Тринадцатая ночь - Алан Гордон

Марк произнес по очереди все свои монологи и с надеждой взглянул на меня.

— Ну как, все в порядке? Мне пришлось помучиться, чтобы запомнить слова, но я все-таки отлично их вызубрил.

— Действительно отлично, и вы должны позволить этим словам говорить самим за себя. Прислушайтесь к ним, государь. Сами стихи подскажут вам верный тон, если вы позволите им. И давайте я покажу вам один полезный прием. — Я встал у него за спиной и положил руки ему на талию. — Скажите «А-а-а» и потяните этот звук, — велел я.

— А-а-а — ух! — воскликнул он, когда я сжал его обеими руками.

— Понимаете, государь, когда вы делаете глубокий — до самого нутра — вдох, то воздух потом выталкивается из ваших легких. И если вы будете так дышать, то вас услышат в любом конце площади.

— Правда? Спасибо, — воскликнул он. — А откуда вам известно об этом?

— В детстве у меня был очень строгий учитель пения, — сказал я. Как ни странно, это было правдой. — Насколько я понял, вы собираетесь исполнить роль Господа нашего?

— Да, собираюсь. Матушка не хочет меня выпускать, но я уже чувствую себя вполне здоровым.

— Дети должны слушаться родителей, государь.

— Но я же герцог, — сказал он, гордо выпятив грудь. — Очень важно, чтобы горожане увидели меня во всем величии.

Я пригляделся к нему. Лицо его излучало решимость, предполагающую железную волю, которая вкупе с разумом могла оказаться весьма внушительной. Я склонил голову.

— Как пожелаете, государь.

Вдруг его плечи поникли.

— Я не уверен, способен ли я на это, — прошептал он.

— Исполнить роль?

— Обе роли. Но роль герцога главнее. А я не могу даже заставить себя сесть в отцовское кресло. Оно принадлежало ему, а не мне.

Я взглянул на парадное кресло, стоящее на возвышении.

— Позвольте мне, государь, — сказал я.

Он потрясенно смотрел, как я спокойно поднялся по ступенькам и вальяжно раскинулся в кресле.

— Принесите-ка мне что-нибудь вкусненькое, Марк, — повелительно произнес я.

Его охватила ярость.

— Слезайте оттуда немедленно! — крикнул он.

Я тут же вскочил и преклонил перед ним колено.

— Слушаюсь, государь.

Его гнев исчез так же внезапно, как и появился.

— Зачем вы так поступили? — спросил он.

— Когда я уселся в это кресло и приказал вам принести мне угощение, разве вы сделали это?

— Естественно, нет.

— А когда вы приказали мне слезть, разве я не послушался тут же?

— Послушались, — медленно произнес он, и лицо его озарилось пониманием.

Я похлопал его по плечу.

— Само кресло не дает власти, государь. Власть принадлежит герцогу. А кресло — всего лишь удобный предмет мебели.

Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на кресло, поднялся по ступеням и сел в него.

— Как я выгляжу? — спросил он.

— Как герцог, — ответил я. — Как ваш отец прежде.

Он улыбнулся, а я откланялся.

Я направился в комнату Бобо. Он сел при моем появлении, и я уже хотел поговорить с ним, когда услышал звук шагов. Выглянув в коридор, я увидел стремительно приближающуюся Виолу.

— Фесте, у меня есть разговор к вам, — отрывисто сказала она.

— Мы с тобой завтра поболтаем, — сказал я Бобо.

Он пожал плечами, а я отправился вслед за герцогиней в ее приемную, где она обернулась ко мне, сложив на груди руки.

— Мой сын только что поведал мне, что намерен участвовать в рождественском представлении, — холодно сказала она. — И он сообщил мне, что это вы его надоумили.

— Не совсем так, — возразил я. — Я просто посоветовал ему отстаивать свои права, как подобает его положению.

— Когда мне потребуется ваш совет в деле воспитания моего ребенка, я попрошу его у вас, — сказала она. — Ему пока слишком опасно появляться на людях без защиты.

— У него будет защита, — сказал я. — Я буду там. С ним ничего не случится.

Занявшись пророчествами, я свалял изрядного дурака.

ГЛАВА 15

Мы предписываем вам, брат мой, искоренить в ваших храмах обычай или, скорее, злоупотребление и разгул подобных зрелищ и позорных игрищ, дабы их нечистый дух не пятнал более честь церкви.

Папа Иннокентий III, Cum Decorum[24].

— Возрадуемся! Возрадуемся все, ибо Владыка наш явился! — провозгласил епископ, и прихожане хором ответили ему: «Аллилуйя!»

Он воздел вверх руки, подавая знак к началу церемонии. В задней части церкви распахнулись двери, и из них вывели осла под красным покрывалом, на спине которого сидел мальчик в белых чулках и хитоне.

— Orentis partibus, Adventavit asinus, Pulcher et fortissmmus, Sarcinis aptissimus, Hez, Sir Asne, hez! — фальшиво заголосил хор, приветствуя и славословя осла.

Прихожане подходили, чтобы прикоснуться к бокам ритуального животного и передать это прикосновение своим ближним на счастье.

Осла подвели к алтарю, где неизбежно оказываются все ослы; мальчик спешился и повернулся к прихожанам. Набрав побольше воздуха в грудь, он чистейшим дискантом запел «Kyrie eleison»[25], затягивая на целую вечность каждый звук и украшая мелодию такими пассажами, что, услышав его, зарыдал бы в благоговейном восторге сам Иувал[26], библейский творец музыки. Дьяконы вторили ему, продолжая хвалебные песнопения, а епископ встал за спиной мальчика и молитвенно воздел над ним руки. «Christe eleison», — пропел мальчик, и хор вновь заголосил вслед за ним, а подошедшие к епископу служки осторожно сняли с него праздничное облачение. «Kyrie eleison», — вновь тянул мальчик, пока его обряжали в это непомерно большое епископское облачение. Сам епископ снял митру со своей головы и поднял ее над мальчиком. «Christe eleison», — хором пропела эта парочка, и на последней ноте епископ возложил на мальчика свою митру, которая, не удержавшись на его маленькой голове, сползла вниз и полностью закрыла лицо.

И тотчас зазвенели кимвалы, затрубили трубы, и хор разразился в высшей степени неблагозвучным гимном. Начался Праздник дураков.

Из дверей вылетела толпа сатиров, трубя в бараньи рога, колотя по обтянутым козлиной кожей барабанам, выжимая дух из волынок и играя на разнообразных инструментах, которые только можно было соорудить из козлов или овец. Участники церемонии приукрасились ослиными и бычьими головами с рогами самых разных видов и форм. (Я заметил, что Александр вполне уместно нацепил маску слона.) Они врезались в толпу визжащих от смеха прихожан. Окропленные святой водой женщины стонали и подвывали, но, конечно, сегодня они оделись попроще, чем на рождественскую мессу. Мимо них проследовал гротескный персонаж с огромным пылающим носом, изображавший священника, который то и дело прикладывался к кувшину. Этот пьянчужка вертел своим гигантским обонятельным органом словно пращой, и какое бы вещество ни заставляло его пылать, зловоние оно издавало жуткое, что-то вроде вонючих опорок. Я увидел, что сам епископ, совершенно преобразившийся, с измазанным углем лицом, играет в кости возле алтаря. Мужчины отплясывали в женских платьях, а женщины водили хороводы и прыгали по церковным скамьям, изгибаясь в непристойных телодвижениях. На пол бросили какой-то упругий шар, и разыгравшиеся прихожане пинали его ногами по всей церкви.

Я мог бы повеселиться от души, если бы забыл о взятой на себя роли. А так мне приходилось взирать на всех с хмурым и неодобрительным видом. Но праздник удался на славу, и должен сказать, что, с точки зрения истинного ценителя, ему недоставало только одного.

Меня. Фесте, главы рождественских увеселений.

Из мешков извлекли приготовленные специально для этого дня кровяные колбасы и начали передавать их по кругу. Я не выдержал и приобщился к угощению. Мессу проводил изображавший епископа парнишка, его бурчание слабо доносилось из-под митры. Дьяконов пародийно изображали младшие служки, а служек — певчие хора. Кроме того, непристойным подражаниям подверглись и некоторые известные горожане. Многие шутки были настолько стары, что вполне могли появиться здесь вместе со мной (я даже, кажется, был автором некоторых из них). Тем не менее толпа хохотала над ними. Такова дань традиции.

На протяжении всей церемонии я настороженно высматривал герцога, но ни Марк, ни Виола, ни ее управляющий нигде не появлялись.

Декорации для праздничной мистерии были закончены как раз вовремя. Рай нависал над лестницей строящегося собора, его полотнища шумно хлопали на ветру. Адские врата выглядели поистине впечатляюще — ужасного вида зияющая пасть, отделанная алым дамастом. На площади собрались все горожане и жители окрестных деревень, задние ряды зрителей стояли на телегах. Младшие ребятишки восседали на плечах взрослых, а те, кто постарше да посмелее, забрались на крыши ближайших лавок и контор. Те, кому не удалось протиснуться в церковь, толпились у самой сцены, ожидая начала представления.

Разгоняя всех перед собой, из боковой улицы вынеслась своеобразная сатурналийская ватага. Хор быстро выстроился на ступенях собора рядом с раем, и после того, как в центре площади громко и настойчиво протрубил бараний рог, шум веселья постепенно затих.