Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке - Максим Михайлович Горелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, он противопоставляет друг другу уже не Гарольда и Вильгельма, а англосаксов и нормандцев. Старый уклад жизни англосаксов он изображает насквозь аморальным, варварским: нравственное разложение знати, предававшейся пьянству, обжорству, разврату, чрезмерной роскоши в одежде, бытовая нечистоплотность народа, безграмотность и низкий уровень интеллектуального развития духовенства — все это, по мнению Уильяма Малмсберийского, и привело англосаксов к упадку и поражению. Им он противопоставляет нормандцев — отважных, религиозных, более дисциплинированных внутренне и внешне[476]. Трудно судить как об источниках, так и о степени достоверности этих сведений. Если Уильям Малмсберийский критиковал англосаксов вообще (а делать он это мог, не будучи современником нормандского завоевания, только с чужих слов), то это похоже на отголоски прежних культурных различий между патриархальной северной периферией и континентальной Европой, о чем мы уже говорили; понятно, что отголоски эти возникают здесь во франко-нормандской интерпретации, с известной долей неприязни к чужому укладу жизни. Однако, на наш взгляд, скорее всего Уильям Малмсберийский имел в виду прежде всего старую англосаксонскую знать, чей образ вырисовывался за обобщающим термином «англы» ввиду описываемых реалий жизни; думается, такие пороки, как роскошь в одежде и пресыщение едой, вряд ли могли быть свойственны простолюдинам, а подобных обвинений в адрес англосаксов у Уильяма Малмсберийского больше всего. Возможно, он преследовал цель, еще могущую быть актуальной в его время — доказать несостоятельность прежней элиты, дабы оправдать ее замену новой, современной самому писателю. С другой стороны, как мы видели на примере с Гарольдом, Уильям Малмсберийский положительно относился к известным личностям англосаксонского прошлого — в частности, к Вальтьофу, которого изображает, в соответствии с англосаксонской традицией, героем и мучеником[477]. Пожалуй, выводы можно сформулировать так: у англосаксов были герои, но моральное разложение части знати и духовенства привело Англию к упадку и кризису. Нормандское завоевание же, хоть и было насильственным актом (а не легитимным, как у Ордерика и нормандских авторов!), вывело Англию из кризиса, принеся обновление и прогресс. Таким образом, Уильяма Малмсберийского можно считать родоначальником концепции англо-нормандского синтеза; вышеуказанные взгляды по сей день имеют большое распространение в историографии, а в первой половине XX в. вообще доминировали (Ф. Стентон, Д. Дуглас, и др.; см. историографический раздел). По сути, Уильям Малмсберийский первым из историков нормандского завоевания попытался применить к этому событию культурно-цивилизационный подход, сравнивая англосаксов и нормандцев с этнокультурной точки зрения.
Наконец, при анализе этнического аспекта завоевания Уильям Малмсберийский демонстрирует вышеупомянутый «прогрессивный» оптимизм. Он критикует короля за его излишнее предпочтение иностранцев англосаксам при раздаче государственных должностей, земельных владений, и т. п. Но завершается все примирительной мыслью о том, что нормандцы всегда хорошо уживались с чуждым этническим большинством[478]. Трудно не вспомнить в связи с этим тезис Ф. Барлоу о поразительной способности нормандской военной знати «растворяться» в завоеванных народах, при этом захватывая управление ими в свои руки[479]. Пожалуй, нельзя лучше сформулировать этническую сущность англо-нормандского синтеза, чему и посвящен следующий раздел.
Нормандское завоевание и англосаксонское сопротивление: этносоциальная характеристика конфликта
Попробуем выяснить, наконец, кто противостоял нормандским завоевателям, скрываясь под обобщенным термином «англы» (Angli), постоянно фигурирующим в источниках. В современной историографии доминирует «теория элит», согласно которой носителем этнонимов типа «англичане (англы)», «французы», «нормандцы» в то время была знать[480]. У народных масс тогда еще преобладало сознание локальной общности. Это представляется в известной мере справедливым, если вспомнить изложенные в предыдущих главах события и тенденции, особенно феномен «регионализма», сыгравший на руку более сплоченным нормандцам. Вместе с тем, не следует мыслить догматически, игнорируя особенности этнического фактора в каждом отдельно взятом событии.
Даже основные этнонимы, фигурирующие в источниках, не так однозначны, как кажется. Например, если нормандские хронисты и позже англо-нормандская историография XII в. употребляют этноним «нормандцы» (Normanni), то англосаксы называли их «французами» (Franci). Весьма показателен фрагмент «Англо-Саксонской Хроники» под 1107 годом — через 30 лет после окончания нормандского завоевания — где говорится: «Это 41-й год с тех пор, как французы стали править в этой стране»[481]. И, в целом, англосаксонские хронисты оперируют этнонимами «Angli» и «Franci», отражая языковую и этнокультурную ситуацию, сложившуюся после нормандского завоевания, при взгляде «с английской стороны». Нормандцы же чаще называют себя именно «нормандцами»; так, Ордерик пишет о событиях 1067 г.: «Англы стонали под нормандским гнетом»[482]. Впрочем, для нормандцев также было не чуждо самоназвание «Franci», но этноним «нормандцы» отличал их от французов из других областей Франции[483] (куда более «регионалистской», чем Англия). Подобная путаница с историческими этнонимами — не редкость. Стоит вспомнить, например, что тех же нормандцев в западной историографии называют «норманнами» (Normans), тогда как в отечественной историографии этим словом обозначают викингов.
Возвращаясь к проблеме англосаксонского сопротивления, следует отметить, что под термином «англы» в источниках кроется, на наш взгляд, не одна только знать, хотя и она нередко тоже. Мы против того, чтобы чересчур прямолинейно следовать «теории элит». Каждое конкретное событие требует отдельного анализа. Среди акций англосаксонских повстанцев было действительно немало типичных олигархических заговоров, выливавшихся в пиратские набеги, разбой, осуществление кровной мести, с использованием иноземных наемников и союзников из числа враждебных кельтских народов. Таковы были, например, смуты и политические убийства в Нортумбрии в 1067 г., восстание Эдвина и Моркара в 1068 г., многочисленные экспедиции англосаксонских эмигрантов. Хроники, во-первых, четко указывают на причины этих действий — конкретные обиды, конфискации, и т. д. — причиненные нормандцами конкретным представителям англосаксонской знати. Также показан состав группировок повстанцев: «Англо-Саксонская Хроника» говорит, что в 1068 г. с Госпатриком бежали после неудачного восстания в Шотландию «лучшие люди»[484]; совершенно очевидно, что это знать, тэны, бывшие основной силой восстания. Далее, описывая отражение англосаксонским ополчением набега сыновей Гарольда в 1068 г., хронист пишет: «Было убито много хороших людей с обеих сторон»[485]. Не исключено, что под «хорошими (добрыми) людьми» подразумевались опять-таки тэны, знать, как из войска эмигрантов, так и из числа англосаксов — сторонников короля.
Выше аристократических заговоров в этой градации стоят локальные восстания, более массовые и в большей степени «патриотические», которые не приносили столь явно мир и покой данной области в жертву амбициям пострадавших от конфискаций тэнов и эрлов, как это было в случаях с авантюрами эмигрантов, разорявших родную землю.
Но социальный состав восставших в этом случае источники почти не позволяют определить. Таковы, например, кентское восстание 1067 г.,
