Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ) - Володина Жанна

Посмеялись перед сном - и хорошо. Завтра новый день жизни. Без него.

Глава 17. Настоящее. Пятница.

Навсегда ничего не бывает.

Л. Н. Толстой «Война и мир»

На собственном горбу и на чужом

я вынянчил понятие простое:

бессмысленно идти на танк с ножом,

но если очень хочется, то стоит.

Игорь Губерман

Я лежала на операционном столе. Горел яркий, нестерпимо яркий свет. Он слепил, и расплывчатые фигуры врачей, окруживших меня, казались безликими, лишенными ярких красок, почти черными. Один из них наклонился ко мне и произнес печально, с легким придыханием:

- Смотрите, у нее сердце голое!

Он поднял что-то вверх, осторожно держа в больших широких ладонях. Все склонились над тем, что он держал в руках.

- Действительно, голое, - стали повторять все, переглядываясь и перешептываясь.

С громким стуком распахнулась дверь, в операционную ворвался Вовка. В голубом халате хирурга, с марлевой повязкой на лице. Но я его сразу узнала. Он подбежал к черным людям и забрал из рук главного человека без лица то, что тот крепко держал. Подошел ко мне и, наклонившись, ласково прошептал:

- Варька, я его держу, не бойся.

- Почему они говорят, что оно голое? Как это голое? Я боюсь, Вовка!

- Ничего не бойся! - Вовка прижимается к моему лбу горячими губами. - Я помогу тебе. Мы справимся.

Снова хлопает дверь. Я вижу Максима. Он в том самом свадебном костюме с лиловым галстуком. Бледный, щеки горят каким-то лихорадочным румянцем:

- Отдай! - резко и решительно требует Максим у Вовки.

Вовка застывает, не двигается. Максим протягивает ему свою ладонь и твердо повторяет:

- Отдай!

Лицо моего лучшего друга искажает мучительно болезненная гримаса, и он отрицательно качает головой.

- Прошу тебя, Вовка! - начинаю я умолять, хватаясь за него, пытаясь дотянуться до его рук.

- Оно голое, Варюха-Горюха! Его согреть надо! - сопротивляется Вовка. - На это время понадобится. Долгое время. Потерпи, родная.

- Отдай. Мне. Ее. Сердце, - чеканит Максим.

- Оно остановится! - в отчаянии кричит Вовка, и окружающие его черные люди начинают энергично кивать головами, подтверждая сказанное.

- Пусть, - шепчу я. - Пусть остановится. Отдай ему.

- Не могу, Варька, не могу, - упирается Вовка. - Отдам - и тебя будет не спасти.

- Пусть! - я начинаю злиться, теряя от этого последние силы.

- Я ударю тебя! - спокойно, холодно говорит мой муж Вовке. - Если не отдашь, ударю!

- Давай! - так же спокойно соглашается Вовка. - Бей!

Я рывком встаю и забираю из Вовкиных рук свое сердце. Оно совсем маленькое, похожее на серенького воробышка, мелко и часто бьется. Стук этот отражается от стен операционной и фонит так, что закладывает уши. Я перекладываю свое сердце из своих рук в руки Максима. Оно замирает и перестает биться.

- Варя! - надрывно кричит Вовка. - Варя!

Максим подносит мое сердце к своему лицу и начинает согревать своим дыханием. Раз, два... Секунды ползут, стекая с операционного стола на плиточный мозаичный пол. Максим встречается со мной взглядом. На его усталом лице появляется нежная улыбка. Он опускает руки и показывает мне мое сердце: оно нежно-розовое, теперь похожее на большую морскую раковину причудливой формы. Бьется спокойно и ровно.

- Я оставлю его у себя, - говорит мне Максим, складывая мое сердце за лацкан дорогого серого пиджака.

Мне легко, свободно, радостно. Я киваю и тянусь к нему. Максим берет меня на руки и несет из операционной. И я чувствую, как в его груди бьются два сердца. Не одновременно, а как бы вдогонку. Крупными ударами - его, мелкими - мое. И это успокаивает и усыпляет, как звук камертона. Наконец, два сердца начинают биться в унисон.

Максим несет и несет меня по длинному, чистому, ярко освещенному коридору все дальше и дальше. Теперь яркость света не раздражает, а поднимает настроение.

- Я люблю тебя, - говорю я Максиму, встречаясь взглядом с его родными голубыми глазами.

- Нет, это я тебя люблю, - отвечает он совершенно серьезно, крепче прижимая меня к себе.

- Нет - я, - продолжаю я знакомую игру.

- Чем докажешь? - щурится он строго.

- Могу поцеловать!

- Ну, это и я могу, - равнодушно отвечает он, а глаза смеются.

- Но я целуюсь лучше! - рекламирую я себя.

- Проверим? - грозно говорит Максим и ставит меня на ноги.

- Уже проверяем, - шепчу я, притягивая к себе его голову.

Стук сдавленных нашими телами сердец теперь глухой, едва ощутимый.

- Хочешь, я остановлю наши сердца, а потом запущу? - спрашивает Максим.

Резко сажусь на постели. Сон. Глупый сон. Кладу левую ладонь на сердце. Бьется часто, словно я только что пробежала стометровку. Все! Хватит! Вот до чего доводят растравляющие душу воспоминания... Надо же... Голое сердце.

За завтраком я сообщаю своим дачным гостям, что собираюсь в город.

- Мне надо к Михаилу Ароновичу и еще к одному человеку, - твердо говорю я и смело добавляю. - Дел в городе много.

- Помощь нужна? - с наслаждением вдыхая аромат свежесваренного Сашкой кофе, спрашивает Лерка.

- Нет, - я решительна, бодра, бескомпромиссна. При свете дня все надуманное начинает приобретать оптимистические черты, пропитываться надеждами.

Михаил Аронович аж светится от счастья, кудахчет вокруг меня, наливая чай и раскладывая по хрустальным розеточкам густое темное вишневое варенье.

- Осмелюсь спросить, Варвара Михайловна, выполнили ли вы мою просьбу? - деликатно спрашивает старик.

- Да, - честно говорю я. - Я даже старалась.

- Спасибо, верю-верю, - кивает врач и довольно улыбается.

- Готова ко второму конверту! - докладываю я Михаилу Ароновичу, с трудом допивая третью чашку чая и чувствуя себя беременной мышью.

- Вот и чудненько, просто превосходно! - потирает руки в предвкушении старый друг. - Всенепременно! Но сначала полюбуйтесь на мою новинку. На столе передо мной появляется новая фарфоровая фигурка.

- Ломоносовский фарфоровый завод, - докладывает Михаил Аронович. - Школьница.

Милая девочка в коричневом форменном платье и белом фартуке с портфелем в руках. Русые косы собраны в баранки и схвачены красными ленточками.

- Прелесть! - искренне говорю я и достаю подаренную девчонками коробку в горошек. - А у меня какой сюрприз!

Михаил Аронович ошалевшим взглядом смотрит то на меня, то на "Влюбленную пару".

- Немецкий. Начало девятнадцатого века, - гордо говорю я и мягко добавляю. - Возьмете меня в свою компанию вторым коллекционером?

На глазах старика появляются слезы, которые мгновенно вызывают першение в моем горле.

- Лизонька была бы счастлива, - шепчет он. - Почту за честь!

Чтобы не расплакаться, в который раз ощутив горечь страшной для нас двоих потери, весело добавляю:

- Подопытная готова к продолжению эксперимента!

- Ну что вы, Варенька! - сопротивляется старик. - Никаких экспериментов. Это называется терапия.

- Давайте вашу терапию, - шмыгаю я носом.

Вот в моих руках второй конверт.

- Ваш совет не помог. Чем чаще и больше я вспоминала, тем обиднее мне было. Я хочу вычеркнуть его из своей жизни, своих воспоминаний и своих снов. Я боюсь возненавидеть, - констатирую я. - Можно открывать?

Михаил Аронович смотрит на меня потрясенно, как будто не верит своим ушам, растерянно кивает.

Еще один пожелтевший от времени листок с каллиграфически, идеально написанными словами: "Печаль превратилась в злость. Любовь становится ненавистью".

- И что не так? - спрашиваю, сама потрясенная полным совпадением. - Разве я сказала только что не об этом? Вы опять выиграли.

- Бог с ним... с выигрышем, - бормочет по-прежнему удивленный старик. - Я был уверен... Вы за эти дни разве не виделись с Максимом?

- Виделись, - неинтеллигентно плюхаюсь на диван. - Это только раздражает.

- Поговорили? - с надеждой в голосе спрашивает Михаил Аронович.