Отражения в золотом глазу - Карсон Маккаллерс

— Госпожа Пендертон, — прошептал он, высоко подняв брови.

— Я так и знала, что в парадную дверь можно стучать до Второго пришествия, а вы все равно из-за своей музыки ничего не услышите, — сказала Леонора, входя в комнату. Она опустилась в изножье кровати с такой силой, что показалось, будто лопнула пружина. Вспомнив, что Алисон плохо себя чувствует, Леонора изобразила на лице печальное выражение, полагая, что именно так следует выглядеть у постели больного. — Ты придешь сегодня?

— Куда?

— Боже мой, Алисон. Ко мне, на вечеринку! Я три дня трудилась, как негр, только бы все было в порядке. Мы устраиваем такие вечеринки два раза в году.

— Конечно, — сказала Алисон. — У меня совершенно вылетело из головы.

— Послушай, — сказала Леонора, и ее свежее розовое лицо неожиданно загорелось. — Я хочу, чтобы ты оценила мою стряпню уже сейчас. Вот как все будет. Все соберутся у стола и будут там угощаться. На столе будут два вирджинских окорока, индейка, цыплята, свинина, поджаренная грудинка, а на гарнир — маринованный лук, маслины и редис. Кроме того, горячий рулет и бутерброды с сыром. В углу — чаша с пуншем, для любителей крепкого в буфете восемь литров кентуккского бурбона, пять — пшеничной водки и пять — шотландского виски. Из города приедет артист с аккордеоном…

— И кто же придет? — спросила Алисон, почувствовав легкий приступ тошноты.

— Вся гоп-компания, — с энтузиазмом сообщила Леонора. — Я позвонила всем, начиная с жены Душечки.

«Душечкой» Леонора прозвала командира дивизии и звала его так в лицо. Как и с остальными мужчинами, у нее установились с генералом легкие и нежные отношения, и тот, как и большинство офицеров гарнизона, был готов буквально есть из ее рук. Жена генерала, очень полная медлительная женщина, была чересчур сентиментальной особой и безнадежно отстала от жизни.

— Я пришла узнать, — продолжала Леонора, — поможет ли мне Анаклето с пуншем.

— Он всегда рад помочь вам, — ответила за него Алисон.

Стоявшего в дверях Анаклето эта новость, кажется, не очень обрадовала. Он с упреком глянул на Алисон и отправился вниз узнать о завтраке.

— Сюзи помогают на кухне два ее брата, но, Бог мой, какие они прожорливые! Ничего подобного в жизни не встречала. Мы…

— Кстати, — сказала Алисон, — Сюзи замужем?

— Нет. Она не желает иметь ничего общего с мужчинами. В четырнадцать лет ее изнасиловали, и она до сих пор не может этого забыть. А что?

— Мне показалось, что прошлой ночью кто-то вошел в твой дом через заднюю дверь и вышел на самом рассвете.

— Померещилось! — успокоительно сказала Леонора. Она считала Алисон безумной и не верила даже самым простым ее замечаниям.

— Скорее всего.

Леонора заскучала и захотела домой. Но поскольку она где-то вычитала, что посещение соседей должно длиться не менее часа, она покорно выдерживала срок. Леонора вздохнула и снова изобразила на лице печаль. Когда ее не отвлекали мысли о еде и охоте, она возвращалась к самой подходящей, на ее взгляд, теме для разговора у постели больного — рассказам о собственных болезнях. Как и все глупые люди, Леонора имела склонность к жутким историям, но могла по желанию потворствовать ей или ее пресекать. Репертуар историй ограничивался, в основном, несчастными случаями на охоте.

— Я тебе рассказывала об одной девочке, которая поехала с нами доезжачим на лисицу и сломала себе шею?

— Да, Леонора, — ответила Алисон, с трудом сдерживая раздражение. — Ты мне рассказывала эту историю в мельчайших подробностях уже пять раз.

— Тебя это раздражает?

— Очень.

— Гм, — сказала Леонора. Такой отпор ничуть ее не обескуражил. Она спокойно закурила сигарету. — Конная облава — не единственный способ лисьей охоты. Есть и другие. Послушай, Алисон! — Она подчеркнуто артикулировала звуки и говорила так, словно обращалась к ребенку. — Знаешь, как охотятся на опоссумов?

Алисон кивнула и расправила покрывало.

— Загоняют на дерево.

— Без лошадей, — сказала Леонора. — Точно так же можно и на лис. У моего дяди есть домик в горах, мы с братьями не раз туда приезжали. Мы частенько отправлялись на охоту вшестером, с собаками. Морозными вечерами, на закате солнца. За нами бежал негритенок с флягой отличной пшеничной водки за спиной. Иногда мы гнали лису всю ночь напролет. Черт возьми, это невозможно описать… — Леоноре не хватало слов, чтобы выразить свое чувство.

— В последний раз хлебнув из фляги около шести часов утра, садились завтракать. Боже мой! Про моего дядю сплетничали, что он — странный человек, но еда у него всегда была превосходная. После охоты нас ждал стол, который ломился от икры, ветчины, цыплят, бутербродов размером с ладонь…

Когда Леонора наконец ушла, Алисон, не зная, что ей делать, смеяться или плакать, сначала разрыдалась, а потом принялась хохотать. В комнату вошел Анаклето и осторожно расправил глубокую впадину в изножье кровати, где сидела Леонора.

— Анаклето, я собираюсь развестись с майором, — вдруг, перестав смеяться, сказала Алисон. — Сегодня вечером скажу ему об этом.

По лицу Анаклето невозможно было понять, удивила его новость или нет. Он немного помолчал, потом спросил:

— Куда мы уедем, мадам Алисон?

В ее уме промелькнули планы, которые она составляла в бессонные ночи — преподавать латынь в колледже, ловить креветок, устроить Анаклето на какую-нибудь работу, а самой заняться шитьем… Но она только сказала:

— Я еще не решила.

— Интересно знать, — задумчиво произнес Анаклето, — как к этому отнесутся Пендертоны.

— Ничего интересного, это не наше дело.

Личико Анаклето потемнело и стало задумчивым. Он стоял, опустив руки на спинку кровати. Алисон поняла, что он хочет еще что-то спросить, и выжидательно смотрела на него. Наконец Анаклето проговорил с надеждой в голосе:

— Как вы полагаете, мы будем жить в гостинице?

Днем капитан Пендертон пришел на конюшню взять лошадей для прогулки. Рядовой Уильямс был еще здесь, хотя освобождался сегодня в четыре часа. Капитан заговорил, не глядя на молодого солдата, и голос его прозвучал пронзительно и высокомерно.

— Седлай Феникса.

Рядовой Уильямс, не шевельнувшись, глянул в побелевшее, напряженное лицо капитана.

— Простите, не понял?

— Феникса, — повторил капитан. — Жеребца госпожи Пендертон.

Распоряжение было необычным. До сих пор капитан Пендертон всего лишь трижды ездил на Фениксе, и каждый раз рядом с ним была жена. Собственной лошади у капитана не было, обычно он ездил на казенных. Ожидая во дворе, капитан нервно подергивал перчатку. Когда Феникса вывели, он высказал свое недовольство: ему не понравилось плоское английское седло госпожи Пендертон, капитан пожелал армейское, маклеланское. После замены седла капитан глянул в круглый лиловый глаз жеребца и увидел в нем отчетливое отражение своего испуганного лица. Пока капитан устраивался в седле, рядовой Уильямс удерживал лошадь. Капитан сидел напряженно, стиснув зубы и отчаянно сжимая лошадь коленями. Солдат стоял спокойно, держа поводья в руке.

Выждав мгновенье, капитан крикнул:

— Рядовой, ты разве не видишь, что я готов? Пускай!

Рядовой Уильямс отступил в сторону. Капитан туго натянул повод и напряг ягодицы. Никакого эффекта. Жеребец не бросился вперед, не натянул удила, как это бывало каждое утро с госпожой Пендертон, а спокойно ожидал команду. Когда капитан понял это, он почувствовал вдруг какую-то злую радость. «Понятно, — подумал он. — Она сломала его волю, по своему обыкновению». Капитан вонзил каблуки и ударил жеребца плетью. Тот галопом поскакал по ездовой дорожке.

День был солнечный. В воздухе плыл горький запах сосновой хвои и прелой листвы. Просторное голубое небо было безоблачно. Жеребец, на котором сегодня еще не ездили, казалось, немного взбесился от радости бега и необузданной свободы. Как и со многими лошадьми, с Фениксом трудно было совладать, если сразу после выезда из загона ослабить поводья. Капитан это знал, и потому следующий его поступок выглядел довольно странно. Проскакав ритмичным галопом около мили, капитан, без всякого предупреждения, внезапно резко осадил жеребца. Он так неожиданно и сильно натянул поводья, что Феникс потерял равновесие, неловко отпрянул в сторону и встал на дыбы. После чего неподвижно замер, удивленный, но послушный. Капитан остался этим необычайно доволен.

Эта процедура повторилась еще два раза. Капитан опускал поводья, давал Фениксу почувствовать радость свободы, а потом вдруг с силой их натягивал. Такое поведение было для капитана не новым. В своей жизни он налагал на себя множество тайных мелких наказаний, которые трудно было бы объяснить другим.

В третий раз жеребец остановился как обычно, но на этот раз случилось нечто, настолько взволновавшее капитана, что от его удовольствия не осталось и следа. Когда они неподвижно замерли на тропинке, жеребец медленно повернул голову и посмотрел капитану в лицо. Потом прижал уши и неторопливо опустил голову к земле.