Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Борис Акунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После нескольких лет НЭПа повысился жизненный уровень — в 1927 году средняя зарплата достигла дореволюционных показателей. С учетом катастрофического падения жизненных стандартов в военные годы это было обнадеживающей тенденцией. Через десять лет после революции рабочие стали жить по крайней мере не хуже, чем при царе, а крестьяне даже и лучше. Конечно, страна все равно оставалась очень бедной. Из-за массовой миграции в столицы там возник острый жилищный кризис (советская власть с ним так никогда и не справится). Однако городской пролетариат и раньше обитал в бараках и подвалах. «Коммуналки» и общежития были не хуже.
В смысле психологическом важнее всего было не увеличение, а выравнивание доходов населения. Социалистический лозунг всеобщего равенства отчасти осуществился — это тоже было важным козырем коммунистической пропаганды. При Ленине был введен «партмаксимум» — правило, согласно которому член партии, сколь бы ответственный пост он ни занимал, не мог получать оклад выше, чем 150 % средней зарплаты по отрасли. Колоссальная разница между богатыми и бедными, свойственная всем прежним историческим формациям, казалось, ушла в прошлое. Богатыми были только «нэпманы», но они и платили за это поражением в правах. Новое дворянство, номенклатура всех ступеней, очень тяготилась «партмаксимумом», но на протяжении всех двадцатых годов этот лимит сохранялся.
Наконец, весьма плодотворным результатом общественных перемен стал подъем и расцвет культуры, всегда чутко реагирующей на выброс духовной и нервной энергии. В двадцатые годы происходило очень много интересного в самых разных областях искусства. Драматичный личный опыт участия в беспрецедентных событиях побудил талантливых художников к созданию столь же беспрецедентных произведений. Если творчество советских писателей и поэтов при всей яркости оценить по достоинству могли только носители языка, то эксперименты в живописи, кинематографе, музыке получили и международное признание — а также стали превосходной рекламой коммунистического Нового Мира.
Всплеск творческой активности продлится столько же, сколько просуществует НЭП. Сворачивание экономических вольностей будет сопровождаться и «закручиванием гаек» в искусстве. Общая тенденция к контролированию всех сфер жизни, конечно, не могла обойти стороной культуру. Сталин очень серьезно относился к общественному влиянию художников, прежде всего литераторов. Вождю были не нужны новые Некрасовы и Толстые, которые будут сеять в умах разброд и вольномыслие. Ему требовались Фаддеи Булгарины и Несторы Кукольники. Дело было не в «антисоветскости» отдельных писателей и поэтов (все они за редким исключением являлись энтузиастическими сторонниками нового строя), сколько в непредсказуемости самого творчества. В тридцатые годы государство закрепостит и эту эфемерную зону деятельности через систему «творческих союзов», своего рода отраслевых департаментов по управлению культурой.
Проблема управления сознанием вообще была одной из постоянных забот советской власти, частью ее генеральной стратегии. Так называемой идеологической работе придавалось колоссальное значение. Со временем установится аппаратная партийная иерархия, по которой в каждой области и каждом районе следующим по рангу после «первого секретаря» будет считаться пост «секретаря по идеологии».
Задача тотальной идеологической индоктринации была колоссальной и тоже беспрецедентной. Требовалось за короткий срок изменить образ мысли, нравственные обыкновения, жизненные ценности всего народа.
Бывший семинарист Джугашвили очень хорошо сознавал силу религии и веры — а также опасность истинного атеизма, не признающего никаких «надчеловеческих» гипотез. Поэтому магистральным направлением советской идеологии было не разрушение религии, а замена одной веры на другую.
Эта работа складывалась из двух компонентов: создания новой «церкви» и разрушения прежней.
Первая линия проводилась в жизнь простым и надежным способом полного исключения всех альтернативных взглядов в сочетании с массированной постоянной пропагандой. Человек был со всех сторон окружен наглядной, печатной, слуховой (быстро развивалась радиосеть) и даже топографической агитацией. Города и улицы меняли прежние названия на советские. Именами вождей и коммунистических героев нарекали заводы, пароходы, учреждения, парки — что угодно. Главным храмом новой религии стал Мавзолей на главной площади страны. Там лежали нетленные мощи Прежнего Вождя, чьими портретами и памятниками постепенно заполнялось всё общественное пространство. С конца двадцатых рядом всё чаще вывешивали и портрет Нового Вождя, а скоро появятся и прижизненные памятники ему. В полную меру эта сакрализация развернется в тридцатые годы, но подготовительная работа велась уже в двадцатые.
Пропаганда коммунистических фантазий и «советской морали», построенной на нечаевском постулате «что нужно партии, то и нравственно», была бы малоэффективна без демонтажа «старорежимной» религии и традиционной морали. Человек, устраивавший советскую власть, прежде всего должен был нерассуждающе в нее верить, а это исключало все иные психологические зависимости.
Азербайджанский плакат 1938 года
В двадцатые годы государство вело постоянное наступление на церковь. С куполов снимали христианские кресты и мусульманские полумесяцы, храмы конфисковывались и перестраивались, священников всех конфессий подвергали репрессиям. Чтобы они не обретали ореола мучеников, советский агитпроп выработал глумливую, карикатурную тактику высмеивания и принижения «попов» — возникли учреждения, печатные органы и организации, в исключительную задачу которых входила дениграция веры и духовного сословия.
Для искоренения религии были созданы специальные структуры: сначала Антирелигиозная комиссия при ЦК, а затем массовая организация «Союз воинствующих безбожников», в которой состояло 3 миллиона членов. «Союз» имел собственные печатные органы, проводил съезды, устраивал широкие кампании по борьбе с «религиозными предрассудками». Например, трудящихся призывали не хоронить умерших родственников по-христиански, в земле, а предавать их кремации. Вредным пережитком была объявлена, а затем и вовсе запрещена новогодняя елка — в ней усматривали празднование Рождества.
В царской России существовало множество церковных праздников, народ к ним привык, и советская власть, которая еще с революционных времен дефицит хлеба восполняла «зрелищами», попробовала заменить религиозную обрядность атеистической. В двадцатые годы развернулось движение по наполнению прежних ритуалов новым содержанием.
Например, появилось «комсомольское рождество»: шумное гульбище с «крестным ходом», после которого сжигали иконы, с ряжеными «попами» и «святыми». Проводились «комсомольские колядки» и «комсомольские пасхи». В повседневной жизни велась пропаганда «красных свадеб» и «комвенчаний», «социалистических крестин», «безбожных похорон» и даже «коммунистических отпеваний».
Вся эта карнавальность со временем отомрет, потому что государство перестанет опасаться церкви. Она в России никогда не пыталась противиться «кесарю», найдет РПЦ общий язык и с безбожной властью.
Но в двадцатые годы антирелигиозная пропаганда считалась очень важным направлением государственной политики. Возглавлял ее Емельян Ярославский, один из старейших большевиков и вернейший соратник Сталина. В 1929 году в первомайской статье газеты «Правда» Ярославский опубликовал грозную статью,
