Красавица и чудовище - Эд Макбейн

— Ничего.

— Картина, которую я видел в спальне Дэвиса…

— Мне кажется, вам лучше уйти, мистер Хоуп.

— …на ней нарисована белая женщина, которая не совсем обычным способом занимается любовью с чернокожим мужчиной.

Китти растерянно заморгала.

— Если вам уже известно… — начала она и опять не закончила фразы.

Я молчал.

— Вам хочется, чтобы у меня были неприятности? — спросила она. — Вы пытаетесь и меня втянуть в это дело?

— Уверяю вас, вы ошибаетесь.

— Тогда какое значение имеет, участвовала я в «орео» или нет?

— А вы участвовали?

— А какая, черт побери, разница? Почему бы вам не задать себе вопрос, по какой причине ваш драгоценный клиент убил жену, почему бы вам не спросить об этом у него? Я расскажу вам, мистер Хоуп, почему Джордж убил ее. Потому что узнал о Мишель всю правду, вот почему. А потом убил Салли, потому что все началось в ее доме, все началось с этой троицы.

— Какой троицы?

— Я подумала, что вам уже все известно. Вы же видели картину, я решила, что вы…

— Нет.

— Тогда забудьте об этом.

— Вы зашли уже слишком далеко, мисс Рейнольдс.

— Я зашла слишком далеко в ту минуту, когда поддалась на их уговоры…

Она опять замолчала.

— Рассказывайте.

— Чего вы добиваетесь: чтобы я рассказала со всеми подробностями, мистер Хоуп? Хотите посмотреть порнофильм? У нас был свой маленький клуб, понятно? Началось с Мишель, Салли и Ллойда, а потом привлекли и Эндрю, а однажды вечером спросили меня, не хотелось бы мне присоединиться к ним, я и согласилась. Поначалу нас было пятеро. Трое — на постели, двое — Ллойд и я — на матрасе.

— На том, который на полу?

— Да.

— Дальше.

— Хватит.

— Нет, не хватит.

— Ладно, слушайте, — сказала, тяжело вздохнув, Китти. — Поначалу мы с Мишель были единственными белыми женщинами. Но в комитет входило много других белых, и мужчин и женщин, и в конце концов, когда комитет распался, они перебрались в «орео».

— И сколько же их было?

— В «орео»? Когда наш клуб процветал? Человек двенадцать, наверное.

— Леона тоже входила?

— Только вначале. Потом пристрастилась к героину.

— Джордж Харпер бывал на этих…

— Джордж? Эта обезьяна? Не смешите меня! Он и не подозревал даже, что происходит. Он ведь не сидел дома, ездил, торговал своим барахлом, а жена его в это время развлекалась. А почему, по-вашему, мистер Хоуп, Джордж убил ее? Да потому, что узнал всю правду, вот почему.

— А что за история с этими картинами?

— Салли подарила по картине всем, кто входил в «орео». Вы ведь видели у Дэвиса ту, на которой Мишель с Ллойдом? Как-то ночью они позировали для Салли, по-моему, это было на Фэтбэке, Салли была в ударе и сделала набросок с Мишель и Ллойда. А потом нарисовала картину. У меня до сих пор валяется где-то мое «орео». На моей картине — пантера. Черная пантера. Пожирает беленького котенка.

Я молча кивнул.

— Вам все ясно, мистер Хоуп? — спросила она. — Есть еще вопросы, господин адвокат?

— Только один, — сказал я и, помолчав, спросил: — Зачем?

— Зачем? Отвечу вам, мистер Хоуп. Сначала это был как бы способ общения. Комитет распался, мы ничего не добились и поддерживали между собой отношения таким вот способом. Хотели доказать, что нам наплевать на цвет кожи, доказать, что в постели не имеет значения, кто белый, а кто черный, у нас это не принималось в расчет. А потом…

Она пожала плечами.

На губах у нее появилась задумчивая улыбка.

— Это так возбуждало, — сказала она, — так сильно действовало.

Глава 12

Уже наступила пятница, третье декабря; стрелки на моих часах показывали 12.06, когда я набрал номер домашнего телефона Блума. Я мстительно представлял себе, как мой звонок прервет его супружеские утехи, поделом ему: долг платежом красен. Но, судя по его сонному голосу, Блум спал сном праведника.

— Мори, — сказал я, — это Мэттью.

— Кто? — переспросил он.

— Мэттью Хоуп.

— А-а. Да, — пробормотал он. Я подозреваю, что он пытался разглядеть стрелки циферблата на часах рядом с кроватью. Или, может, на своих наручных часах. Может, Блум спал не снимая часов? Интересно, у него такие же красивые часы со стрелками, как у меня? На моих нажимаешь кнопочку — и циферблат освещается.

— Мори, — начал я, — у меня только что состоялась очень интересная беседа с Китти Рейнольдс.

— Китти — кто?

— Рейнольдс.

— Кто это, черт побери?

— Послушай, пора бы тебе запомнить ее имя.

— Мэттью, уже полночь, больше полуночи, я давно лег. Если у тебя настроение позабавиться…

— Китти была любовницей Эндрю Оуэна, Мори. Из-за этого Салли развелась с ним.

— Прекрасно, — сказал Блум, — и что из этого?

— Из этого много чего следует.

— Так рассказывай, наконец, — взмолился Блум.

— Так и быть.

И я рассказал. Обо всем. О комитете, о картинах, об «орео» — обо всем. Мори слушал не перебивая. Из трубки до меня доносилось его ровное дыхание. Я закончил свое повествование, но он по-прежнему молчал. Я уж решил, что он заснул, убаюканный моим голосом.

— Мори? — позвал я.

— Слушаю, — отозвался он.

— Что ты думаешь обо всем этом?

— Думаю, что следует задать несколько вопросов Ллойду Дэви-су, — сказал он.

Пятница — самый длинный день недели.

Эта пятница, пока я ждал сообщений из полиции о Ллойде Дэвисе, показалась мне самой длинной из всех. В свою контору я вернулся к половине одиннадцатого, закончив дела в суде. Меня уже поджидала в приемной супружеская пара — Ральф и Агнес Уэст. Ральф — племянник нашего старого клиента, который недавно скончался, не оставив завещания, а прямых наследников у него не было. После его смерти супруги несколько раз звонили мне, интересовались, не пора ли им являться за своей долей наследства. Каждый раз я повторял им одно и то же. Но по телефону у меня уходило на это не больше пяти минут. А сейчас наша беседа длилась почти час, потому что оба супруга: а) не блистали умом и б) были преисполнены решимости урвать кусок пожирнее.

— Существуют определенные правила, без соблюдения которых нельзя приступать к разделу имущества, — механически я повторял одно и то же в сотый раз.

— Какие такие правила? — придирчиво спросил Ральф. Физиономия у него была недовольная, да к тому же и небритая. Он сидел на краешке стула, крепко сжав колени, как будто до смерти хотел в туалет. Жена его, с такой же недовольной физиономией, сидела рядом и при каждом его слове кивала в знак согласия. Ее светлые волосы были стянуты в тугой узел на затылке.

— Как я объяснял вам по телефону, — бубнил я, — сначала завещание утверждает суд, затем рассылают уведомления всем наследникам и кредиторам и, наконец, выплачивают налог на наследство. Все эти вопросы необходимо уладить до распределения наследства.

— Об этом вы говорили две недели назад, — ворчливо заметил Ральф, а Агнес поспешно кивнула. — Дядя Джерри умер тринадцатого ноября, в пятницу, — пятница, тринадцатое число, — прошло уже три недели, а мы все еще в глаза не видали наших денег.

— Я уже вам сказал…

— Ведь речь идет о большой сумме, — прервал меня Ральф, — а мы все никак не можем получить своих денег. — Агнес кивнула.

— Состояние покойного оценивается в десять тысяч долларов, — сказал я, — эту сумму предстоит разделить поровну между всеми наследниками…

— Надо было ему оставить завещание, — обратился Ральф к Агнес. Агнес кивнула.

— Но он этого не сделал, — напомнил я.

— Старый дурак, — сказал Ральф. — Если бы оставил завещание, нам бы не пришлось делиться со всеми этими тупицами.

Как человек воспитанный, я промолчал, хотя Ральф с Агнес потеряли последние остатки разума в тот момент, как узнали о смерти дорогого дядюшки Джерри.

— Так сколько времени все это протянется? — спросил Ральф.

— От четырех до шести месяцев, — ответил я.

— Что? — негодующе воскликнул он.

— Что? — как эхо, повторила Агнес.

— От четырех до шести месяцев, — бесстрастно повторил я.

— Бог ты мой! — воскликнул Ральф, а Агнес кивнула. — Какого черта возиться столько времени с этим делом?

Мне пришлось еще раз повторить все сначала: утверждение завещания судом, уведомление других наследников и кредиторов, выплата налога на наследство, — пункт за пунктом, загибая при этом пальцы; я так медленно и подробно объяснял все детали, что пара дрессированных шимпанзе давно бы все усвоила, а Ральф по-прежнему недоуменно качал головой, а Агнес неустанно кивала, как китайский болванчик.