Возвращение к истоку. Передача светильника - Бхагаван Раджниш

Обретите эго, это нормально, но не попадайте ему в плен. Эго следует обрести, а потом отбросить. Вам нужно получить эго, поскольку если у вас нет эго, тогда как вы добьетесь сдачи? Для вас этот момент становится постоянной трудностью.

Ко мне приходят выходцы с Востока, то есть индусы, японцы и прочий народ. Все они могут очень легко сдаться. Они почти готовы сдаться, но им нечего сдавать. Ко мне также приходят выходцы с Запада. Они настроены очень жестко против сдачи, но им есть что сдавать. Если они сдадутся, то вырастут. А восточным людям прежде сдачи необходимо обрести зрелое эго.

Запомните, что вы можете сдать только то, что у вас есть. Если у вас нет эго, тогда что вы сдадите? Западная психология делает первый шаг, а восточная психология делает последний шаг. Эти ветви психологии дополняют друг друга. До тех пор пока не встретятся западная и восточная религия, человек будет пребывать среди бед и неприятностей.

Что содержится в выражении «первый принцип»? Ничего. Но суть не в выражении «первый принцип», не в словах. Суть заключалась и заключается в том, что мастер делает слова таким потоком, что в них не остается даже прикосновения самосознания. Тот, кто любит читать между строк, сможет прочесть надпись на воротах храма.

Почему же эти слова написаны на дверях? Потому что это врата храма. Если вы контролируете себя, значит, не можете войти в храм, таков первый принцип. Если у вас есть самосознание, эгоистический ум, тогда вы не можете войти в храм. Если вы отбросите самосознание, только тогда вы сможете войти в храм.

Что такое храм? Пустота. Это не что-то, окруженное стенами, а именно пустота. Вы отбрасываете внешнее эго. Задача мастера заключалась в том, чтобы написать эти слова в таком потоке, при котором во время начертания слов в них не попал ни один единственный намек на самость. Трудная задача, поскольку вы не сможете судить о надписи до тех пор, пока не узнаете, как самоконтроль может разрушать поток. Первый принцип заключается в том, чтобы быть таким потоком, при котором «я» не препятствие, и вы просто живете, отпустив себя.

Нет ничего похожего на японскую или китайскую каллиграфию. Никакой язык не может сделать ничего подобного, только эти языки обладают такими способностями. Это рисунки, текучие линии, которые наносятся кистью. Для этого нужны годы обучения. Сначала человек должен выучить искусство каллиграфии, но знание одной каллиграфии не поможет, потому что суть не в ней. Очень эгоистичный человек может набить руку, но все равно не преуспеет в написании иероглифов.

Сначала несколько лет нужно учиться каллиграфии, а потом мастер говорит: «А теперь воздерживайтесь от учения в течение нескольких лет, забудьте о каллиграфии». И ученик на три или четыре года должен забыть о каллиграфии. Он будет заниматься другими вещами, то есть работать в саду, убираться по дому, выполнять миллионы хлопотных работ, но не будет заниматься каллиграфией. Он должен полностью забыть о каллиграфии, чтобы искусство не осталось в эго, на поверхности, а погружалось все глубже и глубже, проникнув в самый центр, опустившись на самое дно реки.

Потом мастер говорит: «Теперь ты можешь заниматься каллиграфией. Но рисуй иероглифы без самоконтроля, как будто ты не деятель, как будто через тебя это делает другой человек». Вы становитесь просто инструментом и просто движетесь вместе с энергией. Вот суть, и именно такие слова следовало начертать на вратах храма.

Первоначально буквы на бумаге написал мастер Козен. Когда Козен выводил буквы, рядом с ним стоял ученик, разводивший чернила.

... рядом с ним стоял ученик, разводивший чернила. Чернила нужно постоянно разводить, чтобы они были свежими. Каллиграфы не пользуются готовыми чернилами. Все это символы: все должно быть свежим, движущимся в мгновении. Рядом с мастером стоит ученик, он все время мешает чернила, в то время как мастер рисует иероглифы.

Но когда ученик увидел первую завершенную иероглифическую надпись, он сказал: «Не очень хорошо». Когда Козен делал первые попытки, его трудность заключалась в том, что он тотчас же осознавал присутствие ученика, который стоял рядом с ним и оценивал его работу. Когда кто-то судит вас, очень трудно отделаться от самоконтроля. Мастер стал контролировать себя. У него чуть-чуть дрожала рука, он немного боялся, слегка подгонял себя, потому что ученик судил о его каллиграфии. Мастер наполнился страхом, он стал несколько нервничать.

Однажды муллу Насреддина пригласили прочитать доклад в женском клубе. К нему подошла женщина и спросила: «Вы нервничаете?» А он как раз должен был выйти к трибуне через несколько минут. Насреддин ответил: «Нет, я никогда не нервничал, ни разу в жизни!». Но его голос дрожал, когда он произносил эти слова. «Тогда что вы делаете в женском туалете?» - поинтересовалась женщина. Насреддин так нервничал, что не заметил, что зашел в женский туалет. Мулла Насреддин не осознавал свое поведение, он просто ходил взад-вперед.

Когда вы нервничаете, вы не в себе. Когда вы контролируете себя, вы не представляете себя истинного. Вы боитесь, дрожите, потому что другие люди решат, хвалить вас или нет. И вас охватывает страх.

Я слышал, что мастер дзен Бокудзю говорил с учениками, даже когда иной раз они не приходили вовремя. Он начинал говорить, но его никто не слушал. Иногда он говорил так долго, что ученики просто разбегались, но Бокудзю все равно говорил.

Как-то раз мне встретился такой человек. У меня был учитель, редкий учитель. Я был единственным студентом по его предмету, поэтому он сказал мне: «Запомни одно, потому что я не придерживаюсь правил. Дело в том, что, начав говорить, я уже не осознаю время, поэтому если тебе станет не по себе, или ты захочешь в туалет, тогда просто встань и выйди из зала, не мешая мне. А потом тихо вернись, сядь, а я все это время буду говорить. Я не смогу прервать поток слов, когда тебя не будет передо мной, поэтому сам решай, выходить тебе или нет, главное - не мешай мне. И не жди, потому что никто не знает, когда я остановлюсь. Я могу начать, когда прозвенит звонок, но не смогу остановиться, поскольку меня не сможет унять звонок. Он сможет подвигнуть меня начать говорить, но как же он остановит меня? Как я смогу остановиться, не завершив мысль? Мне придется все упорядочить. Итак, если тебе наскучит слушать меня, просто покинь зал». Я часто испытывал учителя: выходил на полчаса, а когда возвращался, он по-прежнему говорил, хотя в зале никого не было.

Человек такого типа не мог нервничать, потому что ему не было дела до того, слушает его кто-то или нет. Его не интересовало, судит его кто-то или нет. Но Козен обращал внимание на такие вещи, и значит, он еще не был совершенным мастером. Этот случай показывает, что его больше интересовало суждение других людей, нежели собственное дело. Этот мастер до сих пор не был центрирован. Он был почти в центре, приблизительно в центре, но еще чего-то недоставало.

«Не очень хорошо», - сказал ученик после первой попытки Козе-на. «Хуже, чем первая попытка», - отозвался ученик о второй попытке мастера. И так далее.

Наверно, Козен все больше приходил в смятение.

После шестидесяти четвертой попытки чернила закончились, и ученик пошел делать новые чернила. «Начерчу-ка я быстро надпись остатками чернил, пока ученик готовит новую порцию», - подумал Козен.

Ученик вышел. И пока он мешал чернила, Козен захотел сделать последнюю попытку. Дело в том, что когда ученика не было рядом, этот мастер не контролировал себя, ведь никто не судил о его работе.

«Начерчу-ка я быстро надпись остатками чернил, пока ученик готовит новую порцию», — подумал Козен.

Когда нет ученика, эго тоже в стороне. Когда нет ученика, Козе-на тоже нет. Козен не мог не быть, пока ученик был рядом с ним. Ему приходилось быть как раз из-за ученика. А когда ученик вышел, вместе с ним вышел и Козен. Коридор открылся, в нем никого не было. Исчезли и ученик, и Козен.

Ученик, вернувшись, пристально осмотрел последнюю надпись и воскликнул: «Шедевр!»

Как Козену удался шедевр? Шестьдесят четыре раза он терпел неудачу, а на шестьдесят пятый раз ему удался шедевр. Как он сумел прекрасно написать иероглифы? Он писал их шестьдесят четыре раза, а на шестьдесят пятый раз он просто исчез, когда рисовал надпись. За него иероглифы начертало запредельное.

Запредельное действует, когда вас нет. А когда вы есть, запредельное не может действовать, поскольку вы мешаете ему.

Эта надпись не просто стала шедевром, но благодаря ей Козен стал совершенным мастером. Больше никто никогда не отвлекал его внимание, Козен перестал нервничать и контролировать себя. Ничего подобного больше не повторилось! Его надпись стала откровением, осознанием истины. Он увидел суть вопроса. Дело было не в ученике, а в самом мастере. Дело было не во взгляде и суждении ученика, а в эго самого мастера.