Пересечение Эйнштейна: Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна. Время, точно низка самоцветов - Сэмюэль Дилэни

Наблюдая за его действиями и реакциями в этой ситуации, ее мозг бился внутри него, изгибаясь от боли или удовольствия, которые испытывал он, от чуждых эмоций, ибо они были лишены «я» — невыразительные, механические, соблазнительные, мифические. Батчер…

Она пыталась прервать безудержное кружение.

…если вы все время понимали Вавилон-17, бушевало в ее мозгу, почему вы использовали его для игры, для ограбления банка, а днем позже вы утратили все и даже не сделали попытки вернуть что-нибудь себе?

— Себе? Там не было «я».

Она снова вошла в его мысли и повела его за собой по изгибам памяти.

— Свет… вы делаете! Вы делаете! — кричал он в ужасе.

— Батчер, — спросила она, более привыкшая к эмоциональным водопадам слов, чем он, — на что похож мой мозг в вашем мозгу?

— Яркое, яркое движение! — вопил он в аналитической точности Вавилона-17, грубый как камень, чтобы выразить многочисленные образы, рисунки, их сочетание, и смещение, и разделение…

— Это значит быть поэтом, — объяснила она, моментально приводя в порядок мысленные течения. — Но поэт по-гречески значит создатель или строитель.

— Вот он! Этот рисунок. Ахххх! — такой яркий-яркий!

— Такая простая семантическая связь? — она была удивлена.

— Но греки были поэтами три тысячи лет назад, а вы — современный поэт. Вы соединяете слова на больших расстояниях, и их праздник слепит меня! Ваши мысли сплошной огонь, даже тени я не могу схватить. Они звучат, как нежная мелодия, которая потрясает меня.

— Это потому, что вас никто и ничто не потрясало раньше. Но я польщена.

— Вы так велики внутри меня! Я вижу рисунок: преступное и артистическое сознание встречаются в одном мозгу с языком, как с нитью, между ними…

— Да, я начала думать о чем-то вроде…

— Летят мысли, имена Бодлер… Аххх!.. и Вийон.

— Это древние французские по…

— Слишком ярко! Слишком ярко! «Я» во мне недостаточно сильно, чтобы выдержать это. Ридра, когда я смотрю на ночь и звезды, то это всего лишь пассивный акт, но вы придаете всему такую окраску — даже звезды у вас окружены еще более яркими радугами!

— То, что вы воспринимаете, меняет вас, Батчер. Но это вам надо.

— Я должен… свет! В вас я вижу зеркало, в нем смешиваются картины, они вращаются и меняются!

— Мои стихи! — это было замешательство от внезапной наготы.

Определения «я» точные и величественные.

Она подумала:

— Вы зажигаете мои слова значениями, которые только мелькают для меня. Что меня окружает? Что такое я, окруженный вами?

Она видела его, совершающего грабеж, убийство, наносящего увечья, поскольку семантическая важность различия мой и твой была разрушена в столкновении синапсов.

— Батчер, я слышала, как оно звучало в ваших мускулах — это одиночество, которое заставило вас убедить Джебела извлечь наш «Рембо», просто чтобы иметь кого-нибудь рядом с вами, кто мог бы говорить на вашем аналитическом языке. По такой же причине вы старались спасти ребенка, — шептала она.

Образы замкнулись в ее мозгу.

Длинная трава шелестела у плотины. Луна Аленно освещала дивный вечер. Плейнмобиль гудел, подрагивая мощным мотором. В нетерпении он коснулся рулевого колеса концом левой шпоры. Лилл извивалась около него, смеясь.

— Вы знаете, Батчер, если бы мистер Биг узнал, что вы направились сюда со мной в такую романтическую ночь, он был бы очень сердит. Вы действительно хотите взять меня с собой в Париж, когда закончите здесь свои дела?

Невыразимая теплота смешивалась в нем с нетерпение. Ее влажное плечо под его рукой, ее губы красны. Она собрала свои волосы цвета шампанского высоко над ухом. Ее тело возле него переливалось волнующими движениями, когда она поворачивала к нему лицо.

— Если вы обманите меня насчет Парижа, я скажу мистеру Бигу. Если бы я была умной девушкой, я подождала бы, пока вы возьмете меня туда, прежде чем позволить нам… подружиться, — дыхание ее благоухало в знойной ночи. Он положил ей на плечо вторую руку. — Батчер, заберите меня из этого горячего мертвого мира. Болота, пещеры, дождь! Мистер Биг пугает меня, Батчер! Возьмите меня от него в Париж! Только не надо притворяться. Я очень хочу уйти с вами, — она едва слышно хихикнула. — Я думаю, я… я вовсе не умная, после всего…

Он прижался ртом к ее губам — и сломал ей шею резким ударом ладони. Она упала, глаза по-прежнему были открыты. Гиподермическая ампула, которую она собиралась вонзить ему в плечо, выпала из ее руки, покатилась и замерла у педали газа. Он отнес девушку на плотину и вернулся, до бедер вымазанный тиной. Усевшись он нащупал кнопку рации.

— Все кончено, мистер Биг.

— Хорошо. Я все слышал. Утром можете получить деньги. Очень опрометчиво было с ее стороны пытаться мешать мне из-за этих пятидесяти тысяч.

Плейнмобиль двинулся, теплый ветерок высушил тину на его руках, высокая трава расступалась со свистом перед лыжами.

— Батчер!..

— Но это мое, Ридра.

— Я знаю. Но я…

— И я собирался добраться до мистера Бига двумя неделями позже.

— Куда вы обещали взять его?

— В игровые пещеры Миноса… И однажды я затаился…

… Хотя это его тело, прижалось к земле под зеленым светом Крета, дыша широко открытым ртом, чтоб не выдать себя никаким другим звуком, это было ее ожидание, ее страх, подавляемый в себе. Грузчик в своем красном комбинезоне остановился и вытер пот носовым платком. Быстрый шаг вперед, хлопок по плечу. Грузчик, удивленный, обернулся, и сильные руки сжались на его горле, шпора вспорола ему живот, и внутренности расплескались по платформе, а затем бежать под оглушительный вой тревожной сирены, прыгать через мешки с песком, сорвать цепь и швырнуть ее в изумленное лицо охранника, который обернулся и стоял с нелепо растопыренными руками…

— проломил вход и убежал, — сказал он ей. — Маскировка подействовала, и охранники не смогли выследить меня в лавовых полях...

— Откройтесь мне, Батчер. Откройте мне все про побег.

— Это больно, поможет ли? Я не знаю…

— Но в вашем мозгу нет слов. Только Вавилон-17, как мозговой шум компьютера, занятого чисто синаптическим анализом.