История германского фашизма - Конрад Гейден

Другие группы грабили частные квартиры еврейских граждан и увели около двух десятков заложников; имена их они нашли в списке абонентов телефонной сети. Они арестовывали наобум тех, чьи имена казались им еврейскими. Таким образом, в число арестованных попал один граф и несколько националистов. Заложников отвели в подвалы пивной Бюргерброй, где под конец стража собиралась их пристрелить и уже направила на них винтовки; арестованные бросились ничком на землю, в этот момент ворвалась полиция и освободила их.

В ночь на 9 ноября Гитлера бросало то в жар, то в холод, он пережил минуты ликования, отчаяния, разочарования и надежды. «Теперь настанут лучшие времена, — сказал он Рему, сияя от счастья, и обнял друга, — мы будем денно и нощно работать для нашей великой цели, для спасения Германии от нужды и позора». Часом позже он уже мрачно говорил, что хорошо будет, если удастся из этой истории кое-как выбраться; если же не удастся, придется повеситься. Прошло еще несколько времени, и он властно обращается к Пенеру: «Г-н министр-президент, — он произнес это слово величественным тоном, как Наполеон сказал бы своему маршалу: герцог Тарентский! — Г-н президент, мы дали вам в руки власть, используйте же ее! Мы должны теперь проявить инициативу. Когда наши патрули пройдут по городу с кличем: «выходите под знамена», посмотрим, не проявит ли тогда население энтузиазма!».

Действительно, несмотря на политическое фиаско, революционеры еще могли бы заставить военное счастье повернуться в их сторону, если бы только они были несколько лучше подготовлены. Вечером у них было восемьдесят человек, но за ночь к ним прибавилось много народу. Если считать всех тех, кто стоял на бивуаках в различных концах города, подходил к Мюнхену по шоссейным дорогам, подъезжал на грузовиках, у Гитлера, несомненно, было несколько тысяч человек. По своей численности силы «Боевого союза» превосходили правительственные войска. У союза не было также недостатка в пулеметах и орудиях, у него не хватило только двадцати четырех часов, когда время было так дорого. Поэтому он не мог занять казарм, отрезать вокзалы, захватить контроль над телеграфом, хотя для всего этого были выработаны точные планы. Какие возможности были тогда упущены, в этом пришлось в ту же ночь убедиться Кару и Лоссову в казармах рейхсвера. Им пришлось переходить из барака в барак, чтобы обеспечить себя от неожиданностей со стороны своих верных солдат. На другой день в одном батальоне офицеры двух рот отказались выступить, командир третьей роты «лишь скрепя сердце стал на военную точку зрения». Офицерство раскололось: между старшими и младшими офицерами прошла резкая грань, водоразделом можно было считать чин майора. Временами положение казалось столь тревожным, что Лоссов должен был забыть свое самолюбие и обратиться на следующий день к Секту с просьбой прислать еще три батальона и три батареи. Впрочем, их уже не пришлось пустить в дело. Генерал убедился, что против ожидания путч уже сошел на нет.

Силы повстанцев были разрознены, и правительство разбило их по частям. Первой жертвой был Фрик. В десять часов он узнал от своего секретаря в управлении полиции, что он назначен полицей-президентом. Как он сам рассказывает, этот новый высокий чин внушил ему только страх. «Я буду вести дела, — заявил этот революционер Пенеру, — только в качестве заместителя арестованного в Бюргерброй полицей-президента Мантеля, предварительно же я должен иметь соответствующее поручение от Кара». Гражданское мужество полицейского советника Фрика в эту ночь оставляло желать многого.

Недалеко ушел от Фрика также один из его коллег по полицейскому управлению, которому принадлежит следующее классическое изречение о позиции высших чинов полиции в революционных ситуациях: «В таких случаях ничего не поделаешь, ответственного правительства не существует, и не знаешь, к кому обратиться». Сказал это человек с титулом «министерского советника».

Вскоре затем Фрик и Пенер были арестованы двумя полицейскими чинами, которые лишь два часа назад поздравляли их с назначением.

Своим единственным военным успехом во всем путче «Союз обороны» был обязан Рему. Рем стоял наготове со своим «Имперским флагом» в пивной Левенброй; он якобы ничего не подозревал и пришел сюда под предлогом какого-то юбилея своей организации; потом по приказу Крибеля он занял здание командования рейхсвера, свое старое место работы. Людендорф, которому принадлежала идея этой операции, выразился о ней так: надо поставить почетный караул Лоссову. Почетный караул окружил здание проволочными заграждениями и выставил в окнах пулеметы. В продолжение этой ночи здание командования рейхсвера служило главной квартирой повстанцев.

Новые хозяева в командовании рейхсвера очень скоро сообразили, что что-то не в порядке. Они предполагали, что Кар и Лоссов захвачены в плен генералами; собственно говоря, это было не так далеко от истины. Они посылали в казармы одного за другим офицеров связи, но там их по приказу Лоссова арестовывали. Когда один из офицеров просил не оставить хотя бы Людендорфа без ответа, Лоссов крикнул на него: «В мятежников стреляют!»

Генералы действовали энергично, а противник обнаружил мягкотелость. Лейтенант из командования рейхсвера заявил Людендорфу со всем подобающим уважением, что если дело дойдет до боя, рейхсвер будет защищать свои казармы, пока не расстреляет все свои патроны. Людендорф ответил ему на это не так, как должен был ответить революционер: «Что ж, в лучшем случае вы погибнете лишь несколько позже, когда расстреляете свои патроны». Вместо этого он в товарищеском тоне меланхолически заявил: «Я вполне разделяю ваши чувства. Я никогда не отдам приказ напасть на казармы и на рейхсвер».

В этом отношении Гитлер вел себя иначе. Когда он впервые услышал, что в казармах оказано сопротивление, он пришел в ярость и закричал: «Подведите две пушки и палите в них вовсю, можете не оставить камня на камне». В пять часов повстанцы узнали через полковника Лейпольда из юнкерского училища, что Лоссов намерен стрелять. Как быть? Отвечать ему тем же? Многие собирались поступить так же, многие так и поступили. Но Людендорф, вождь, решил, что теперь для него настал момент показать себя: он хотел пойти прямо на дула ружей и заставить солдат опустить их.

Утро было потрачено на укрепление берега р. Изар для целей обороны; в некоторых местах были поставлены орудия. Около одиннадцати часов Гитлер и Людендорф с несколькими тысячами дружинников отправились на «рекогносцировку» в город. Очевидно, в целях рекогносцировки ружья держали наготове, частью с примкнутыми штыками; за первыми рядами ехал автомобиль с пулеметами.

Если революционеры хотели в точности знать намерения правительства, у них уже не было надобности в этой рекогносцировке. На стенах были расклеены плакаты следующего содержания:

«Честолюбивые проходимцы с помощью обмана и измены своему слову превратили манифестацию национального возрождения в сцену отвратительного насилия. Заявления, вынужденные у меня, генерала фон Лоссова и полковника Зейсера под угрозой револьвера, недействительны и не имеют силы. Германская национал-социалистическая рабочая партия, а также боевые союзы «Оберланд» и «Имперский флаг» распущены.

Во главе колонны шли Гитлер, Людендорф, д-р Вебер, Шейбнер-Рихтер и Крибель. Несколько дальше шел с угрюмым видом лидер «фелькише» северной Германии Альбрехт фон Грефе. Он в это утро приехал в Мюнхен на зов Людендорфа — единственный представитель «господ с севера».

На мосту через Изар колонна натолкнулась на заградительный отряд полиции. Полицейские не опустили ружей. Будут ли они стрелять? Геринг вышел из строя вперед, приложил руку к козырьку и объявил: «За первого убитого в наших рядах поплатится жизнью один из заложников». На самом деле, однако, повстанцы вовсе не вели с собой заложников. Заслуга Гитлера, что он лично удалил их из колонны. В мгновение ока полицейские были обезоружены; их наградили плевками и пощечинами. Колонна двинулась дальше в центр города. Настроение населения было подавленное. Оказали свое действие воззвания Кара и заместителя министра-президента, министра народного просвещения Матта, который из Регенсбурга предостерегал своих баварцев против «пруссака Людендорфа».

Людендорф вел колонну, как он впоследствии рассказал, без определенного плана; у него на этот счет имелись лишь самые общие представления. Под Танненбергом, говорил он потом, он тоже сначала дал битву, а потом уж придумал ее стратегические обоснования. В результате колонна после бесцельных метаний по узкой, словно ущелье, Резиденцштрассе очутилась на перекрестке, где эта улица выходит между Фельдгернгалле и Резиденцштрассе на широкую площадь Одеон. Там находился заградительный отряд полиции, по своей численности далеко уступавший приближавшейся колонне. Полиция могла задержать шествие только в этом узком проходе; лишь только повстанцы очутились бы на площади, они ввиду своего численного превосходства оказались бы хозяевами положения.