Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Председатель. — Это было какого числа?

Протопопов. — Кажется, 26-го. Это было в то время, когда мы были в Мариинском дворце.

Иванов. — В тот день, когда вы ночевали в государственном контроле?

Протопопов. — Да, в контроле. А в день, когда я ушел, — это было 26-го, — мне позвонил Балк в Мариинский дворец и говорит, что он думает пробиться. Я говорю: «А командующий войсками где? Отчего вы его не спросите?» Он сказал, что не может его найти. Тогда я ему посоветовал, — ведь я совершенно не был причастен к этим бывшим распоряжениям, —посоветовал так: «Как же вы, градоначальник, думаете уйти из Петрограда? Что же это такое будет?» Я посоветовал остаться. Он тогда сказал: «Я остаюсь».

Председатель. — Вот этот инцидент вы и хотели рассказать?

Протопопов. — Вот это я и хотел дополнить. А потом относительно Перрена: все отношения, которые у меня с ним были, они остались письменно, они должны существовать в тех письмах, которые я от него получал. В первом письме он мне написал… думается мне, что это в первом письме есть такое выражение: «С первого раза, как я вас увидел…» Он написал по-английски, а так как я затруднялся писать по-английски, то это письмо перевели в канцелярии, и в канцелярии оно должно быть.

Председатель. — В какой канцелярии?

Протопопов. — Министерства внутренних дел. Полный перевод, потому что у меня был русский перевод.

Председатель. — В каком же деле это может быть?

Протопопов. — Надо спросить Писаренкова. Он это помнит несомненно. Он составил ответ, который я послал Перрену. В первом письме он мне пишет: «Первый раз, как я вас видел». Отсюда ясно видно, что этого человека я не знал. Совершенно ясно! Он мне преподносил страшно хвалебные вещи; необыкновенные.

Председатель. — То-есть по вашему адресу?

Протопопов. — Дифирамбы мне говорил. Затем говорил, что моя планета — Юпитер, которая проходит под Сатурном, и разные гороскопические вещи. Это меня всегда трогало. Предсказания эти были всегда верные. И потом он предсказывал разные великие блага. А затем пишет, что это не есть какое-нибудь шарлатанство, а настоящая наука, и что он может мне действительно передать известную часть силы.

Председатель. — Александр Дмитриевич, может быть, мы подробности извлечем из писем, о которых вы говорите. Мы постараемся найти их, так как они служат вашим оправданием. Тогда мы вам их предъявим.

Протопопов. — Я буду очень благодарен. Все мои письма и телеграммы есть. И это все. Вы мне поставили вопрос, господин председатель, как я мог сноситься с человеком, который является, может быть, тайным врагом моего отечества. Это, действительно, меня задело, потому что если на мне много грехов, много в жизни зла я сделал, то этого зла не делал.

Председатель. — Александр Дмитриевич, ваша просьба направлена к выяснению вопроса, а это совершенно совпадает с интересами Комиссии — выяснить вопрос.

Протопопов. — Разрешите мне еще одно слово сказать. Когда я получал эти письма и отвечал, то, действительно, я тогда не знал, что в чем бы то ни было был замешан Перрен. И потом только я узнал это, через месяц после первого письма, когда он хотел приехать из Стокгольма и обратился ко мне с просьбой помочь ему. Тогда я сказал Васильеву: «Помогите ему приехать». Васильев тогда поехал в генеральный штаб, вернулся оттуда и говорит: «Там возражали, там есть обстоятельства по военному времени». Он мне сказал так мягко, что я не понял. Я себя проверял: у меня чувства гадливости и чувства опасения не получалось, вот почему я ему ответил. Васильев мне сказал слишком мягко. Он сказал: «Нет, это лучше оставить». Я понял так, что, может быть, это пустяки какие-нибудь.

Председатель. — Мне кажется, что одну деталь вашей мысли я уловил, а именно, что тон вашей телеграммы был вызван не только вашей обычной мягкой манерой обращаться к людям, но и мягкостью доклада Васильева. Так я вас понял?

Протопопов. — Да, господин председатель, совершенно определенно я это говорю.

Председатель. — Скажите, при чем же тут Куколь? В каком отношении он стоит к тем русским переводам писем Перрена, о которых вы пишете, что они лежали у вас на столе?

Протопопов. — Я показывал их ему.

Председатель. — Показывали Куколю? Почему?

Протопопов. — Показывал Куколю-Яснопольскому, потому что я ужасно интересовался совпадениями дней.

Председатель. — Какими совпадениями?

Протопопов. — Например, там сказано: 14, 15 и 16-го. Это есть открытие государственной думы. Это очень серьезные числа.

Председатель. — С чем же это совпадало?

Протопопов. — С числами, которые он писал. Он мне писал, что в такие-то дни мне нужно быть осторожным.

Иванов. — Это было пророчество?

Протопопов. — Именно пророчество. Удивительные совпадения.

Председатель. — Мы к этому вернемся, когда у нас будут письма.

Протопопов. — Васильеву я тоже говорил про Перрена, что несомненно; я не точно помню, но это несомненно.

Председатель. — Чтобы исчерпать ваше прошение, расскажите вкратце о вашем заявлении касательно приказа начальника корпуса жандармов.

Протопопов. — Это было так: у меня был начальник корпуса жандармов Николаенко…[*]

Председатель. — Когда это было?

Протопопов. — Это было 24-го или 23-го февраля.

Председатель. — Вы пишете в вашем прошении, что после 23-го или 24-го.

Протопопов. — Это верно. 23-го — это был первый день.

Председатель. — Значит, после того, как был у вас Николаенко, — а это было 23-го или 24-го…

Протопопов. — Это было после 23-го.

Председатель. — Вы подписали приказ, составленный в штабе корпуса жандармов?

Протопопов. — Где, вследствие тех потерь, которые случились в корпусе жандармов…

Председатель. — Когда?

Протопопов. — Кажется, 24-го.

Председатель. — Вследствие тех потерь, которые понес корпус жандармов во время событий?…

Протопопов. — Я подписал приказ. Содержание его есть благодарность и мое обещание доложить царю о том, как они себя вели.

Председатель. — Почему вы нашли нужным сообщить об этом Комиссии?

Протопопов. — Потому что я все время думал о том, какие распоряжения я в то время давал. Буквально никаких не давал. И затем еще с генералом Балком был разговор. Еще одно мое распоряжение, это — когда 25-го решено было закрыть… прервать занятия Государственной Думы. Тогда я поехал в градоначальство, помнится, для того, чтобы передать это командующему войсками.

Председатель. — Вы поехали, когда что именно произошло?

Протопопов. — Когда было решено прервать занятия государственной думы. Меры охранительные всегда принимаются, и вот я поехал туда, чтобы ему сказать… Тогда командующий войсками сказал мне, что он получил телеграмму от государя, в которой было изложено, что нужно подавить или, как сказано, остановить это движение, эти недопустимые волнения во время войны. Он получил и мне показал эту телеграмму.

Председатель. — Вы читали сами эту телеграмму?

Протопопов. — Читал.

Председатель. — Там были такие слова: «Повелеваю завтра же восстановить спокойствие в столице».

Протопопов. — Нет, не так.

Председатель. — А как?

Протопопов. — Повелеваю — это слово было… недопустимые беспорядки во время войны. Вот так я помню.

Председатель. — Александр Дмитриевич, нам в Комиссию передана господином комендантом крепости черновая тетрадь с вашей рукописью. Это ваши заметки о первых днях. Вы подтверждаете правильность того, что там написано?

Протопопов. — Безусловно. Я очень искренно писал все, что там было.

Председатель. — Александр Дмитриевич, так в ближайшие дни мы вас опять допросим, потому что явился целый ряд обстоятельств, которые нужно выяснить при помощи ваших объяснений.

Протопопов. — Слушаюсь, господин председатель. Я только об одном прошу… Я чувствую страшную тяжесть того дела, которое я на себя принял. Я сделался, не желая того, сделался каким-то чудовищем. И не скажу, чтобы я не делал таких вещей, которые заслуживали большого порицания. Но есть вещи, которых я не делал. Я злой воли не имел. Вот эта перреновская история — я определенно отрицаю ее, определенно, господин председатель. Еще скажу одну вещь. Быть может, я слишком несчастный сам, чтобы теперь людей винить, но я всегда был, насколько можно, религиозный человек, теперь же больше, чем прежде. Я могу присягу на кресте и евангелии принять, что говорю правду. Может быть, были дурные чувства ко мне со стороны разведки… Может быть, я их не виню…