Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 1 - Ариадна Громова

– Вы скажите вот что: нужно человеку переделывать самого себя или не нужно?

– Нужно. Только я думаю, что по-настоящему такая переделка будет возможна лишь при другом общественном устройстве. Без войн и эксплуатации.

– Шамфор, что это с вами! - Профессор Лоран смотрел на него с искренним изумлением. - Вы просто помешались на политике.

– А вы - на политической слепоте! - Шамфор вскочил. - Знаете, Лоран, я пойду, а то мы поссоримся! Мне и пора, кстати.

– Ну, сядьте! - Профессор Лоран встал, положил ему руки на плечи. - Нельзя же нам так расставаться. Не будем говорить о политике, вот и все. Разве мы что-нибудь понимаем в цивилизации, которую сами создали?

– Если уж не говорить о политике, так не говорить, - проворчал Шамфор, садясь. - Можете быть уверены, что в ваших рассуждениях нет ни капли оригинальности. Вы повторяете чужие слова и прикрываетесь ими от действительности.

– Ну, пусть будет так! - согласился профессор Лоран. - Пусть будет по-вашему, Шамфор. Если б вы только знали, до чего мне все это безразлично! Чужие слова… мои слова… мне сейчас просто не до этого, доймите, чудак! Скажите мне лучше вот что: почему вы отрицаете мой путь? Ведь, по существу, вы его осуждаете? С самого начала было так, еще когда мы работали с Сент-Ивом.

– Ваше дело было переубедить меня и всех скептиков! - пожав плечами, сказал Шамфор. - Но вы этого не сделали, а только окончательно запутали все дело. Представьте, например, что геолог отправился в Гималаи искать какое-то ценнейшее месторождение. Он долго бродил в опасных и совершенно неисследованных местах, истратил массу сил и в конце концов поймал живого снежного человека… Сенсация! Все потрясены! Ну, а как же все-таки с ценнейшим месторождением? Да по-прежнему! Этот геолог так ничего и не узнал: он увлекся погоней за снежным человеком.

– Остроумно, ничего не скажешь! - засмеялся профессор Лоран. - Но я решил не обижаться. Я хочу добиться ответа. Ведь не можете же вы всерьез считать, что принципы работы головного мозга способны постичь только физики, что химикам и физиологам тут делать нечего? Ну, пускай я действовал неправильно, пускай я гнался за внешними эффектами, как вы считаете. Но это моя личная ошибка, и она не порочит всего пути в принципе. Как же можно обойтись без физиологических опытов с мозгом? И при каких условиях можно добиться лучших, более точных результатов? Опыты на живых, здоровых людях? Это практически нереально. Исследование мозга только что умерших? Но необратимые изменения в нервных тканях наступают уже через три-четыре минуты после смерти. Опыты на животных? Но Павлов уже дошел здесь почти до предела, многого к его выводам не прибавишь. И ведь он сам хорошо понимал все несовершенство этих опытов. Вы же знаете, как он жаловался на то, что мозг при опытах жестоко травмируется и изучается уже в патологическом состоянии. Операция - травма, заживление раны - травма, рубец - новая травма, да и какая подчас серьезная: почти у всех собак Павлова начинались при образовании рубца судороги, потому что рубец стягивал, давил, калечил мозг.» Как же при таких условиях изучать работу сложнейших, легко ранимых нервных функций? Это же все равно что отрезать человеку ногу, а потом пробовать судить о его походке или о способностях к танцам! Не говоря уже о том, что психика человека несравнима по сложности с психикой собаки… Что же еще? Попытка отводить биотоки от нервных центров, раздражая отдельные участки мозга? Но ведь это тоже работа вслепую. Это все равно что пытаться понять принципы работы вычислительной машины, следя за тем, как вспыхивают лампы и работают реле.

– А ваши опыты - не травма для мозга? Выращивать мозг сначала в искусственной среде, в полной изоляции от организма, которым он должен управлять, то есть не давать развиваться основным его функциям, в том числе и важнейшему механизму обратной афферентации, - это что означает? Разве это можно назвать хоть относительно нормальными, не травмирующими условиями? И, наконец, ваши опыты со вживленными электродами - чем они отличаются по сути от опытов с отведением биотоков? Разве вы-то не работали вслепую? Разве вы добились точных, надежно проверенных результатов?

– Но ведь я добился специализации функций, - тихо сказал профессор Лоран. - Разве это не ответ - Мишель и Франсуа?

– Послушайте, Лоран, но ведь это единичные случаи, а не серия экспериментов! Это же может быть случайностью, вы сами понимаете! И потом

– ни Мишель, ни Франсуа не могут служить доказательством хотя бы потому, что они не представляют собой полноценные человеческие организмы. Это опять искусственная изоляция от нормальной среды. Живой организм - нераздельное целое. Снимая или приглушая многие его функции, разве можете вы не разрушить его естественную гармонию, разве можете сохранить все богатство и сложность ассоциаций? Развитие одних функций за счет отмирания других, не менее важных, - это ведь не выход из положения…

– Но, Шамфор, разве в нашем обществе нет специализации функций? Я уж не говорю о рабочих конвейера, шахтерах или, допустим, о горцах, привыкших к головокружительным тропам и разреженному воздуху высот. Но ведь длительное занятие любым трудом влечет за собой усиленное развитие одних функций и угнетение, а то и полное почти угасание других. Я уж не говорю о себе - от последствий такой жестокой специализации даже вы пришли в ужас. Но кто угодно: грузчик или пианист, конторщик или врач - каждый развивает в себе одно за счет другого. И условия жизни у многих обитателей нашей планеты так жестоки и неестественны с точки зрения физиологии - ну, и вашей любимой социологии, что…

– Это казуистика, Лоран. Речь идет о приблизительной норме, а не о резких и порой ужасных отклонениях от нормы, какое бы распространение ни приобретали они в нашем жестоком мире. Я понимаю, что люди в гитлеровских лагерях уничтожения находились в ряде случаев, пожалуй, в еще более неестественных и ужасных условиях, чем ваши питомцы. Но ведь никому и не пришло бы в голову утверждать, что режим такого лагеря хоть отчасти близок к нормальным условиям человеческой жизни.

– Я все-таки вас не понимаю, Шамфор, - сказал после паузы профессор Лоран. - Что вы хотите доказать? Что я не все открыл, не все проверил, не все обосновал? А кто это сделал? Ведь даже после великолепно поставленных, очень тщательно продуманных многолетних опытов Павлова все-таки в физиологии высшей нервной деятельности осталось бесконечное множество нерешенных вопросов. Почему же вы так строги именно ко мне?

– Лоран, вы просто хитрите! - возмутился Шамфор. - Ну при чем тут Павлов? Конечно, его опыты с собаками не дали и не могли дать полного представления о механизме высшей нервной деятельности человека. Но Павлов, помимо всего прочего, оставил науке точные, прекрасно разработанные методы! То, что он применял комплексы раздражителей и анализировал ответы мозга на эти воздействия, дало возможность изучать алгоритмы работы мозга как функциональной системы. Ведь именно на этой основе нейрофизиологи стали добиваться выработки сложных систем условнорефлекторных реакций вместо одиночных условных рефлексов. И мне, как вы понимаете, очень помогло то, что сделал Павлов. А ведь его опыты на вид, да и по сути дела, далеко не так эффектны, как ваши! Но что доказывает существование Мишеля или Поля, хотел бы я знать? Что это даст науке, кроме самого факта их существования?