Серые мышки сексом не занимаются (СИ) - Левина Ксюша

А потом обе заскулили, заплакали. Мы рыдали, как две истерички. надрывно, громко, закашливаясь и хлюпая носами, а потом обнялись, уткнувшись друг другу в плечи.

 — Господи, какой треш, — выдохнула Кира, когда мы зависли в тишине, под шум дождя. Она откинулась на спинку водительского, закрыла глаза и вытерла от слёз лицо, — Я живу в поганом аду.

 — Мне жаль, — кивнула я.

Кира завела машину, тронулась с места и мы поехали. Это было очень бесцельно и хаотично, она просто катила по испугавшемуся вмиг дождичка городу, останавливалась в пробках, трогалась с места и мне кажется, мы могли бы ехать бесконечно долго.

 — Что ты думаешь об этом? — спросила Кира. Она выглядела сосредоточенной на дороге, но мне казалось, что объявись прямо перед нами фура, она бы её не заметила и продолжила движение прямо.

 — Не знаю я, что думать. Понятия не имею, что “шептал” Костя по ночам. Но если…

 — Если она говорила правду, — Кира прокашлялась и кивнула на бутылочку минералки, я поняла о чём речь, открутила крышку и протянула ей воду, — То я, наверное, понимаю, почему она такая дурная.

 — И почему на тебя злилась…, — начала я, а Кира тут же помотала головой.

 — Да, я ей мешала… Порой мне кажется, что кроме Кости она вообще никого не любит, — она перестроилась и свернула на слабо освещенную улицу, — Ты мешала. Я мешала… Но чёрт. Костя был влюблён? Это сильно жестко. Тебе так не кажется?

 — Я в это верить точно не собираюсь, — я пожала плечами. — Но что-то тревожит. Веришь, нет… Ей так плохо было.

 — Знаю, и меня это как-то покоробило. Ну не похоже на маму это. Она истеричка, дура, но… она так плакала. Она же не умеет плакать некрасиво, всегда это делает изящно, с чувством. А тут всё как-то слишком уродливо для вранья.

 Кира притормозила, и мы обе с удивлением уставились на крыльцо больницы, где лежал Костя.

 — Почему мы тут? — спросила я.

 — Само вышло, — ответила Кира.

 В этот момент мне казалось, что она самый знакомый мне человек. Что она единственная, кому я могу доверять. И я не чувствовала злости или ненависти к ней, я её знала и понимала лучше, чем кого-либо.

 — Кир…

 — А?

 — Что будет дальше?

 — Не знаю. Мне кажется, что у мамы будут проблемы… Алиса уйдёт, а вы с Яном куда-то уедите…

 — Ты по нему…

 — Нет, — Кира покачала головой и посмотрела на меня, — Нет. Но Алиса… мне нужна. Я бы не сказала, что любила его. Но Алиса… Ей правда меня не достаточно, я это вижу. Я её упускаю. Она хочет его. Как мужчину, как человека. Она страдает, а я её раздражаю, напоминаю… Я так устала, понимаешь? Я всегда. Всем. Мешаю…

Я кивнула. Кире сейчас было больнее и хуже чем мне. Одинокий ребёнок изливал мне душу, и я ничего не могла поделать.

 — Я же поехала тогда за ним… Я хотела поговорить. И встретила Мигеля в аэропорту и просто… такая злость взяла, что опять что-то не мне. Всё не про меня…

 — Ладно, ничего страшного, — мне совсем не было сейчас обидно. Я не держала зла. И не из огромной любви, просто Кира… она и правда ничего кроме Алисы хорошего не получила. И я хотела, но не в силах была её ненавидеть, — Как думаешь?..

 — Иди. Я буду ждать тут. Поговори с ним.

***

До окончания времени посещений было минут двадцать. Я бежала по коридору в бахилах, халате. И замерла в двух шагах от двери.

 Телефон разрывался от звонков Яна, я не брала трубку, но, прежде чем войти в палату, отписалась, что скоро приеду. А потом толкнула дверь.

Костя спал, и мне захотелось уйти. Он был таким тихим, красивым, невинным. Я столько раз видела его лежащим вот так на диване в гостиной, уснувшим перед телевизором. Столько раз накрывала его пледом, а он ловил мою руку и усаживал рядом, чтобы “сторожила” его. В детстве мне казалось это почётной миссией, которую я несу во имя моего молодого самого, лучшего в мире дяди. Я так им гордилась.

Косте сейчас всего тридцать два и он великолепен, и я могу понять боль Карины. Она его теряет. Как могла бы терять я Яна. Только, вот если Карина говорила правду, Костю она теряет уже очень много лет, сходя понемногу с ума.

Я вошла в палату и закрыла за собой дверь. Марк на соседней койке почему-то не лежал, она была застелена и судя по тому, что на тумбочки не валялась больничная мелочевка, я могла с чистой совестью сесть поверх покрывала.

 — Кость? — позвала и он тут же проснулся.

Улыбка, такая привычная. А я всё равно не могла избавиться от мысли, что всё это не то, что это всё…

 — Скажешь мне правду? — он сел, взъерошил волосы. Мне было больно на него смотреть, мне не хотелось бояться этого красивого мужчину, который может оказаться ещё и влюблённым. Мне придётся уйти, потому что я знала о нём слишком много, чтобы не бояться.

 — Скажу, любую. Что случилось? — он кивнул. Храбро, искренне. Он не соврёт.

 — Ты меня любишь?

 — Да.

 — Te amo o te quiero? — сердце в груди судорожно дёрнулось и встало.

 — Te amo, — шепнул он с такой болью в глазах, что я готова была всё бросить и обнять его, утешить, успокоить. Ему больно, блин, как же ему сейчас больно.

 Он чуть дёргал головой. Его руки беспокойно сжимались в кулаки, и всё тело напряглось струной. А внутри меня, маленькая девочка теряла отца. Прямо сейчас теряла связь с миром, с почвой под ногами и родным домом.

 Потому дома у меня никогда и не было, потому всегда я стремилась уйти. Я не могла не чувствовать, не могла не понимать и не могла признаться самой себе. И сейчас этот кошмар с головой накрыл. Он же не позволял себе лишнего. Он же никогда меня не компрометировал и не трогал. Он просто жил дальше. А Карина медленно старела и умирала рядом с ним.

 — Ты уйдёшь?

 — Уйду, — кивнула я.

 — Я понимаю. Карина не полностью права, — в темноте палаты его глаза сияли двумя звёздочками, — Это всё…, когда ты уехала. Она беспочвенно ревновала и убеждала меня во всяких глупостях, а потом ты уехала и вернулась однажды, уже совсем другая. Взрослая. Так непохожа была на Карину, на себя. Ты походила на мать, очень сильно. Я… не знаю, мне странно тебе всё это говорить, я никогда не хотел признаваться. Мне это не нужно, понимаешь. Я, возможно, подсознательно искал повод уйти от Карины… Её измена — повод. Её шантаж — повод. Но мои чувства поводом не были, потому что я ни за что бы не признался. Тебе не о чем переживать, хотя ты всё равно будешь. Быть может, я освобожусь от Карины, от тебя и всё изменится…

 — Быть может, — на одной ноте ответила я.

 — Ты простишь меня?

 — Быть может, — на одной ноте ответила я.

 — Ты вернёшься однажды?

 — Быть может, — заплакала я, — Помоги Карине. Это всё твоя вина. Ты её уничтожил…

Костя кивнул и сжал голову дрожащими руками, а я вышла из палаты. Бросилась по коридору и на крыльце упала в руки Киры, которая ждала, прячась, под козырьком.

 — Ладно, ладно, — шепнула она, гладя меня по спине, — справимся.

 — Справимся… — ответила я, — Карине нужно помочь.

 — Поможем.

 — И Алису тебе вернём.

 — Как? — Кира отстранилась, глядя на меня, как на дурочку.

 — Я что-нибудь придумаю, обещаю. Давай ещё немного покатаемся, а?

Глава 47. Ян

Карина уснула и мы с Алисой остались одни. Она достала вино и теперь печально его пила, а напротив стоял бокал для меня.

 — Как ты? — Алиса подняла на меня свой олений, мутный взгляд.

 — Хочу чтобы ты вернулся.

 — Я не вернусь.

 — Тогда не очень…

Мы замолчали, наверное потому, что сказать друг другу было нечего. Не сходились мы с Алисой полюсами. И всем она была хороша, но не моё. И я ей был нужен только как объект, присутствующий в жизни исключительно для страданий.

 — Неужели ты была счастлива? Неужели из-за меня, а не из-за Киры. Это же она для тебя всё делала, не я. Она тебя любила, холила и лелеяла. А я так, брал арендную плату.