Убей-городок (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

А вот в окно пролезть не получилось. Во-первых, выходит оно на барак, и кто его знает? Может, этот пытливый мальчишка в очередной раз побежит в уборную и может меня засечь? А во-вторых, сквозь это оконце мне не пролезть. М-да.

А вот дверь как раз находилась в слепой зоне, но она опечатана — на досках наклеена бумажка с печатью и подписью следователя прокуратуры, которая, к удивлению, никакой шпаной оказалась не повреждена. Теперь мне в случае успеха моей авантюры придётся молиться, чтобы и в дальнейшем ей никто не повредил.

Теперь надо подумать.

Двери у домика похожи на обычные банные деревянные двери с петлями, которые надеваются на штыри, укреплённые в косяках. Между косяками и кромкой двери щель шириной в кулак. Значит, дверь можно просто снять, потянув вверх. Никто, видимо, не заботился о том, чтобы тщательно соблюсти недоступность жилища. Да и кому нужно туда лезть? Я посмотрел, прикинул — позволяет ли бумажка с печатью совершить такую операцию?

Оказалось, что получается, если немножко расшатать верхний штырь, на который одевается петля, и придать ему бо́льшую свободу люфта. Помучившись какое-то время, мне удалось выдернуть его из трухлявого косяка и, таким образом, открыть дверь с другого края, не повредив бумажной «пломбы».

Ну, Бог тебе в помощь, участковый, мысленно сказал я. И вдруг подумал, а что если Шматинин тоже додумался до такой хитрости и уже побывал там раньше меня? стало не по себе. Но, сомнения в сторону, решил — делай.

Достал из сетки порванные тряпки, сделал из них ковбойскую повязку на нос и рот, чтобы не вдыхать миазмы Римкиного жилища.

Я постарался обшарить все щели, даже залез под топчан, чуть не оставив там всё содержимое своего желудка. Логика, где наиболее вероятно, могло быть спрятано орудие убийства, не работала. В таком бардаке не могло быть никакой логики.

На осмотр жилища ушел почти час. Еще разок пожалел, что у меня нет фонарика. Только где бы я его ночью искал?

Воспользовался огрызком зеркала, которое нашёл у Коркиной в запасах. Уж если не свет фонаря, но хотя бы луч солнечного зайчика. И надо сказать, что он мне слегка помог, но найти я всё равно ничего не нашёл.

Ну да... Пойди, найди тот ножичек.

Потихоньку подступало разочарование, перемешанное с досадой. Обидно. Впору бы плюнуть и вернуться. У меня еще пара часов есть, упасть в койку и спать. Но нет! Свой «поединок» со Шматининым я считал не только единоборством во имя справедливости, как бы пафосно это ни звучало.

Но кроме раскрытия убийства Коркиной, у меня имеется еще кое-что, о чем знаю лишь я. Нет, я хотел смыть не только позор своего провала из прошлой жизни, а было еще кое-что, ради чего я, наверное, старался. И это утверждение, эта мысль придала мне дополнительных сил. Я сказал— не уйдёшь, имея в виду самого себя.

И снова полез во все неудобья. И, да здравствуют добрые русские пословицы! Например, такая: терпение и труд всё перетрут. В конце концов, в темном углу, если отодвинуть плинтус, между стеной и полом отыскалась не то мышиная нора, не то просто выпавшая гниль от старого сруба.

Но там, конечно, тьма. И не зная ещё, что я там найду, заранее замирая от омерзения, я запустил туда руку. Хорошо бы, в этом случае иметь комбинезон маляра с капюшоном, с резинкой, стягивающейся вокруг лица, и полностью закрытыми частями тела. Хорошо бы перчатки латексные. Ну и опять же, хорошо бы мощный фонарик-то, хорошо бы респиратор, хорошо бы много чего. Но действуй тем, что у тебя есть. Я осторожно пошевелил рукой, рассчитывая вляпаться в какую-нибудь мерзкую жижу или еще что-то подобное, но там лежало что-то твердое, и нетяжелое, которое от движения моей руки подалось вперед. Я вытащил руку, посмотрел на нее — все грязное и противное, замотал ладонь вторым куском тряпки, чтобы не наследить своими отпечатками пальцев, и запустил свою многострадальную конечность снова в это отверстие.

И это был нож. С наборной ручкой. Очень похожий на зоновскую самоделку. Очень надеюсь, что я зацепил его достаточно аккуратно, не голыми пальцами, а материей за усики. Я осмотрел его визуально, насколько это позволяли условия.

Вполне возможно, что там следы колбасы и отпечатки Коркиной, а не её кровь и «пальчики» убийцы. Но хозяева, обычно, порезав колбасу, в такое место нож не прячут. Да и почему сразу колбасу? Скорей уж открывали банку кильки в томате за тридцать три копейки. Вот такое по карману этой братии. А уж если колбасу, так тогда, скорей, ливерную.

Вот она, удача! Со всеми предосторожностями, я аккуратно положил нож назад. Придвинул плинтус.

Осмотрелся, не видно ли следов его смещения. Вроде нет. Посмотрел, не наследил ли я сам и покинул это осиротевшее жилище.

Аккуратно вставил штырь и повесил дверь на место.

Солнце уже поднялось. Был день. Точнее сказать, позднее утро.

Времени на осмотр ушло достаточно много. Надо было торопиться домой, переодеваться, в душ, надевать форму и на работу.

Мой рабочий день начинался в пятнадцать часов, ещё достоточно нескоро. Но, как говорил известный персонаж, железо надо ковать, не отходя от кассы.

И что дальше? А дальше необходимо провести повторный осмотр места происшествия. Уже настоящий, со всеми процедурами и формальностями и, конечно, понятыми. Только вот если я сам выйду на следователя прокуратуры с таким предложением, то, скорее всего, тот пошлет меня еще дальше, нежели судебный медик Павлов. А ошибиться никак нельзя.

И вот здесь лучше всего бы подошла тяжелая артиллерия. Даже мой непосредственный начальник, тот, который замначальника отделения, не годится. Не тот масштаб. В моём случае весомой фигурой могла выступить персона начальника отделения — майора Семенова. И я шёл в отделение с надеждой, что у меня получится застать ее (то есть персону) на месте.

Бывает так, что удача, начав свершаться, имеет некоторую протяжённость во времени. Николай Павлович был на месте и даже смог без промедления принять своего сотрудника. А я, прикидывая разные варианты, решил, что самым правильным будет рассказать начальнику всё по «честняку». И я рассказал Николаю Павловичу, что провёл негласный осмотр места происшествия, нашёл серьёзные вещественные доказательства.

Николай Павлович сидел и слушал меня с определённой долей удивление на своем обычно невозмутимом лице. И оно читалось очень отчётливо. И мог бы, наверное, он в эту минуту сказать примерно так. «Ну, ты, Воронцов, и прыткий, служишь без году неделя, а такие финты выкидываешь! Далеко пойдёшь, если прокуратура не остановит!»

Но как бы то ни было, я рассказал всё.

— Николай Павлович, — обратился я к начальнику не по званию, а по имени-отчеству. — Меня следователь прокуратуры и слушать не будет. Прошу вас, каким-нибудь образом запудрите ему мозги с тем, чтобы он согласился на повторный осмотр. И, более того, постарайтесь разжечь в нём интерес, кураж, что ли, чтобы он сам захотел принять в нём участие. Потому как одно — сделать такую штуку по отдельному поручению, и совсем другое — если следователь сам заразится верой в результат, получит, так сказать, внутренние убеждения относительно определённых вещей.

Я перевёл дух после длинной тирады. Ни фига, себе! Я, получается, только что инструктировал своего начальника, как ему поступить. И он до сих пор не стёр меня в пыль! А Николай Павлович переварил сказанное и ухмыльнулся. У меня отлегло от сердца.

— Ну ты и гусь, Воронцов!

Майор засмеялся своей пернатой шутке. Отсмеявшись, сказал:

— Ладно. Люблю отчаянных. Но если ты профукаешься, то профукаешься именно ты. Покрывать я тебя не стану. Разве что — от увольнения спасу.

— Понял, готов нести по всей строгости ...— кивал я, пока начальник накручивал диск телефона.

А дальше? А дальше все просто. Мой начальник имел дар убеждения, который хорошо действовал на следователей прокуратуры.

Повторный осмотр состоялся. Печать на дверях по-прежнему была целой, и я возблагодарил всех богов, и греческих, и скандинавских, и инопланетных, и всех остальных чохом за такой подарок. Ведь если бы она была повреждена, ценность результатов осмотра оказалась бы сильно подорванной.