Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

«Воспользовавшись отливом, я перешел Красное море посуху; на обратном пути меня застигла ночь, и во время прилива я сбился с дороги; я подвергался смертельной опас­ности и чуть было не погиб так же, как некогда фараон, что непременно дало бы всем проповедникам христианства превосходную тему проповеди против меня».

Когда мы снова подошли к берегу моря, вода только что отступила, и момент для переправы был исключи­тельно благоприятный. Мы свернули палатку, вновь сели на верблюдов и устремились в море; в самом глубоком месте уровень воды не превышал одного фута, и сорока минут оказалось достаточно, чтобы совершить этот пере­ход. В два часа мы уже ступили на землю Азии и, пре­одолев несколько песчаных холмов, прилегавших к берегу моря, опять попали в пустыню.

Едва ступив на Синайский полуостров, наш караван сразу же приобрел военный облик; все это говорило о том, что мы оказались в таких краях, где чужестранцам приходится иметь дело не с установленными законами, а с нормами естественного права: Арабалла шел как раз­ведчик в ста пятидесяти шагах впереди каравана, Бешара замыкал шествие, находясь на таком же расстоянии позади него, чтобы никого не отвлекать своими истори­ями и песнями. Так мы прошли около льё, как вдруг Арабалла внезапно остановился и указал копьем на две черные точки, появившиеся на южном горизонте. Талеб приказал двум арабам присоединиться к Арабалле и вы­ехать вперед; этот приказ был исполнен мгновенно и в полном молчании: едва собравшись вместе, все трое тут же поскакали вперед и вскоре скрылись за рощей пальм, которые покачивались слева от нас, напоминая зеленый островок. Тем не менее весь караван остановился, и мы на всякий случай приготовили оружие, как вдруг Талеб радостно закричал и галопом бросился вперед; наши вер­блюды, увлеченные этим примером, помчались во весь опор, быстро приближая нас к зеленому островку, за которым виднелись две черные точки, несколько мгно­вений спустя превратившиеся в двух всадников, но было неясно, друзья это или враги.

И все же, наверное, это были друзья, поскольку Талеб не проявлял больше по их поводу никакого беспокойства и, достигнув маленького оазиса, к которому он помчался так стремительно, соскользнул со своего верблюда; наши дромадеры опустились на колени, и мы оказались рядом с пятью восхитительными источниками, располагавши­мися в тени десятка пальм, прикорневые побеги которых образовывали вокруг их стволов прохладную и очарова­тельную рощу. Мы достигли колодцев Моисея: это здесь останавливались и возносили благодарственный молебен евреи, это здесь Мариам-пророчица, сестра Аарона, взяла в руку тимпан и, сопровождаемая ликующими женщи­нами с тимпанами, воспела перед ними:

«Пойте Господу, ибо высоко превознесся он, коня и всад­ника его ввергнул в море»[13]

Ну а мы, поскольку у нас было дело поважнее, чем молитва, тотчас погрузили лица и руки в эти древние источники и еще всецело отдавались этому приятному времяпрепровождению, когда появились Арабалла и его товарищи; за ними следовали два человека, одетые в чер­ное: это были монахи с горы Синай; Талеб издалека узнал их по одежде, и именно тогда, освободившись от всяких страхов, он испустил радостный крик и заставил нас во весь дух мчаться к колодцам Моисея.

Монахи слезли со своих дромадеров и сели рядом с нами: в пустыне всякий человек либо друг, либо враг; здесь или делят палатку, хлеб и рис, или обмениваются ударами копий и выстрелами из карабинов и пистолетов.

У вновь пришедших не было никаких враждебных наме­рений; для нас же, как только нам стало понятно, что они принадлежат к тому самому монастырю, куда мы направлялись, встреча с ними стала счастливым случаем; в итоге знакомство тотчас состоялось; монахи привет­ствовали нас на латыни, и мы, как умели, отвечали им. Абдалла уже принялся за дело, и г-н Тейлор предложил монахам разделить с нами трапезу; они согласились. Мы сели в тени пальм на пропитанный влагой песок и вскоре ощутили спокойствие и уют, каких нам не доводилось испытывать с самого отъезда из Каира.

В такие часы принято говорить откровенно; мы вос­пользовались этим и попросили наших гостей объяснить совершенно непонятное для нас обстоятельство: как это двое беззащитных людей, без конвоя, без оружия, монахи богатого монастыря, не боятся путешествовать одни по пустыне, рискуя, что их убьют, ограбят или захватят ради выкупа первые встречные арабы? Нам ведь было пре­красно известно, что в глазах этих кочевников ни почтен­ный возраст, ни монашеская одежда не служат достаточ­ной охраной; так что мы выразили нашим благочестивым сотрапезникам свое восхищение их мужеством и удивле­ние тем, что такое их поведение не повлекло за собой неприятных для них последствий.

Тогда тот, что был старше по возрасту, извлек из-под одежды украшенный вышивкой мешочек, висевший у него на груди, как ладанка, развязал его и показал нам лежавшую там бумагу: это был фирман, подписанный Бонапартом.

Эта подпись, увиденная нами среди пустыни, в тех самых местах, где имя великого человека возвеличива­лось еще и памятью об одержанных им здесь победах; почтительность, с какой Талеб поднялся и, приблизи­вшись к нам, восклинул: «Бунабардо! Буна- бар до!»; любопытство арабов, тотчас же окруживших нас настолько плотным кольцом, насколько это позво­ляло им уважение к нам, — все способствовало тому, что эта сцена стала исключительно занимательной, особенно для французов. Мы поинтересовались у старого инока, как попал в его руки этот фирман, и вот что он нам рас­сказал.

Синайский монастырь, запертый между двумя зали­вами Красного моря, стоящий на южной оконечности полуострова, в десяти днях пути от Суэца и в двенадцати от Каира, по самому своему положению оказался полно­стью зависим от этих городов, чьи правители, исповедуя религию, отличную от веры его насельников, обычно не были склонны оказывать им поддержку, когда их грабили мамлюки, являвшиеся из городов, и угоняли арабы, при­ходившие из пустыни. Поскольку монахам приходилось получать все необходимые средства к существованию из Аравии, Греции и Египта, ибо хлеб, который они ели, пожинался на Хиосе, шерсть, из которой они ткали свою одежду, поступала из Пелопоннеса, а кофе, который они пили, вызревал в Мохе, сложилось в конечном счете так, что после восстания беев и прихода к власти мамлюков эти последние стали облагать огромной пошлиной раз­личные припасы, которые монахи получали из Алексан­дрии, Джидды и Суэца; однако уплатой пошлины дело не ограничивалось: нужно было еще договариваться с ара­бами о перевозке грузов, оплачивать конвой, что, впро­чем, не мешало какому-нибудь соседнему племени, самому многочисленному или самому храброму, время от