Записки «важняка» - Сергей Михайлович Громов

— Я считаю, что гражданка рассуждает правильно.

Пока Цветков одевался, я следил за ним предельно внимательно. Главной моей заботой было не допустить того, чтобы он взял оружие. Слава богу, этого не случилось. Он, очевидно, был настолько в себе уверен, что не посчитал нужным это сделать.

Только выйдя за ним в сени, я отступил на шаг и требовательно скомандовал:

— А ну, руки вверх, быстро!

Не ожидавший ничего подобного Цветков не обернулся, даже не вздрогнул, хотя и остановился. Но чувствовалось, как напряглись, сошлись в пружину все его мускулы. И только в этот момент он обнаружил перед собой автомат Филенко.

Потом он обернулся ко мне, поднял руки и сказал с подчеркнутым спокойствием:

— А ты, оказывается, хитер, лейтенант.

7

Понятые — бухгалтер и председатель сельсовета, специально приглашенные для этого, — молча глядели, как я вносил в протокол задержания капитана Цветкова обнаруженные и изъятые у него документы. Косились на его браунинг с двумя полными обоймами, которые я извлек из ящика письменного стола. Этот браунинг числился у Цветкова и в его офицерском удостоверении. Сам он глядел на все, что происходит, довольно спокойно. Лишь по собственной инициативе обмолвился одной фразой:

— Дурак, да и только!

— Это о чем? — усмехнувшись, спросил я.

— Не заметил сразу, что имею дело с военным юристом 3-го ранга. Ваши три кубаря с эмблемой на шинели не разглядел.

— Что еще?

— Еще поверил, будто вы из комендатуры.

Перед подписанием протокола Цветков вдруг потребовал:

— Занесите, что при задержании я сопротивления не оказывал. — Еще подумал и добавил: — Свое задержание считаю незаконным. Имею на руках официальный документ о предоставленном освобождении от военной службы по ранению на полгода.

…Когда мы вышли за село, Цветков поинтересовался:

— Далеко ведете?

— В штаб армии.

— Под расстрел, значит, — спокойно констатировал Цветков.

— Как решит трибунал.

— Так и решит. Значит, отыгрался… — И добавил: — Что ж, не первый солдат из-за этих баб идет под пулю.

— Где вы познакомились?

— На территории госпиталя. Она навестила родного брата, тоже раненого, которого эвакуировали за Новгород.

— Вы рассказывали ей, что получили по ранению право на отпуск?

— Что с дурой зря говорить?

— А говорите про любовь…

Весьма характерно, что Цветков с момента выяснения с ним наших взаимоотношений больше не называл меня лейтенантом. Однако разница в возрасте еще сказывалась, и он ответил:

— Вы еще слишком молоды, и я не удивлюсь, если окажется, что в этом вопросе не все еще для вас ясно. Ведь любовь многогранна… От бабы много ума и не требуется.

День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через час дорогу порядком развезло. Мы продвигались медленно, при каждом шаге поднимая на сапогах полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра 2–3 сменялись: впереди Филенко, за ним Цветков, я замыкаю.

Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам повезло: к перрону подали почти пустой санитарный поезд, направлявшийся к фронту. И мы без особых хлопот разместились в плацкартном вагоне.

Я же настолько уверился в том, то задание выполнено, что решил немного отдохнуть, полузакрыть глаза, прислонившись затылком к дрожащей стенке купе и слушать стук колес и стариковское бормотанье проводника, обрадованного нашим появлением. Доберемся до Лисичанска, а там… и до штаба армии рукой подать.

Нас остановили на каком-то безлюдном разъезде. Минуло три часа. Стало темнеть, а мы все стояли. В соседнем купе, где недавно обосновалась компания молодых ребят, ехавших к фронту, то и дело раздавался смех, будто ничего особенного на свете и не происходило. Остроглазый паренек с пустым рукавом травил своим попутчикам какие-то фронтовые анекдоты и байки.

Цветков забрался на вторую полку, пристроил под голову рюкзак и курил, аккуратно пуская дым в вентилятор. Потом достал из рюкзака какую-то еду, пожевал и плотно завернулся в шинель, выставив наружу небольшое хрящеватое ухо. Вроде уснул.

Мы с Филенко тоже перекусили, стало клонить ко сну.

— Лягайте, товарищ старший лейтенант, — предложил ефрейтор. — Я покараулю.

— Потерплю, — ответил я. — Лучше сперва ты.

— Та я шо, я звычный…

Так и просидели оба до полуночи. Лишь тогда уже тоном приказа я предложил Филенко немного вздремнуть, он нехотя подчинился. А под утро он сменил меня.

Завтракали всухомятку: бачок с кипятком в конце коридора опустел еще вечером. Лишь Цветков, разложивший на лавке отдельно свою снедь, отхлебнул что-то из плоского термоса. И что-то неуловимо-чуждое проглядывало в его облике: он все делал аккуратно, педантично, как бы абсолютно игнорируя нас.

Состав еще стоял, и я отправился в головной вагон, чтобы выяснить обстановку.

В головном вагоне я застал почти все военно-врачебное начальство. Там же собралась и вся поездная бригада. Седой проводник нашего вагона приветливо кивнул мне.

— Выспался, сынок?

— Как дома, даже не качает. В чем дело-то?

— Стоим!

— А почему стоим?

— Да, говорят, фриц впереди мост нарушил.

С тем я и возвратился. Проводник крикнул мне вслед:

— Старший-то ваш здоров? Вчера скучный чего-то был. Я уже подумал — не приболел ли.

«Старший» — это Цветков. Ведь старик не знает, что тот едет с нами на фронт не по своей воле.

Новый день был теплый. Солнце так и лило тепло по синему, без облачка, небу. А нас это уже не радовало. Ясный день, значит, и летный. И правда, вскоре грянуло:

— Воздух! Воздух!

Люди выскакивали из вагонов, катились с насыпи.

Рванулся к выходу и Цветков. Филенко спокойно встал у него на дороге. Я сказал:

— Цветков, давайте условимся. Вы без нас ни шагу. Ясно?

Цветков понимающе усмехнулся:

— А если бомбой жахнет? Что тогда?

Втроем мы добежали до ближайших елей. Только два «мессера», стремительно промчавшихся на большой высоте, даже не обратили на наш состав ни малейшего внимания.

И люди, хмуро вглядываясь в небо, медленно потянулись назад.

Как бы продолжив начатый разговор, Цветков приостановился:

— Бомба, она в законах не разбирается. Всех — и меня, и вас — уложит в одну яму. Давайте на эту тему потолкуем. Не лучше ли судьбу не испытывать?

«К чему это он ведет? — подумал я. — Испугался налета? Не похоже».

— Давайте потолкуем.

— О чем?

— Погоди, дорогой, все обсудим.

В голосе Цветкова послышалось что-то вроде раскаяния. В первый раз я увидел, что он волнуется. Он, явно чувствуя всю нелепость своих слов, вдруг предложил:

— Отпустите вы меня, ребята. Там скажете: угодил под бомбежку, сбежал или убит при попытке к бегству. Как сказать лучше — вам виднее.

— Значит, тебя на все четыре стороны, а нам держать ответ?

— Какой же я