Правила перспективы - Адам Торп

— Итак?

— Это картина Винсента Ван Гога.

— И что?

Экскурсанты не были уверены, смеяться им или пока не стоит. С трудом сохраняя самообладание, герр Хоффер рассказал о борьбе Ван Гога с искусством, его безгрешной нищете, о гении, который привел его писать картины на раскаленное солнцем поле. О безумии и самоубийстве герр Хоффер умолчал. Собравшиеся благодарно зашушукались, бригадефюрер равнодушно кивнул и наклонился вперед.

— А где художник? Здесь написано "Художник в окрестностях Овера".

Бендель, до того лихорадочно пытавшийся из-за спин других офицеров подать какой-то знак герру Хофферу, подошел поближе.

— Это очень интересный вопрос, — начал герр и. о. и. о. директора.

— Это название — обман, — вмешался Бендель.

— Обман?

Экскурсанты зашептались.

— Позвольте объяснить, — начал герр Хоффер. — Хотя, казалось бы, эти резкие мазки в водовороте пшеницы можно принять за человека за мольбертом, у нас нет уверенности в происхождении этого названия. Табличку прикрепили к раме примерно тогда же, когда картина попала в Музей, то есть около тысяча девятьсот двадцать третьего года.

— Почему вы не сменили название?

— Видите ли, некоторые ученые трактуют вот эту фигурку как крестьянина в большой соломенной шляпе, но другие с этим не согласны. Наши собственные исследования показали наличие в застывшей краске шелухи пшеницы, семян и даже мух. Значит, картина, как это часто бывало у Винсента, написана на пленэре. Поэтому, скорее всего, он просто изобразил то, что видел перед собой.

— Но сам себя он видеть не мог.

— Не мог, вот именно.

— Кстати, что он тут делает с граблями, если сено не скошено?

— Не думаю, что нам следует…

— Или, может, Ван Гог пририсовал его позже, — перебил Айхлер, тыча в герра Хоффера пальцем, будто вывел его на чистую воду. — У себя дома. Перед тем, как застрелиться!

Все воззрились на и. о. и. о. директора, которому внезапно сделалось жарко и как-то обморочно.

— Исключено, герр бригадефюрер, — возразил Бендель, выйдя вперед. Теперь все не сводили с него глаз. — Если даже оставить без внимания, что Ван Гог следовал скорее за Леонардо, чем за Рубенсом, и переходил от темных тонов к светлым. Если как следует вглядеться в мазки, то видно, что фигурка местами закрыта более бледными колосьями пшеницы. Ультрамарин крестьянской рубахи смешался с этими светло-желтыми мазками…

— Какая небрежность, — перебил Айхлер. — Надо было дать краске просохнуть. Нельзя торопить совершенство. — Все, кроме явно уязвленного Бенделя, закивали.

— Жаль, что картина не соответствует названию. Правда, "Крестьянин в окрестностях Овера" звучит хоть и не так эгоцентрично, зато менее, гм, привлекательно. Без сомнения, именно поэтому вы и не сменили название.

Герр Хоффер судорожно сглотнул, остальные рассмеялись.

— Возможно, — ответил он.

— Это не небрежность, — резко произнес Бендель.

Айхлер посмотрел на него.

— Что же это тогда?

— Жизнь, — ответил Бендель, глядя на картину налитыми кровью глазами. — Чистейшая энергия природы.

— Разумеется, герр штурмфюрер, — огрызнулся Айхлер. — Это все знают. Но в жизни таких красок не бывает, не так ли?

— Ну что ж, — торопливо вмешался герр Хоффер, — мы не должны забывать, что в голландском языке «цвет» обозначается двумя словами, «verf» и "kleur"…

Голос был напряженный, задыхающийся, но он не умолкал. Бендель вернулся к Сабине, как будто она в нем нуждалась — или, наоборот, он в ней. Айхель снова принялся поглаживать похожую на желудь шишечку на ножнах большим и указательным пальцами, как ребенок лапку плюшевой зверушки. Остальные эсэсовцы не стесняясь зевали. Фрау Лозе поправила огромную шляпу. Сабина отпила из своего бокала и закашлялась, Бендель, похоже, гладил ее по спине. Опасность, пожалуй, миновала.

Наступила тишина. Герр Хоффер рассказал все, что знал. Может, теперь они отвлекутся от Ван Гога.

Бригадефюрер Айхлер с улыбкой кивнул и спросил:

— Он ведь был придурком, правда?

— Кто, Ван Гог?

— Все знают, что он был придурком. Поэтому и рисовал как ребенок. Хотел рисовать как все, но не мог. Оттого и рехнулся.

А потом прикоснулся к картине и провел по шероховатому холсту тем же пальцем, которым теребил кисть. Герр Хоффер судорожно вздохнул. В зале было тихо, если не считать угрожающего скрипа высоких эсэсовских сапог со шпорами, бригадефюрер Айхлер, склонившись над картиной, гладил застывшие комки и сгустки краски — хромовую желтизну пшеницы, берлинскую лазурь неба. Бендель в ужасе разинул рот; герр Хоффер испугался, что тот вот-вот набросится на вышестоящего офицера. Из окон столбами сияющей пыли струился свет, отражаясь на паркете, крошечных вышитых орлах и черепахах. Палец следовал по длинному желобку тени дерева, по иронии судьбы, такой же чернильно-черной, как и касавшаяся ее перчатка.

Все равно как если бы кто-то расцарапывал свежую рану.

— Очень густые мазки, — сказал бригадефюрер, наконец убрав палец, будто проверял, нет ли на холсте пыли, и остался доволен. — Совсем как ребенок. Не будь он таким знаменитым, был бы никем. И знаменитым-то он стал только потому, что рехнулся — потому что все знали, что придурок.

Айхлер хмыкнул, словно восхитившись собственным умозаключением. Остальные заулыбались и двинулись в Длинный зал. Сабина сжала ладонь Бенделя, и его лицо смягчилось. Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы она не взяла его за руку.

Это было мучительно. Кроме прекрасной «Обнаженной» Эрбсло, березовой рощи Пауля Бюрка и безучастного мрамора нагих Климшевых воинов, современная коллекция состояла из пары импрессионистских морских сценок Людвига фон Хофмана, пейзажа Дибича, как будто с конфетной обертки, и любимчиков фюрера вроде Градля или бесцветного Кригеля, ну и местного таланта Клауса Нердингера, специализировавшегося на собаках.

Пустые белые стены стали немыми свидетелями ярости и тоски герра Хоффера. Он достал носовой платок и вытер пот со лба. Главное — не упасть в обморок. Не смотреть на зыбкую, дрожащую белизну, подхватившую его, точно течением.

Бригадефюрер, однако, кивнул с явным одобрением, завидев белоснежные пустоты. Затем поинтересовался, почему Музей не счел нужным заполнить их, например, прекрасными портретами простых членов Партии кисти Вольфганга Вилльриха.

— Знакомы с его работами? Вольфгангом Вилльрихом можно заполнить все пустые стены.

Он хлопнул по голой стене рукой в черной кожаной перчатке. Ну, разве что его кишки тут развесить, подумал герр Хоффер, придя в себя после упоминания Вилльриха.

— Да, бригадефюрер, я о нем слышал.

Герр Хоффер предпочел не говорить, что считает портреты Вилльриха бездарной мазней, пробормотав что-то насчет недостатка средств. Бригадефюрер помрачнел, посмотрел на часы, объявил, что очень жаль, но ему пора, и поинтересовался у герра Хоффера месторасположением туалета. Уходя, он задержался на лестничном пролете рядом с «Завоевателем» Вампера, медным, с рукой, вытянутой вперед, как у римского императора. По случаю приема фрау Блюмен специально начистила этого урода, так что теперь лицо герра Хоффера отразилось на его огромном бедре.

— Как будто проверяет, не пошел ли дождь, — сказал эсэсовец. Ему-то дозволено было говорить такое. Даже без улыбки.

Герр Хоффер на наживку не клюнул. Это вполне могло быть ловушкой. На языке вертелся анекдот еврейского юмориста, которого он видел сто лет назад в Берлине; тот вскидывал руку в гитлеровском салюте и говорил: "Вот как глубоко мы в дерьме увязли!" Но герр Хоффер ничего не сказал и с улыбкой последовал за эсэсовцем по лестнице.

Пока бригадефюрер Айхлер облегчался, штурмфюрер Бендель поздравил герра Хоффера с превосходной работой. Они были в кабинете одни; в приемном зале было слишком шумно: дельцы гоготали, их жены взвизгивали, а эхо разносило шум. Бендель, казалось, был пьян.

— Вы и вообразить себе не можете, какой это влиятельный человек, герр Хоффер. К нему сам вождь прислушивается. К тому же старый приятель Бормана. Оба из крестьян. Не удивлюсь, если они срут в раковину.

— Главное чтобы не начал всем рассказывать, какая тут прекрасная коллекция, — ответил герр Хоффер.

— Ну, «Заря» ему определенно понравилась.

— Ее пусть забирает.

— Надеюсь, вы оценили мою блистательную историческую справку?

— О Хираме Пауэрсе?

— Я собственными глазами видел в Вашингтоне эту киску. Эротическая мечта любого мальчишки.

— Это не доказано, — отозвался герр Хоффер, которого покоробила грубость Бенделя. — В гораздо большей степени Ротман подражал «Заре» Микеланджело в Сан-Лоренцо. Вот только у Микеланджело «Заря» пробуждается с печальным лицом, словно реальная жизнь хуже сна. Не мне ее винить.