Внучка бабы Яги - Татьяна Коростышевская

— Здрава будь, девица, — щебетала баба, нет — дама, вываливая на княжью лежанку ворох разноцветных тканей и расставляя на столике шкатулки из терпко пахнущего сандалового дерева. — Сейчас Инесса из тебя красотку делать будет.

Прислужники с поклоном удалились, Михай, кинув прощальный взгляд, тоже скрылся за дверью, и я осталась наедине с гостьей.

— Тебя Лутоней кличут?

Я кивнула.

— Это же мужское имя, — проговорила дама, открывая одну из шкатулок и извлекая оттуда одну за одной целую дюжину баночек и кисти из беличьей шерстки.

— Какое есть, — вздернула я подбородок, попутно решив, что малевать себя ни за что не дам.

— Да уж, мои родители тоже с именем повеселились, — продолжала гостья, не обратив ни малейшего внимания на мой маленький бунт.

— А что с твоим-то не так? — заинтересовалась я.

— Так самое что ни на есть элорийское имечко. В наших краях так детей не называют.

— И откуда ты родом?

— Местная, — широко улыбнулась Инесса, устанавливая на столик трехстворчатое зеркальце и оглядывая меня пытливым взором. — По заграницам, конечно, помоталась, пока ремеслу цирюльному обучалась… Потом возвернулась — тут уж и имя мое ко двору пришлось.

С волосочесами раньше мне говорить не приходилось. Поэтому бесхитростный рассказ мастерицы меня не на шутку увлек.

— Князь Влад просил тебя в порядок привести. Ты не думай, я стольких княжон одевала, причесывала…

— А тут, вишь, к дуре деревенской приставили, — невесело усмехнулась я.

— Не сомневайся, — вооружилась Инесса громадной волосяной щеткой, — когда мы с тобой закончим, царевичи с королевичами в очередь становиться будут, только чтоб одним глазком на тебя взглянуть.

— Оно мне надо? — испуганно ойкнула я.

— Надо! — прервала мои метания мастерица. — Красота — это главное наше, бабское оружие.

Что на это возразить, я не знала. Поэтому просто расслабилась, позволив делать со мной все, что посчитает нужным эта странная женщина. Она бормотала что-то о текстуре кожи и цвете глаз, об оттенках одежды, которые наилучшим образом подойдут к моим волосам, а я думала о неизвестности, которая поджидает меня в будущем.

Один только раз встрепенулась, когда услыхала над ухом лязгающий звук ножниц. То умелица подравнивала мне кончики, выбивающиеся из прически.

— Ш-ш-ш… Не дергайся, — прошептала Инесса успокоительно, сметая на стол почти невесомые завитки. — Так оно ладнее будет.

Я прикрыла глаза и, кажется, задремала под убаюкивающую трескотню кудесницы. Даже легчайшие прикосновения кисточек к скулам, подбородку, губам не вызывали неприязни. Мастерица свое дело знала.

Потом меня одевали. Будто ниоткуда явились смешливые девицы в одинаковых мышиного цвета нарядах — видно, подмастерья. Их быстрые легкие руки споро стащили с меня одежду, обтерли сразу покрывшуюся гусиными цыпками кожу душистыми маслами и обрядили меня в обновки. Ёжкин кот, я до сего часа и не подозревала, сколько благородные франкские дамы барахла на себя напяливают для того, чтоб так выглядеть. Ну, будто полураздетыми. А то, что меня рядят по новейшей иноземной моде, сомнений уже не вызывало. Льнущее к телу белье, расшитое шелком, нижнее платье, верхнее платье, плоеная растопырчатая юбка… Ну будто бы луковую шелуху обратно на овощ прилаживают — слой за слоем… А ворот-то низковато: груди топорщатся, будто осадные орудия. Руки сами собою дернулись срамоту прикрыть, да одна из девиц накинула поверх струящийся кусок ткани.

— Госпожа Инесса, не знаю, как эршап получше приладить…

— Отойди, я сама. — Мастерица ловко заколола драпировку над моей ключицей и вскинула руки, будто в восхищении. — Красота! Запомни, твой цвет — голубой. С таким тоном кожи…

— Ой, беда! — раздался писк откуда-то снизу.

Я скосила глаза. Сидя на корточках, одна из подмастерий на полу раскладывала несколько пар изящных светлых туфелек.

— В чем дело? — строго спросила Инесса.

— Больно уж ножка у нашей барышни мала, не знаю, что и подобрать.

Инесса по-простому опустилась рядом с подчиненной, бормоча под нос какие-то цифры.

— А ведь правда — кукольный размерчик. Может, ее на котурны поставить?

— Сама на ходулях прыгай, — обиделась я. — Босиком пойду.

Девицы захихикали.

— Давай-ка, Маришка, беги в кладовую, — решила Инесса, поднимаясь. — Достань шкатулку светлого дерева.

— Ту самую? — присвистнула Маришка, отряхивая колени. — Я мигом.

И скрылась за дверью.

— Огня вели принести, — прикрикнула вдогонку мастерица. — Вечереет.

Прислужники, внесшие в горницу два разлапистых шандала, опередили нашу посыльную буквально на минуту. Пока я моргала глазами, привыкая к изменившемуся освещению, мастерица извлекла из коробки полупрозрачные, вроде как слюдяные туфельки с небольшими устойчивыми каблучками.

— Пробуй, — велела она мне, ставя на пол обувку.

Я ступила вперед, немного приподняв подол. Туфли охватили ступни подобно второй коже.

— То, что надо, — решила Инесса. — Дело сделано.

— А оценить работу не нужно? — спросила я. — В зеркальце глянуть так и не дашь?

— Ой, да насмотришься еще, — заюлила Инесса, давая знак девицам.

Я прислушалась к себе. Ощущения скорее приятные, будто всю жизнь в эдаких шелках по двору расхаживала. Тем временем суетливые подмастерья собрали пожитки и, щебеча, вылетели из горницы, подобно стайке сероперых воробушков. Их командирша замыкала процессию. Я с хрустом потянулась, раздумывая, успею ли перекемарить еще часок-другой в ожидании. Бочком присела на край лежанки, уже примериваясь поваляться всласть.

— Куда? Куафюру помнешь! — остановил меня окрик от двери. — Теперь до праздника только сидеть.

— Я устала, — тихонько заныла я. — Что ж теперь, все время ходить, будто оглоблю проглотила?

— Потерпишь, — сказала, как отрезала. — Красота жертв требует.

Вот на все у бабы готовый ответ припасен! Жизнь-то у нее какая легкая! Думать ни о чем не надо — на все готовое решение: красота — оружие, благолепие требует жертв, баба должна быть пригожей. Все. На большее Инессиной мудрости не хватит, но ей и того в избытке.

Мучительница стояла у двери подбоченясь. Мне ничего не оставалось, как вытянуться в струнку и ожидать, пока она наконец-то покинет помещение. А там поглядим, как время коротать.

А потом в горнице я осталась совсем одна и с удивлением поняла, что спать совсем не хочется. А хочется посмотреть на себя и самой составить мнение о новом обличье. Я ринулась в смежную горенку, где, как я помнила, было зеркало. Точно — было, я же еще утром на себя любовалась. На свои синяки подглазные да губы заветренные.