Противостояние фюреру. Трагедия руководителя немецкого Генштаба. 1933-1944 - Вольфганг Ферстер

Суббота 30 июня. Время перевалило за одиннадцать. Расстрелы в Лихтерфельде на какое-то время прекратились, и жители окрестных домов могут наконец отдохнуть от этих ужасных выстрелов, команд и криков, которые весь день нарушали тишину этого спокойного района. В центре Берлина постепенно пустеют кафе, тихие семейные группы, прогуливающиеся в сторону Бранденбургских ворот, возвращаются по Унтер-ден-Линден, мимо министерства внутренних дел рейха. И хотя в этом большом здании все спокойно, высокопоставленные чиновники, работающие здесь, не находят себе места от страха. Генерал Далюег, руководитель прусской полиции, разговаривает с Гизевиусом и Грауэртом, составляющими список дневных событий, на основе которого потом будет написан отчет. Потом он заявляет, что, учитывая сложившуюся ситуацию, он разложит в своем кабинете походную кровать и останется ночевать в министерстве. Гизевиус решает последовать его примеру и выбирает кабинет отсутствующего коллеги — кому придет в голову искать его здесь, за дверью, на которой прибита дощечка с именем совсем другого человека? Но прежде чем расположиться здесь на ночь, он решил поболтать с адъютантом Далюега. «Я дал ему понять, что решение нашего шефа провести ночь в министерстве свидетельствует о его служебном рвении. «Что?! — воскликнул верный адъютант. — О каком служебном рвении ты говоришь? — Лицо его побагровело, а голос сорвался. — Да он просто боится… потому и не пошел ночевать домой».

Во всех городах рейха имеются люди, у которых есть причины бояться. В камерах Штаделхейма, Лихтерфельде, Колумбус-Хаус и в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе они прислушиваются к шагам эсэсовцев, которые могут войти в любой момент, чтобы пристрелить их или отвести на место казни. Они вслушиваются в ночную тишину, не выстраиваются ли солдаты, не заряжают ли оружие. Ужас их увеличивается оттого, что они не понимают, почему их бросили в тюрьму, почему режим, который, как им прекрасно известно, безжалостен к своим жертвам, вдруг отвернулся от них. Ведь они были частью этого режима, и положение отверженных только усиливает их страх. Другие, переодевшись в чужую одежду, с подложными документами, прячутся в чужих домах, отчаянно пытаясь спастись от убийц. Третьи, раненные, чудом сумевшие скрыться от преследователей, бредут по лесным тропам, обходя Берлин, с искаженными страхом и болью лицами. И наконец, четвертые, которых пока не затронули репрессии, тоже трясутся от страха, поскольку хорошо знают тот произвол, который царит в рейхе, и опасаются, что завтра или даже сегодня сами могут стать его жертвами.

Страх, ужас и отчаяние, охватившие тысячи людей, наполняют эту ночь. А в семь часов утра, когда с неба польются яркие, веселые солнечные лучи, возбужденный, металлический голос Йозефа Геббельса ворвется во все дома и будет изрыгать оскорбления, угрозы и предвещать новые смерти. Геббельс по радио рассказывает всей Германии о «ночи длинных ножей», во время которой погибли его бывшие товарищи.

«Они опозорили звание штурмовика и уронили честь СА, предаваясь беспрецедентному разврату и живя в роскоши. Эти дебоширы и пьяницы нарушили принцип простоты и личной порядочности, который исповедует наша партия. Еще немного, и разложение перекинулось бы на все наше руководство, которое они стремились заразить своими постыдными и отвратительными сексуальными извращениями».

Десятки тысяч немецких семей, отправляясь в церковь, возмущаются ужасающим развратом, о котором сообщил им Геббельс. К счастью, Гитлер, мудрый вождь партии, покарал тех, кто был заражен этим развратом. «Они думали, — продолжает Геббельс, — что терпимость фюрера — это свидетельство его слабости… Они встречали все предупреждения с циничной усмешкой. Убедившись, что доброта бессильна, правительство решило прибегнуть к суровым мерам. Фюрер может быть великим в своей доброте, но он может быть великим и в своем гневе…»

Под звуки этого голоса дети встают с постелей, а матери готовят завтрак. В деревнях в открытые окна проникает запах душистого сена. Жизнь в Германии течет мирно, ровно, благопристойно; кажется, что «ночь длинных ножей» произошла где-то далеко, на другой планете.

«Миллионы членов нашей партии, штурмовики и эсэсовцы поздравляют друг друга с этой грозой, принесшей очищение. Вся нация может вздохнуть спокойно, освободившись от этого кошмара».

Многие люди в это воскресное утро и вправду чувствуют облегчение. Они покупают газеты и читают там фамилии пяти расстрелянных обергруппенфюреров СА и узнают, что Рема сменил Лутце. Штурмовиков наконец-то поставили на место. Пьяным дебошам, дракам и скандалам, которые нарушали покой в бесчисленных немецких городках, пришел конец. Повсюду воцарится порядок, ради которого немцы и голосовали на выборах за нацистов. Они не ошиблись, отдав свои голоса фюреру. Как сказал Геббельс, «фюрер решил действовать безо всякой жалости, зная, что на карту поставлены принципы порядочности, простоты и общественного спокойствия. И чем выше положение человека, тем сильнее должно быть наказание».

Респектабельные читатели газеты «Дойче альгемайне цайтунг» довольны. Наконец-то прекратятся разговоры о второй революции, столь дорогой для штурмовиков. «Энергичное правительство нанесло удар вовремя, — читают они в своей газете. — Оно нанесло удар с поразительной точностью и сделало все возможное, чтобы обеспечить спокойствие всех патриотов страны, которым теперь не надо будет бояться, что кто-нибудь причинит им вред или беспокойство… Теперь мы имеем сильное, консолидированное государство. Теперь нам не надо опасаться отвратительных элементов, которые составляют фон этой псевдореволюции».

Повсюду царит покой. В лучах летнего солнца Берлин выглядит величественно, в парках играет детвора. Американский посол Додд медленно колесит по городу в своем автомобиле. Он дважды проезжает мимо дома Франца фон Папена, но, если не считать полицейской машины, стоящей около него, все кажется совершенно обычным. Официальное информационное агентство Германии, ДНБ, рассылает дополнительные бюллетени, которые передаются по радио, подтверждая, что в Германии царит полный порядок.

«В Силезии, — отмечается в первом коммюнике, — операция по предотвращению запланированной революции прошла в обстановке всеобщего спокойствия и порядка. Большая часть штурмовиков сохранила верность фюреру». Ночь с субботы на воскресенье по всей Силезии прошла спокойно. Штурмовики послали фюреру телеграмму, в которой заверили его в своей преданности. Гаулейтер Силезии тоже прислал телеграмму Адольфу Гитлеру, подтверждая, что вся подвластная ему земля сохранила ему верность.

Руководитель СА Вильгельм Шепман, командующий группами в Нидерхейне и Вестфалии, также телеграфировал: «Мы продолжаем идти по пути, начертанному фюрером, и знаем, что на этом пути будем служить немецкому народу». Кауфман, гаулейтер Гамбурга, уверяет фюрера в преданности своего района, а Лепер, рейхсштатгальтер Брауншвейг-Ангальта, заявляет о своем беспрекословном подчинении фюреру. Маршлер, гаулейтер Тюрингии, клянется фюреру в верности. «Нельзя трогать фюрера и его дело», — пишет он. Штрайхер, гаулейтер Франконии, заявляет, что аресту подверглись только опасные и нездоровые элементы. «Фюрер одержал победу, и мы клянемся ему в верности».

Руководители всех нацистских организаций присылают телеграммы, свидетельствующие о том, что они безраздельно преданы Гитлеру, и офицеры СА — среди тех, кто прислал самые первые телеграммы. Пусть их поставили на колени, зато они остались живы.

Итак, Гитлер одержал полную победу, и рейхсвер поздравляет его. На первый взгляд рейхсвер тоже выиграл. В своем приказе, продиктованном в воскресенье Лутце,

Гитлер подчеркивает, что «…прежде всего все офицеры СА должны вести себя по отношению к армии абсолютно честно и сохранять преданность и верность рейхсверу».

Мечта Рема — сделать СА ядром новой армии — так и не осуществилась. Оружие, накопленное СА, было передано рейхсверу. 5 июля, обследовав склады СА, генерал Лизе, руководитель военного обеспечения, воскликнул: «Теперь мне долгое время не надо будет закупать винтовки!» Приказ генерала Бломберга, разосланный 1 июля в войска, — это цена, которую армия заплатила Гитлеру за его работу. Этот приказ был вывешен во всех казармах и офицерских столовых и зачитан перед строем солдат, стоявших по стойке «смирно».

«С военной решимостью и беспримерным мужеством фюрер лично атаковал и сокрушил мятежников. Армия, которой поручена защита нации, осталась в стороне от внутренней политической борьбы. Армия отблагодарит своей верностью и преданностью. Фюрер требует, чтобы между СА и армией установились хорошие отношения. Армия сделает все возможное, чтобы наладить их, прекрасно понимая, что у нас общие идеалы».