В лесу было накурено - Валерий Зеленогорский

С.С. обрадовался, но пришлось шептать — в доме еще не спали. Маша его плохо слышала и нервничала, говорили сумбурно. В комнату вошла жена, он засунул телефон под подушку, Маша опять набрала его, и он опять шептал ей горячий бред из слов, копившихся в нем за эти месяцы, опять в комнату вошла жена, он успел выключить телефон. «Ты с кем болтаешь? — спросила она. С.С., поджав хвост, промямлил, что слушает радио.

Еще несколько минут он слушал свою девочку, бросившую ему спасательный круг. Она не заставила его выбирать из двух зол третье, которое все разворотит в его и ее жизни до основания.

После разговора он не спал, опять крутил в голове варианты, как рыбку съесть и ножки свесить. Понимал, что сделать по-другому уже нельзя — маленькая девочка ценой своей любви, а может быть, и жизни, спасла его, старого дурака, от будущей беды.

Наутро она уезжала кататься на лыжах. Он подумал: «Вот бы приехать туда и свалиться ей на голову — пусть будет что будет» С.С. знал, что никуда не поедет, ничего не будет. Он покурил и заснул, чтобы проснуться в своей жизни, где выбор за него сделали другие.

Через несколько дней он по приглашению друга должен был лететь на Суматру для лечения своей хандры. Друг сказал: «Прилетай, тут рай». С.С. не верил в рай, но в московском аду тоже делать было не хера.

После жуткого перелета, он оказался на краю географии. Он сидел на берегу Индийского океана, на далеком острове Суматра, который помнил из школьной географии, когда проходили Индонезию. Он запомнил главные острова: Яву, Суматру, Бали и Борнео. Подумать, что он в этой жизни окажется на их берегу и будет полоскать ноги и Индийском океане, С.С. и во сне не мог. А как он мог это представить, если Черное море увидел в 30 лет, под Симферополем, в деревне, где снимал комнату в доме с остальными гражданами, приехавшими оздоровить детей по схеме «дикий инклюзив». «Все включено» включало сортир на десять семей, одну конфорку на летней кухне и комнату, где из удобств было окно и кровать с тюфяком без постельного белья.

Утром он ходил за молоком, потом занимать кусок пляжа, потом очередь в столовую и так до вечера ходил от моря до своего двора, где веселилось тридцать человек в очереди за чайником, а потом в туалет.

Еще две недели он стоял за билетами на обратный выезд с курорта, а потом с деревянным ящиком для груш и чемоданами летел домой, отдохнув так, что для восстановления потерянного здоровья нужно, чтобы оно было бычьим.

От того благословенного времени осталось ощущение прикосновения мерзких медуз и испепеляющий зной в очередях за фруктами в торговой сети, где дефицитный продукт всегда заканчивался перед ним.

Перед отъездом с курорта он увещевал жену не брать с собой груши: ведь сгниют по дороге, на хер нужны такие витамины, политые его кровью?

Она прекращала его пиздеж одним словом: «Если сгниют, то ты тоже сгниешь».

Слушать это было противно, но он тащил все это, а потом дома из этого говна варили варенье, которое есть было невозможно — в нем была ненависть и горечь семейных радостей.

Вот такие мысли бродили в голове Сергеева, когда он сидел в плетеном кресле у личного бассейна в бунгало, где проживал по приглашению своего приятеля, успешного господина, искренне пожелавшего отвлечь Сергеева от грустных мыслей путешествием в край Баунти.

В бунгало все было красиво, удобно, много напитков и полотенец, слуги шелестели, как ящерицы, любое желание исполнялось, но их давно уже осталось два: первое — никого не видеть и второе — смотри первое.

День принадлежал Сергееву. Он добился права не ездить на другие острова за впечатлениями, не ходить на яхте на рыбалку и не нырять на батискафе в изумрудные бездны океанических глубин. Он сидел на берегу океана, смотрел вдаль и ничего не видел. Все было постоянным: пейзаж, температура воды и воздуха, непроницаемые лица аборигенов — вообще все, как на картине «Над вечным покоем».

Вечером он вынужден был ужинать в шумной компании приятеля, всегда с новым сценарием и специальными прибамбасами: то пати с огненным шоу, то со звездами, привезенными за три моря петь песни, которые он не мог слушать в Москве.

Он никак не мог понять, зачем соотечественники летят по 12 часов, а потом вечерами слушают песни и пьют водку. Зачем так далеко забираться — все это можно получить в сауне на Хавской, включая температуру воды и искусственную волну и девушек, которых привезли из той же сауны «супер-VIP».

Единственное, что примиряло С.С. с жизнью на океане — то, что он не может сесть в машину и поехать в Выхино, на Ташкентскую, и стоять у дома девушки-праздника часами, ожидая увидеть ее и послать на хуй, а потом ехать пьяным домой, сочинять новые версии, почему она так с ним поступила.

Он, конечно, знал доподлинно и вполне здраво понимал, что устает даже металл, если его гнуть под давлением в разных направлениях в агрессивных средах, а Маша не чушка чугунная, а просто девушка, уставшая ждать, когда кузнец придет на сеновал без родственников и сомнений. Поздно все случилось — слишком поздно, они встретились не в свое время, свою станцию он давно проехал, и его поезд уже движется в депо на вечную стоянку, а ее экспресс только набирает скорость. Хорошо, что она перевела стрелку, не допустив катастрофу.

Поздней ночью он сидел около бассейна, пил водку и смотрел в «Новостях», как какой-то чудак в Лондоне висел в ледяном кубе на фоне Биг Бена, пытаясь поставить очередной рекорд для остальных миллионов дебилов, гадавших, сколько он протянет в этом кубике и как он там сцыт.

В какой-то момент С.С. понял, что он без Маши живет, как в ледяном доме: все видит, ничего не чувствует и не сцыт за свое будущее, которого нет и никогда не будет.

Постскриптум

Два месяца после Нового года С.С. пребывал в уверенности, что любовная лихорадка покинула его после океанского лечения сплина. Он через силу уступил женщине из параллельного мира и стал с ней встречаться — редко, урывками, убеждая себя, что он приносит ей пользу, а себе утешение.

Он понимал, что необязательные отношения развращают. Если ты себе задаешь вопрос, идти или не идти, лучше остаться дома.

Женщина была удобна и ничего не требовала, робко спрашивала раз в неделю, когда они увидятся. Ей можно было и не отвечать, не слушать ее шелест, но становилось неудобно перед человеком, который тебе отдает все. С.С. соглашался, но просил не переходить грань, когда нужно вместе спать и ждать утром, когда она покинет его территорию и можно будет вздохнуть с облегчением, когда за ней закроется дверь.

С.С. раздражало вторжение в его пространство, он не всегда мог сказать, что ему не нравится, и эти собственная неопределенность и нерешительность мучили его больше, чем печаль в глазах близкого человека, оскорбленного этим состоянием.

Все в новой жизни как-то налаживалось, но каждый день в голове сверлила дрель с вопросами о потерянном счастье. Разговоры с воображаемым оппонентом почти закончились, отступили на третий и четвертый планы, не было взрывов в голове и метаний по пустынным улицам, и особенно преследующего сценария: вот идет он домой, а возле дома вдруг видит знакомую, фиолетовую «хонду», где сидит его девочка и ждет его. Об этом он перестал думать, перестал искать глазами у подъезда птицу счастья японского автопрома. Искать перестал, но стало без нее как-то холодно— просто холодно, и зимой, и весной, и летом.

Новые отношения не складывались, не монтировались в целое две разнородных души — вроде все ингредиенты в наличии, а не кипит на неживом огне змеиный супчик, от которого теряешь голову.

Откладывать многократно встречу с хорошим человеком становилось неприличным, и С.С. поддался. Жена уехала отдыхать, он согласился на визит хорошего человека, оговорив, что ничего неприличного на супружеском ложе не произойдет. Выйти же на нейтральную территорию он категорически отказался.

Они сидели на кухне и пили чай, и все происходящее напоминало встречу старых любовников, у которых все уже было, а теперь остались только взаимная симпатия и разговоры, как у родственников, о пустяках, когда не знаешь, когда это закончится, но то, что ничего уже не будет, очевиднее, чем то, что доллар упадет ниже рубля.

Звонок в дверь прозвучал неожиданно и резко. С.С. не засуетился, как в плохом анекдоте, не стал прятать в шкафу женщину из прошлого, пошел к двери, ничего не опасаясь, — или кто-то заливает кого-то, или опять будут предлагать сахар или картошку по цене ниже рыночной.

— Кто? — грозно прорычал С.С. — таким голосом он распугивал незваных гостей.

Ответ «Это я» свалил его с ног. Голос, который он услышал, принадлежал Маше. Он открыл дверь и вышел на лестничную клетку.

Она была с сумкой в руке, слегка под шафе, улыбаясь, с легким вызовом, сказала:

— Ты хотел меня увидеть, я пришла!