Сердце прощает - Георгий Косарев

— Господи, за что же такая казнь! — простонала Марфа и, словнораспаленная жаром, сдернула с головы полушалок.

Штимм достал из бокового кармана плитку шоколада и, шагнув вперед,протянул ее Коленьке.

— Не смей брать! — истерично вскричала Марфа. — Не смей... Неприкасайся!

Коленька отдернул руку назад. Глазенки его светились голодным,лихорадочным блеском, вероятно, он уловил густой сладкий запах шоколада,видно было, как он проглотил слюну, но мать не ослушался.

— Ну, полно вам, фрау Зернова! Вы все боитесь меня, как чертладана... я знаю эту вашу русскую пословицу. Но так вести себя — этовздорно. Как германский офицер я вам неприятен, однако судьба сильнее нас,теперь есть ваш швалер, то есть, извините, зять, я вам не чужой...

Марфа удивленно смотрела на Штимма и никак не могла разгадать егочувств: то ли говорил он от всего сердца, то ли издевался над ней.

Штимм, не теряя самообладания, держался по-прежнему ровно,снисходительно.

— Этот шоколад не от меня, — сказал он, обращаясь к Коле. — Это тебеот сестры твоей, Любы.

И тут Коленька, не выдержав, жадно вцепился в плитку и, искосавзглянув на мать, крепко прижал подарок сестры к своей груди.

— А это вам, — снова повернувшись к хозяйке, сказал Штимм и положилсверток, который держал до этого под мышкой, на край ее самодельногостола.

Марфа еще какое-то время продолжала удивленно посматривать то наШтимма, то на преподнесенный ей сверток.

«Вот, видишь, все-таки дочка твоя родила, а ты не верила, —стремительно проносилось в ее голове. — Оказывается, все это правда. Инечего возмущаться. Ты лучше спроси у него, как живет Люба, как она себячувствует без матери, довольна ли, что у нее сын... А офицер, может,неволит ее, издевается над ней?..»

От этой последней мысли кровь снова бросилась в лицо Марфе, и она спрежней враждебностью, быстро, громко сказала:

— Уходите прочь со своими подарками, я проживу и без них.

— Это же от дочери, — невозмутимо возразил Штимм.

— У меня нет дочери!

— Пожалуйста, послушайте, что я хочу вам сказать. Ваша дочь Любаочень просит, чтобы вы приехали к ней. Мы вас устроим на хорошей квартире.Люба очень нуждается в вашей помощи. Любе одной трудно с сыном. Онпрекрасный мальчик, и вам с ним будет мило и хорошо. А летом я вас всехотправлю в Берлин к своим родителям... Если вы согласны, то можете сейчасже поехать со мной на машине или приезжайте через несколько дней, как вамудобно. Вот наш адрес.

Штимм положил листок бумаги сверху на сверток. Потом порылся еще вкарманах и, вынув небольшую стопку немецких марок, протянул их Марфе.Глаза у Марфы гневно сузились, лицо покрылось пятнами.

— Я вам сказала, у меня нет дочери. Вы ее украли, купили, но я непродаюсь.

— Замолчите! — вдруг крикнул Штимм. — Всему есть предел, не забывайтеэто... — И он с остервенением бросил деньги на стол.

Марфа, не помня себя от гнева, двинулась прямо на него.

— На ваших руках пятна крови, кровь невинных, кровь загубленнойдевочки!..

Штимм выпрямился и, застывший, холодный, неподвижно глядел прямоперед собой.

Забившийся в угол Коля испуганно всхлипнул. Марфа схватила деньги,брошенные Штиммом на стол, и со злобой швырнула их в печь. Они хрустнули,зашуршали и, свертываясь в трубочки, запылали желтым огнем.

— К черту ваш Берлин, хорошую квартиру, вашего прекрасного сына! —кричала Марфа. — Можешь и меня убить, душегуб!

— Вы есть фанатичная женщина, вы феррюкт... как это по-вашему?..безумие, безумная! — возмущенно произнес Штимм, не находя от волнениянужных русских слов, и как ошпаренный выскочил вон из землянки.

Некоторое время Марфа еще стояла с горящими глазами, чуткоприслушивалась, не вернется ли сюда этот ненавистный человек, укравший унее дочь и обесчестивший ее семью. Но вот прошла минута, другая, и она какподкошенная повалилась на кровать, залилась горькими беззвучными слезами.

* * *

Вступала в свои права долгожданная весна. Быстро освободились отснега поля, зашумели наполненные талыми водами реки. От зари до зари, неумолкая, галдели на деревьях грачи, в небе разливались звонкие трелижаворонка. Природа пробуждалась, все обновлялось в ней после долгогозимнего сна. И только жизнь Марфы была по-старому полна тревог и печалей,все те же думы бередили ей душу.

Как-то поздно вечером вместе с сыном она присела на бревно возлесвоего сарая. Сидела в немом раздумье. Небо было безоблачным, на нем яркомерцали звезды. Стихла жизнь в селе, от этого отчетливее доносилось дослуха Марфы журчание ручьев.

И вдруг раздались чьи-то шаги, тихие, осторожные. Марфа взволнованнозамерла, напрягла слух. Шаги приближались. Потом вдали еле заметнообозначилась как будто знакомая фигура человека. Он чуть продвинулсявперед и словно застыл на месте. «Кто он? Зачем здесь?» — подумала она снарастающим волнением. Человек сделал еще несколько шагов в ее сторону иснова остановился. Сердце у Марфы заколотилось острыми гулкими толчками.

— Кто это? — негромко окликнула она. Мужчина не отозвался.

Марфа повторила вопрос.

— Марфа, ты ли это? Туда ли я попал? — глухо раздалось в потемках.

Марфа, будто оглушенная этим голосом, только протяжно застонала:

— Господи, Игнатушка, родной мой, неужто ты?..

Глава двадцать четвертая

На всем пути к дому Игната не покидало чувство тревоги: «Застану лисемью? Живы ли мои, здоровы ли? А вдруг их нет уже на свете! Что я будуделать тогда, куда подамся?»

Он много думал о жене, о детях, о разных опасностях, которые моглиподстеречь его семью в военную пору. И все же горькая действительностьоказалась хуже того, чего он опасался: пепелище сожженного дома, убогаяземлянка, болезненное личико сынишки. Но и это было еще не все. Страшнымударом явилась для него судьба дочери. «Как же так? Моя дочь и вдруг там,в стане врага?! Проклятие, почему же она вместе с ними? Как это случилось?Как!.. Кто же в том виноват?..» В отчаянии он искал ответа на все новые иновые встающие перед ним вопросы, но ничто не облегчало его отцовскихдушевных страданий. Он проклинал ее, а она словно умышленно в ответ на этовставала в его сознании такой же милой, ласковой, родной дочерью, какойбыла для него уже в далекие, оставшиеся где-то позади годы. Вся жизнь ее спервого дня до ухода на фронт в одно мгновение пролетала перед егомысленным взором. И в этом водовороте воспоминаний особенно почему-тоназойливо стояла она в глазах его маленькой пятилетней крошкой. И было этотак. Однажды Марфа одела дочку и предложила Игнату погулять с ней. Стоялосенний теплый день. В многоцветии увядала природа. После ненастных дождейярко светило солнце, напоминая доброе и благодатное лето. Игнат вместе сдочуркой гордо шел по широкой сельской улице. Время от времени Любушкавыпускала руку отца и с восторгом срывала редко попадающиеся на обочинедороги невзрачные осенние цветочки, подбирала желтые и красные листья,спадающие с кленов, берез и осин. И вдруг, завидев большую, блестящую насолнце лужу, она быстро устремилась к ней и сделала несколько шагов к еесередине. Игнат, выхватив ее из лужи, поддал ей несколько шлепков. Девочканахмурилась, но не проронила ни слова, и вновь ринулась в эту лужу изавязла в ее грязи по колено. Игнат оттрепал ее за уши. Но почему-то потомдолго было ему стыдно за свой поступок и одновременно досадно за упорстводочери. Вот и теперь, когда горе обрушилось на его семью, этот случай сновой силой ожил в его памяти. И он то клял ее, то проникался к нейпрежней любовью, а потом резко корил Марфу и мысленно бичевал самого себя.

В тяжких раздумьях тянулись дни за днями. Они были безрадостны и несулили Игнату никакого утешения.

«Пока немцы здесь, ни мне, ни семье не видать покоя. Я должен бытьтам, где мои товарищи. При первом же моем открытом появлении в селе менясхватят фашисты или их холопы, и тогда пиши пропало...» — размышлял он.

Игнат понимал, что дочь его стоит на гибельном пути и ее во что бы тони стало надо как-то спасать. Но как, каким путем высвободить ее из этогопозора?

Марфа же была непреклонна. Похоже, она махнула на дочь рукой, считаяее падшим и пропащим выродком.

— Сама полезла в эту пропасть, сама пусть из нее и выбирается, — нераз с ожесточением говорила она мужу. — Может жить хоть в раю, хоть в аду,мне все равно. Она вырвана из моего сердца, и нет у меня больше дочери,нет!

Игнат в такие минуты упрекал Марфу в черствости и бессердечности. Оннастолько загорался, что готов был на любой отчаянный поступок. И тогда навыручку ему и матери приходил Коленька. Он бросался к отцу на шею, обвивалего крепко руками и утешал.

Прячась от посторонних глаз, Игнат прожил с семьей больше месяца.Пора было возвращаться в лес. Однако связаться с партизанами все неудавалось. Но в одну из темных ночей в дверь их сарая постучали. Игнатвместе с Марфой вскочили с кровати. Стук повторился. Марфа спросила: