Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей - Валерий Михайлов

Где он, тот вечный лермонтовский «бунт», что смолоду не оставлял его?

Петр Бицилли, рассуждая об этом непокорстве, прозорливо заметил: «Он не был бы великим поэтом, если бы человеческое было ему чуждо, если бы он был бесстрастен, если бы он не испытывал никогда ни озлобления, ни ненависти, если бы он не ощутил привлекательности Зла; а всетаки его дело не бунтовать, не протестовать, а благословлять и молиться…»

Василий Розанов, под впечатлением стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива…», пишет, что Лермонтову была власть «заклинать» стихии:

«Он знал тайну выхода из природы – в Бога, из «Стихий» – к небу; т. е. этот «27-летний юноша имел ключ той «гармонии», о которой вечно и смутно говорил Достоевский, обещая еще в эпилоге «Преступления и наказания» указать ее, но так никогда и не указав, не разъяснив, явно – не найдя для нее слов и образов…»

Знал – потому что и жил одновременно и на земле, и на небе…

2

В «Описи имения», оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка «поручика Лермантова», что была «учинена июля 17 дня 1841 года», первые пять вещей таковы:

«1. Образ маленький Св. Архистратига Михаила в серебряной вызолоченной ризе – 1.

2. Образ небольшой Св. Иоанна Воина в серебряной вызолоченной ризе – 1.

3. Такой же, побольше, Св. Николая Чудотворца в серебряной ризе с вызолоченным венцом – 1.

4. Образ маленький – 1.

5. Крест маленький, Серебряный вызолоченный с мощами – 1».

С первыми тремя все понятно: в честь архистратига Михаила – Лермонтов назван; св. Иоанн Воин – хранитель его на войне; Николай Чудотворец – бережет на путях земных. А вот «образ маленький» – загадка. Чей был этот образ? Не Богородицы ли?..

«Замечательно, что во всей его поэзии, которая есть не что иное, как вечный спор с христианством, нет вовсе имени Христа, – писал Дмитрий Мережковский. – От матери он принял «образок святой»:

Дам тебе я на дорогу

Образок святой.

Но этот образок – не Сына, а Матери. К Матери пришел он помимо Сына. Непокорный Сыну, покорился Матери».

Это, конечно, довольно спорное рассуждение.

В.Зеньковский, заметив, что «русский романтизм религиозен, но чужд церковности », очень точно возразил: «Если Мережковский почему-то отмечает, что у Лермонтова нигде нет имени Христа, то это, скорее, говорит в защиту религиозного целомудрия Лермонтова».

То есть, продолжая мысль, речь вовсе не о непокорстве Сыну, а о том, что Матерь Божия ближе Лермонтову.

Вячеслав Иванов прямо пишет про поэта: «…был он верным рыцарем Марии. Милости Матери Божией в молитве, исполненной религиозного пыла и душевной нежности, он до конца жизни поручает не свою душу, покинутую и огрубевшую, но душу избранную и чистую девы невинной, безоружной перед злом мира».

…Февраль 1838 года. Лермонтов к тому времени почти год пробыл на Кавказе, куда он попал после истории со стихотворением на смерть Пушкина: из лейб-гусаров – в нижегородские драгуны тем же чином, «то есть из попов в дьяконы», – как добродушно шутили «над нашим Майошкой» его однополчане. Но осенью 1837 года поэт «прощен» – и едет теперь по месту новой службы в Новгород, в Гродненский гусарский полк. По дороге, из Петербурга, пишет письмо Марии Лопухиной: жалуется на смертельную скуку, ворчит на друга, который женится «на какой-то богатой купчихе», и что отныне у него «нет надежды занимать в его сердце такое же место, какое он отводит толстой оптовой купчихе», сообщает, что нашел дома «целый хаос сплетен» и с трудом навел порядок, «насколько это возможно, когда имеешь дело с тремя-четырьмя женщинами, которых никак не образумишь». И вдруг, словно отряхнувшись от этой несносной бабьей докуки, от которой он отвык на Кавказе, где дамы «в обществе – редкость», он говорит:

«В заключение этого письма посылаю вам стихотворение, которое случайно нашел в моих дорожных бумагах, оно мне довольно-таки нравится, а до этого я совсем забыл о нем – впрочем, это равно ничего не доказывает…»

И далее переписывает то стихотворение, что год назад, находясь под арестом, начертал спичкой с помощью вина и сажи на серой оберточной бумаге, в которую камердинер заворачивал хлеб, – свою удивительную «Молитву» («Я, Матерь Божия…»), это чудо воспарения одинокой души в сферы небесной милости, доверчивое, благодарное благоговение перед всепрощающим заступничеством, звучащее с такой глубокой, тихой и чистой убежденностью в благодатной материнской защите той высокой Покровительницы, к Которой он обратился за помощью…

Замечательным по проникновенности толкованием сопроводил это стихотворение Петр Бицилли:

«Лермонтов был в нашей поэзии первым подлинным представителем и выразителем мистической религиозности. Наша поэзия дала начиная с Ломоносова немало образцов искренней и глубокой религиозности, но это была религиозность в рамках церковности; или же это была религиозность в смысле рационалистического признания объективного существования «иного мира», или же, наконец, в смысле тоски по этому миру, стремления прорваться в него, постигнуть его, прикоснуться к нему. Лермонтов был первым, у которого касание иного мира было не предметом стремлений, а переживанием , который в мистическом опыте посетил этот мир, который не просто знал о нем, но непосредственно ощутил его объективную реальность. Но своего мистического пути он не прошел до конца. Он знал, что рано умрет, он шел к смерти, но она и смущала его, и была страшна ему. И жизнь, от которой он стремился уйти, этот мир, сосредоточенный в «Ней», еще был дорог ему и не отпускал его…

Эти колебания на избранном мистическом пути составили его трагедию. Как истинный поэт, Лермонтов искал ее разрешения в поэзии… То успокоение, которое он не мог обрести в мистическом опыте, он нашел в символическом воспроизведении, в этих поистине божественных стихах сам опыт кажется совершенным и полным. Те звуки рая, «звуки небес», которые он силился воскресить в своей памяти и которые для него слишком часто заглушались скучными песнями земли, – эти звуки для каждого, умеющего слушать, раздались в его стихах. Здесь мы вступаем в область, постороннюю науке. В абсолютно прекрасном есть нечто непосредственно убедительное и потому подлежащее не доказыванию, а только констатированию.

Я , Матерь Бож ия , ныне с мо ли твою

Пред тво и м образом, я рким с ия н ие м,

Не о спасен ии , не перед битв ою ,

Не с благодарность ю иль пок ая н ие м;

Не за св ою мо лю душу пустынн ую ,