Молодой Александр - Алекс Роусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти памятники восстали из пламени персидского разрушения. Священный центр Афин был разграблен в 480 году до н. э. царем Ксерксом и его бесчисленными полчищами. Возрождение Акрополя после побед греков при Саламине и Платеях ознаменовало начало золотого века Афин. Александр понимал значение этого места для коллективного греческого сознания. Позднее он прислал сюда в дар 300 персидских доспехов, сопроводив их надписью-посвящением: «Александр, сын Филиппа, и греки, кроме лакедемонян, поднесли эту добычу от варваров, живущих в Азии»[617]. Храм Афины принял и увековечил его достижения, как если бы они были совершены афинянами. Александр покинул город после того, как его и Филиппа провозгласили почетными гражданами. Он принес присягу на верность отцу, без сомнения мечтая о возможностях, которые ожидали его в будущем.
ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ
Той зимой афиняне устроили похороны погибших на войне – за стенами города, на государственном кладбище Демосион Сема в районе Керамикос, названном в честь многочисленных гончарных мастерских и описанном историком Фукидидом как «самый красивый пригород» Афин[618]. Археологический парк Керамикос, в котором сохранилась часть древнего кладбища, затерялся в современном городском ландшафте. Это идеальное место для прогулки прохладным серым зимним утром. Темные дождевые облака плывут по размытому влагой небу с величавой элегантностью трирем в море. Реплики погребальных стел и скульптур заняли место оригиналов, и прохожих окружают образы скорби, последнего прощания, запечатленного в мраморе. Застывшие вне времени сестры Деметрия и Памфила безучастно глядят из-под фронтона своего могильного барельефа, играя покрывалами. Неподалеку Дексилей навеки предстал в пылу битвы, поднявшим коня на дыбы над поверженным врагом. Некоторые изображения умерших сопровождают эпитафии. В местном музее находится поминальная стела Эвколины:
Эта женщина носила имя, означавшее Легкость.
Теперь она лежит в земле, разделив
Всеобщую судьбу[619].
Одна из самых трогательных эпитафий сохранилась на стеле матроны Амфареты. Она изображена играющей с умершим внуком, ребенок радостно тянет ручки к игрушечной птичке:
Я держу на руках любимого ребенка моей дочери, которого держала на коленях, когда мы оба были живы и видели свет солнца, и теперь, мертвая, я держу его мертвого[620].
Демосион Сема начинается в двух сотнях метров от остатков ворот Дипилон, на пути к Академии. Это была самая широкая дорога в городе, местами достигавшая чуть более 40 метров в ширину, грандиозный бульвар мертвых, где за государственный счет были погребены великие и достойные афиняне бок о бок с павшими в битвах. Эти памятные захоронения отображали историю города и его идеалы[621]. Сегодня сохранился лишь небольшой участок дороги с несколькими каменными гробницами – основательно построенными, внушительными. Когда-то рядом с ними стояли стелы со списками погибших и описанием тех, кто лежит на этом кладбище. Павшие в битве при Херонее были похоронены где-то за пределами современного археологического парка, их эпитафия содержала строку: «Никогда не терпят неудач и никогда не бывают побежденными только боги»[622]. Путешественник II века н. э. Павсаний оставил сведения, что их погребение находилось рядом с захоронениями павших в Амфиполе, Делионе в Беотийской Танагре, Фессалии, на Кипре и во время морского сражения у Геллеспонта[623]. Может быть, однажды в будущем эти погребения будут найдены, но сегодня раскрытая северная часть кладбища – самый дальний доступный участок того места, где, как считали афиняне, была похоронена греческая свобода[624].
За два дня до похорон был установлен шатер, в котором выставили прах погибших, чтобы семьи могли отдать им дань уважения. Основная церемония началась перед рассветом с шествия. Десять гробов из кипариса, по одному для каждой части города, были перевезены на кладбище на повозках. Их сопровождала вереница скорбящих, а за ними следовала одиннадцатая повозка, украшенная, но оставленная пустой. Она была предназначена для тех, кто пропал без вести – первых в письменной истории неизвестных солдат[625]. Демосфен, несмотря на катастрофическое поражение и его центральную роль в развязывании конфликта, был избран оратором для произнесения панегирика. По возвращении в Афины он помогал готовиться к осаде, а позже за заслуги перед городом его удостоили венка, так что он по-прежнему пользовался уважением и доверием народа[626]. Афинскому полководцу Лисиклу не так повезло. После поражения при Херонее оратор Ликург назвал его «живым памятником позора и бесчестия нашей страны», и военачальник был казнен[627].
Надгробную речь, вероятно, произнесли рядом с могилами до того, как они были засыпаны. Когда начало светать, Демосфен поднялся на платформу, откуда открывался вид на толпу; многие, вероятно, сидели на трибунах, временно возведенных для этого события. Панегирик соответствовал установленному стандарту. Демосфен рассказал о благородном происхождении мертвых, их храбрости в бою, достоинствах демократии и о мифических историях десяти племен, составлявших десять частей города. Затем он подвел итог:
Для отцов и матерей горько оставаться в старости без своих детей, лишенными заботы тех, кто им близок и дорог. Но гордость и честь видеть их обладателями бессмертных почестей и памятника их доблести, воздвигнутого государством, признанными людьми, на все времена заслуживающими жертвоприношений и игр. Детям больно оставаться сиротами, потерявшими своих отцов. Но как прекрасно быть наследниками отцовской славы. В этой боли мы должны отыскать причину для действия, которому должно следовать всем смертным, источник этот в славе и чести, в выборе тех, кто пожелал погибнуть благородно[628].
Это была не самая блестящая из его речей: ограничения, наложенные традицией, сильно повлияли на выбор слов. Он завершил панегирик просто и резко, как было принято: «И теперь… излив свое горе и выполнив свою часть труда, как того требуют закон и обычай, расходитесь по домам»[629]. Демосфен считал, что душа греческой свободы умерла вместе с павшими на поле боя, с их потерей «все былое сияние греков погрузилось во мрак и глубокую тьму»[630]. Исполнив свой долг, он вышел из центра всеобщего внимания, продолжая предлагать декреты, но уже не от собственного имени[631]. Будущее города было поручено другим. Все взгляды теперь были прикованы к Филиппу. Он контролировал Грецию. Вопрос был в том, что он собирался с ней делать?
Глава 7. Примирение
Эпиграфический музей в Афинах содержит более 14 тысяч надписей – головокружительное множество указов, законов, договоров, подтверждений привилегий и финансовых разоблачений, – непреходящее свидетельство любви греков к бюрократии, архив, высеченный в камне. Стелы разного размера и полноты с надписями обрамляют главные залы музея, на каждой нанесены краской номера, а на прочных полках выше размещены фрагменты разбитых блоков. EM 7146 и 7182 имеют особое отношение к событиям, последовавшим за победой Филиппа при Херонее, и являются двумя частями одной и той же стелы, некогда установленной на афинском Акрополе. Надпись в плохом состоянии, нужны стремянка и сильный луч направленного света, чтобы разобрать истершиеся следы резца древнего каменщика. Точная реконструкция текста оказалась сложной задачей, но считается, что первый фрагмент гласит:
Клятва. Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, Посейдоном, Афиной, Аресом, всеми богами и богинями: я буду соблюдать мир (?), и я не нарушу договора с Филиппом (?) и не подниму оружия во вред против кого-либо из тех, кто соблюдает клятвы (?), ни на суше, ни на море, и я не нападу ни на один город, ни сторожевой пост, ни гавань любого из тех, кто участвует в мире, действуя каким-либо приемом или хитростью, и я не ниспровергну царство Филиппа или его потомков, не нарушу свода законов, принятых в каждом государстве, которое приносило клятву о мире, и сам я не буду делать ничего против этих соглашений, и я не позволю это никому другому, насколько это возможно. Если кто-либо совершит какое-либо нарушение договора, касающегося соглашений, я приду на помощь тем, кого обижают (?), и я буду воевать с тем, кто нарушает общий мир (?), как было решено на общем совете (синедрионе), созванном гегемоном, и я не отвергну…[632]
Надпись обрывается на полуслове, но сохранившийся текст, который едва можно прочитать,
