда выходил в холл встретить гостя. А на этот раз я его не видел. Но не придал значения.

— Я и сам тогда не придал значения, — сказал я. — Просто удивился, как это у такого осторожного человека, который держит дверь на цепочке, зная, что к нему должны прийти, после того, как ему позвонили снизу уведомить о приходе гостя, как это у такого человека мог оказаться на двери всего один довольно простенький замок системы «Сигал»? Мне следовало бы насторожиться снова, позже, когда убийца проводил меня к лифту, но дожидаться его не стал, а бросился в квартиру, где в это время якобы звонил телефон, хотя лично я никакого звонка не слышал… — Я предпочел не слишком распространяться на эту тему, поскольку в те минуты сам Господь Бог ответил на мои молитвы и позволил, воспользовавшись отсутствием мнимого Ондердонка шмыгнуть на лестницу вместо того, чтобы войти в лифт. Но вдаваться в такие подробности перед этой аудиторией было вовсе ни к чему.

— К тому же я проглядел еще один факт, — бодро продолжил я. — Вот ты, Рей, говоря об Ондердонке, называл его крупным мужчиной, эдаким здоровяком, уложить которого одним ударом по голове было равносильно тому, чтобы свалить быка. Но человек, назвавшийся Ондердонком, вовсе не походил на быка, я бы скорее назвал его мужчиной хрупкого, изящного телосложения. Это тоже следовало бы зафиксировать, но и этому я в то время не придал значения. К тому же, если вы помните, я впервые услышал имя Ондердонк только когда убийца зашел ко мне в лавку и представился. И я счел само собой разумеющимся, что он говорит правду, и должно было пройти немало времени, прежде чем я стал сомневаться.

Ричард Джейкоби огладил свою бороду.

— Послушайте, может, хватит держать нас в подвешенном состоянии? — заявил он. — Если один из нас убил этого Ондердонка, почему бы наконец не назвать преступника?

— Потому, что сперва следует ответить на куда более интересный вопрос.

— Какой же?

— Что заставило убийцу вырезать «Композицию в цвете» из рамки?

— А, ну да, конечно, картина! — воскликнул Мордухай Дэнфорд. — Давно пора прояснить ситуацию насчет этой самой картины. Особенно если учесть, что она неким чудесным образом восстановилась. И висит себе на стенке, как новенькая, совершенный образчик Мондриана в самом его расцвете. Разве скажешь, что ее когда-нибудь вырезали из рамы?

— Не скажешь, верно?

— Так объясните нам, — попросил Дэнфорд, — зачем это убийце понадобилось вырезать полотно?

— Чтобы всем стало ясно, что картину похитили.

— Что-то я вас не совсем понимаю…

Судя по выражению лиц большинства присутствующих, они тоже разделяли его недоумение.

— Убийца хотел не просто похитить картину, — сказал я. — Он хотел, чтобы весь мир узнал, что ее похитили. Ну, допустим, он просто снял бы ее со стены и унес. Кто бы тогда догадался, что картина исчезал? Ведь Ондердонк жил один. Очевидно, у него было составлено завещание, и все его имущество должно было к кому-то перейти, но…

— Его наследником является троюродный брат, проживающий в Калгари, Альберта,[39] — вставил Орвилл Уайденер. — И теперь самое время прояснить и мою роль в этой истории. Я являюсь представителем компании, застраховавшей картину Ондердонка на триста пятьдесят тысяч долларов. Картина была похищена, а следовательно, мы должны возместить убытки. Но cui bono в подобных обстоятельствах, позвольте спросить? Уверен, вам известно значение этих слов.

— Еще бы! — воскликнула Кэролайн. — Куи Боно. Так звали первую жену Санни. А потом он женился на Шер. Правильно?

Уайденер и ухом не повел в ответ на эту ее ремарку, из чего я сделал вывод, что он — парень с характером.

— «В чью пользу», — сам перевел он с латыни. — Иными словами, кто от этого выиграет? Сумму страховки следовало выплатить Ондердонку, а в случае смерти она становилась частью его состояния. А все его состояние должно было перейти к родственнику, проживающему в Канаде… — Тут глаза его подозрительно сощурились, и он обернулся к Ричарду Джейкоби: — Или же этот его канадский родственник тоже присутствует здесь?

— Он в Канаде, — сказал Уолли Хемфилл, — потому как лично я говорил с ним по телефону в такой… час, когда… ж-ж… людей беспокоить неприлично ни в нашем, ни в канадском временном поясе. И он уполномочил меня представлять его интересы в этом деле.

— Надо же!.. — пробормотал Уайденер.

Тут настал мой черед.

— Троюродный брат Ондердонка никогда не покидал Калгари, — сказал я. — И картину похитили вовсе не ради страховки, сколь бы значительной ни была эта сумма. Картину похитили по той же причине, по какой совершили убийство ее владельца. Замести следы преступления.

— Какого преступления?

— О, это долгая история, — заметил я. — А потому, думаю, всем нам не мешало бы устроиться поудобнее и выпить по чашечке кофе. Так, кому с сахаром и сливками?.. Кому только с сахаром?.. Кому просто со сливками?.. А всем остальным черный, да? Прекрасно.

Не думаю, что им так уж хотелось кофе, просто мне нужна была передышка. Кэролайн с Элисон разнесли мерзопакостную бурду по комнате. Я отпил глоток, скроил гримасу и продолжил.

— Жил да был некогда, — начал я, — один человек по имени Хейг Петросян, и висела у него в столовой картина. Позднее ей дадут название «Композиция в цвете», но сам Петросян, очевидно, называл ее просто: «картина моего друга Пита», примерно такими словами. Впрочем, не важно, как он там ее называл. Суть в том, что сразу после его смерти картина исчезла. Возможно, она была похищена одним из членов семьи. Возможно, кто-то из слуг удрал, прихватив с собой эту картину и воображая, что…

— И очень может быть, что ее украл сын Хейга Петросяна Уильям, — вставила Элспет Петросян и метнула подозрительный взгляд вправо, а потом с тем же подозрением уставилась на меня.

— Очень может быть, — миролюбиво согласился я. — Сейчас уже не важно, кто взял эту картину. Важно, что затем она попала в руки человеку, который изобрел весьма хитроумный способ делать деньги. Он скупал картины, а затем раздавал их.

Кэролайн удивилась:

— И это называется делать деньги?

— Во всяком случае, именно так поступал наш господин. Приобретал полотно какого-нибудь известного художника, подлинное, а не подделку, и одалживал его раз или два на экспозиции. С тем, чтоб подтвердить законность приобретения данной картины и свои права на нее. Затем он нанял одного одаренного, если не сказать эксцентричного художника, и тот делал с картины копии. После чего владелец позволял уговорить себя пожертвовать картину в какой-нибудь музей, но вся штука в том, что место оригинала там занимала копия. И далее он придерживался той же тактики. Дарил ту же картину в другой музей на другом конце страны, потом снова делал копию, и снова картина переходила из рук в руки. Иногда он варьировал комбинацию и продавал одну из картин какому-нибудь коллекционеру, причем выбирал таких, которые не станут афишировать свои приобретения. В течение десяти лет он умудрился раз пять-шесть продать или передать в дар одну и ту же картину, но особое предпочтение, естественно, отдавал при этом абстракционистам типа Мондриана, а его чокнутый помощник изготовлял одно полотно за другим с незначительными вариациями, и это могло продолжаться бесконечно.