Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - Роб Данн

Глава 11

Закон Вермея о последствиях эволюции и как змеи определили лицо мира

Представьте себе, что в мире все вдруг изменилось. Представьте себе, что вы способны видеть более мелкие и удаленные предметы, чем видите сейчас. Вообразите, что ваше обоняние неимоверно обострилось. Каждый вид создает свой мир согласно сигналам, поступающим от органов чувств. Птицы и пчелы видят в ультрафиолетовой части спектра. Муравьи различают на небе полосы поляризованного света. Змеи видят тепловое излучение, с помощью обоняния улавливают присутствие в воздухе самых разнообразных веществ и кожей чувствуют вибрацию приближающихся шагов. Мы неспособны на такие нюансы восприятия, если не пользуемся специальными инструментами, которые смогли изобрести, но эти восприятия не являются нашими субъективными ощущениями. Мир, образ которого сотворили в мозге наши чувства, является почти исключительно визуальным, все остальные ощущения играют здесь лишь вторичную, вспомогательную роль. Они статисты в великом фильме нашей жизни. Посмотрите на стул, на котором вы сидите. Посмотрите на стены вашей комнаты. Вы выбрали именно этот стул и эти обои из-за их цвета и – в меньшей степени – их текстуры. Вы не выбирали их по вкусу, запаху или руководствуясь любой другой зрительной информацией, которая доступна многим животным, но не нам.

Наши глаза не просто ведут нас. Они руководят нашими действиями. Играя на пляже, дети выбирают для игры раковины по их цвету и форме, и точно так же мы – как вид – выбирали живые существа как объекты нашего воздействия. Шиповник обладает изумительным запахом, но розы, которые мы выводим и выращиваем, пахнут намного слабее, а порой и вовсе лишены запаха. Мы предпочли визуальную красоту красоте аромата из-за свойств наших глаз. Такой выбор мы делали всегда и повторяем его снова и снова. Мы изгоняем из наших городов крупных, бросающихся в глаза животных – например, койотов, – но обращаем намного меньше внимания на мелких животных, которые спокойно гуляют по нашим городам ночью, прячась в тени стен. Мы убиваем безвредных полозов и медянок, потому что они большие, черные и мы хорошо их видим; в то же время мы сравнительно безболезненно терпим тараканов и клопов, не говоря уже о более мелких организмах, которых мы не замечаем, но присутствие которых стало бы очевидным, обладай мы большей сенсорной чувствительностью. Мы игнорировали присутствие микробов до тех пор, пока нам не сказали, что они повсюду, – и тогда мы обрушились на них всей своей мощью (правда, уничтожить мы можем только тех микробов, которые чувствительны к нашим лекарствам). Иными словами, все способы, какими мы меняли мир и в особенности – виды животных, с которыми нам приходилось взаимодействовать, были способами визуальными. Более того, так как в нашем восприятии мира стало доминировать зрение, некоторые из остальных наших чувств попросту атрофировались. Гены, отвечающие за восприятие запахов, постепенно теряют свою значимость и выпадают из нашего генома. Мы сейчас различаем гораздо меньше запахов, чем наши предки. Однако зрение наше стало удивительно мощным. Вопрос заключается лишь в том, как и почему у нас развилось именно зрение. Сейчас, когда вы читаете эти строки, ваши глаза – глаза, возникшие под жгучим африканским солнцем, – отчетливо различают мелкие линии букв, скользят вдоль «у» и огибают «ш». Такие способности наших глаз и их влияние на наш образ жизни заслуживают отдельного объяснения. Практически исчерпывающее объяснение (во всяком случае, то, каким мы располагаем) было дано женщиной по имени Линн Исбелл и змеями.

Линн Исбелл – приматолог, работающий в Калифорнийском университете Дэвиса. Большую часть своей жизни она не имела ни малейшего желания размышлять о том, как развивались ее собственные голубые глаза, и еще меньше она планировала думать о том, как развивались глаза обезьян, которых она изучала. Но в один прекрасный день ей пришлось быстро бежать по тропическому лесу, чтобы догнать убегавших от нее обезьян. Мы склонны думать о себе как об успешных приматах, но, продираясь сквозь заросли, Линн не могла не понимать, что это заблуждение. Бежала она медленно, можно даже сказать, неуклюже. Тело плохо ориентировалось на своей исторической родине – в саванне. Линн перепрыгивала через поваленные древесные стволы и коряги, прислушиваясь к удаляющимся крикам мартышек. Вот тогда-то все и произошло. Линн занесла ногу для следующего шага и вдруг поняла, что сейчас наступит на тонкую черную змею, переползавшую через тропинку. В кровь хлынул адреналин, и Исбелл, даже не успев осознать происходящее, отпрянула назад и замерла. К счастью, змея – возможно, это была кобра – не атаковала. Она спокойно поползла дальше, немного травмированная подошвой человеческой обуви. Когда Линн перевела дыхание, она удивилась, как ей вообще удалось увидеть змею, ведь та была практически одного цвета с окружающей грязью и ветками. Такое впечатление, что в то время, как интеллектуальное «я» смотрело далеко вперед, другое, более ограниченное «я», внимательно осматривалось вокруг. Линн отпрыгнула от змеи задолго до того, как взвесила свои шансы. Это была далеко не последняя встреча Линн со змеей. В последующие годы она неоднократно сталкивалась лицом к лицу с угрожающе раскачивающейся коброй, а позже – с африканской гадюкой. То, что она узнавала о присутствии змеи и, соответственно, реагировала до того, как осознавала это присутствие, казалось ей великой тайной зрения, мозга и судьбы. Речь, конечно, не шла о жизни и смерти, но эта тайна в конце концов перевернула всю жизнь Линн Исбелл.

До встречи со змеей и в течение нескольких лет после нее Исбелл планировала найти для себя в науке удобную интеллектуальную нишу и на протяжении пары десятков лет спокойно ее разрабатывать. Как ученого, Исбелл интересовало социальное поведение низших обезьян, включая их странствования (отсюда и погоня за стадом обезьян). Ей хотелось понять, почему в Америке самки обезьян – паукообразных, шерстистых, беличьих и прочих, – достигая половой зрелости, уходят из дома, а обезьяны Старого Света (африканские и азиатские) почти никогда этого не делают. Впрочем, это было не единственное любопытное различие между обезьянами Старого и Нового Света. У африканских и азиатских низших приматов никогда не бывает приспособленных для хватания хвостов. Кроме того, они обладают цветовым зрением, и воспринимаемый ими спектр не отличается от нашего – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. У большинства обезьян Нового Света, напротив, есть длинные цепкие хвосты, но отсутствует цветовое зрение, во всяком случае эти обезьяны не различают красный и оранжевый цвета. Это очень интересные различия, но Исбелл поначалу сосредоточилась на вопросе расселения. Конечно, в контексте истории эволюции это очень узкая тема, но она заинтриговала Линн Исбелл. Но потом она своими глазами примата в буквальном и переносном смысле вдруг увидела змею. Это было единственное на тот момент наблюдение, и тем не менее оно стало поворотом ключа зажигания, воспламенившим горючую смесь. Осталось лишь поддать газу.

Исбелл поразила одна маленькая и довольно странная статья о не менее странной болезни. Линн хотела понять эволюционную историю хищников и приматов и поэтому читала практически все публикации, хоть как-то связанные с этой темой. В библиотеках было полно разрозненных материалов, ждущих исследователя, который собрал бы их воедино, обработал и придал им смысл. Авторы найденной статьи утверждали, что хищников и обезьян в одинаковой степени поражает один специфический РНК-содержащий ретровирус (ВИЧ, кстати, тоже является ретровирусом)[100]. Наличие у обезьян и крупных кошек одного и того же вируса можно объяснить тремя способами: 1) в какой-то лаборатории кто-то дал маху; 2) крупная кошка съела обезьяну и заразилась вирусом; 3) у обезьян были более странные сексуальные наклонности, чем мы предполагали.

Из этих трех возможных сценариев самым вероятным Исбелл казался второй; более того, в то время ничего иного она даже представить себе не могла. Она сама теряла целые группы приматов – некоторым из них она даже успевала дать имена – в когтях леопардов. Она сама написала важную статью о влиянии хищников на поведение приматов и их эволюцию[101]. Единственное, что можно было предположить на основании общего вируса, – это то, что отношения хищников с приматами в незапамятные времена были такими же, как и теперь. Вирус был живым ископаемым, рудиментом давно минувшего взаимодействия, который находят и у других животных. Исбелл сосредоточилась на статье. Она читала и перечитывала ее так же тщательно, как Индиана Джонс искал ключ к сокровищу. Возможно, это означало нечто большее. Но что именно, Линн пока не знала.

Эта статья привела Исбелл к другой, еще более странной публикации. В ней было сказано, что род РНК-вируса, найденного в клетках азиатских обезьян, является близким родственником вируса, поражающего одну змею, гадюку Рассела (Daboia russelli)[102]. По некоторым подсчетам, гадюка Рассела за последние годы убила больше людей, чем любая другая змея. Это весьма миловидное, но очень раздражительное создание, каким, вероятно, было и всегда. Авторов статьи не беспокоил вопрос о том, как и почему вирус попал в организм этой гадюки. Могла ли змея много лет назад укусить обезьяну и заразиться от нее? Исбелл не могла это проверить. Но, сложив вместе две эти статьи, она представила себе долгую историю эволюционных игр ядовитой змеи, крупной кошки и несчастных обезьян. Змеи кусают обезьян. Кошки едят обезьян. Обезьяны едят фрукты и орехи, а подчас и друг друга. Передача вируса от примата хищнику подтверждала взгляд Исбелл на обезьяну как на жертву. Пока это была не ее новая смелая теория, а лишь первые ее фрагменты, которые, как казалось Линн, имеют какое-то отношение к ее первой встрече с коброй в африканском лесу. В тот момент она шла по следам обезьян, которых и собиралась изучать, но теперь ей казалось, что она наткнулась на замечательный сюжет, касавшийся ее самой и людей в целом.