Бои у Халхин-Гола (1940) - Давид Иосифович Ортенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем колонна достигла понтонного моста через Халхин-Гол. Сверкает во мраке быстрая река. У моста дежурит наш караул, который регулирует движение. Я иду впереди и указываю первому водителю, куда вести машину. Понтонный мост был затоплен в реке, вздувшейся после двухдневных обильных дождей. Я погружаюсь в воду. Она чуть не сбивает меня с ног. Я цепляюсь левой рукой за кузов легковой машины, а правой указываю дорогу идущей следом санитарной.
К рассвету мы уже были на новой позиции. Это был знаменательный день генерального наступления на японцев. На чистом голубом небе появились непобедимые сталинские соколы. Они направились к сопке Ремизова.
В 9 часов осмелились показаться и японские бомбовозы в сопровождении 34 истребителей. Встреченные нашей авиацией и залпами зенитных батарей, они сбросили бомбы как попало, лишь бы поскорее удрать на посадку.
В 12 часов из-за японских барханов вновь появились 9 двухмоторных бомбовозов. Стали рваться бомбы. Послышался крик: «Давай сюда врача!» Засыпало землей одного младшего командира, сидевшего в окопе. Я прибежал. Окоп совсем завалило. Видно только человеческую голову. А японцы бьют сюда же из дальнобойной пушки. Снаряды рвутся близко, непрерывно свистят вокруг осколки. Я быстро откопал засыпанного землей товарища, потом взял его под руки и вытащил. Он начал дышать. Санитары ползком поднесли сюда носилки. Мы переправили контуженного в санитарную машину, дали ему кислород, а под кожу — лобелии, морфий и противостолбнячную сыворотку. Через двадцать минут контуженный стал говорить. Это был младший комвзвод боепитания соседней части тов, Пилипенко.
В походном душе 24-го полка
В 13 часов ко мне прибежал раненый.
— Товарищ доктор, окажите мне помощь скорее, и я пойду. Скорее, пожалуйста, а то мои товарищи заняли большую сопку. Уже красное знамя там ставят.
Как выяснилось, этот боец шесть раз ходил в атаку, и в последний раз осколками близко разорвавшегося снаряда ему повредило бок. Лицо бледное, но держится он мужественно. Все время поглядывает в ту сторону, где враг, где бой, где решается исход сражения. Гимнастерка на нем разорвана, рубашка вся в пыли, мокрая от пота. Бережно помогаю ему сбросить одежду. Смотрю, — три раны в боку. В двух из них глубоко сидят осколки. Боль, должно быть, адская. Но человек просит только поскорее помочь ему, чтобы тут же вернуться в бой.
— Как ваша фамилия? — спрашиваю.
— Махалошвили.
Красноармеец Махалошвили ни разу не застонал, когда я пинцетом вытаскивал один и затем другой осколок.
— Друг мой, — сказал я ему, наложив повязку, — прежде чем возвращаться в бой, давай еще немного потерпим. Осталась одна маленькая процедура: противостолбнячный укол.
— Что же, — отвечает, — такое уж ваше дело. Только, товарищ доктор, давайте скорее.
Вокруг гудели, шипели, рвались японские снаряды. Все работали, не обращая на них внимания.
Вот помощь оказана. Но теперь нельзя надеть нательной рубашки — не налезает. А гимнастерка у бойца рваная, грязная. Я снимаю с себя чистую гимнастерку и надеваю на раненого.
Говорю:
— Был ты, друг дорогой, бесстрашным пехотинцем, стал теперь интендантом. Иди и бей врага насмерть…
Бой все разгорался. Зеленая сопка, что вправо от нас, стала буро-пепельной от артиллерийского огня. Барханы влево от сопки Ремизова буквально горели. Заметно было, как вместе со столбами пыли взлетают кверху обломки вражеских укреплений, трупы.
Этот день никогда не забудешь. С гордостью вспомнишь, как наши отважные бойцы громили японцев на Халхин-Голе.
Младший командир А. МОРГУНОВ
ИЗ ДНЕВНИКА КОМАНДИРА ПРОТИВОТАНКОВОГО ОРУДИЯ
Шестнадцатое августа. «Скоро, что ли, мы поедем на линию фронта?» — нетерпеливо спрашивает каждый день тов. Никифоров.
Ребятки моего расчета крепкие: все, как один, горят желанием бить наглых провокаторов.
21 августа. Солнце уходит за горизонт. Все небо на западе багрово-красное. До заката гремели наши орудия — выбивали «храбрых» из их бетонных гнезд. А сколько сегодня там было самолетов! И как наши соколы бомбили врага!..
Только что отужинали. Спасибо старшине тов. Кирсанову. НЗ (неприкосновенный запас) еще не трогали, галет и консервов хватает, и даже с добавкой.
22 августа. Вчера не удалось дописать — пришел приказ о переброске нашего подразделения левее. Японцы пытаются ударить во фланг.
Ну что ж, недолгие сборы — орудие к передку, и готово.
— По местам! Заводи моторы! За мной, в походную колонну, марш! — командует тов. Ирбулатов, и вот с бархана на бархан медленно двинулись противотанковые пушки, освещаемые с высокого небосклона луной.
Женя Киндяк тихо запел. Никифоров своим тенорком подхватил.
— Не так громко, товарищи, — предупредил я. — Давайте вполголоса, если хорошее настроение.
А путь становился все труднее. Такие перекосы из-за этих проклятых барханов — того и гляди перевернешь пушку или ящик со снарядами. Я вылез из люка, стал показывать водителю, как ехать.
… Приехали на позицию. Бархан и кустарник. В кустах бронемашины. Комвзвод Ирбулатов ушел вперед, а бойцы с броневиков завязали с нами беседу. Ну, как полагается, сперва — кто, откуда. Один парень — сталинградский — рассказывает о ходе боев за последние двое суток.
Японцы в кольце. У них кончается запас пищи. Подкреплений не получают. Японские офицеры для бодрости, наверно, распустили слух, что, мол, окружены не японцы, а монголо-советские войска. А вот еще японо-белогвардейская брехня: японцы будто бы собираются накинуть мешок на солнце, чтобы оно грело только Японию.
Наш боец Тюрин по этому поводу сказал:
— Мы еще посмотрим, кому солнце светит последний раз.
23 августа. Вчера ночью мы заняли оборону. Спать не пришлось: маскировали орудие, вырыли щели и ровики. Работали крепко и не зря — нас едва ли кто увидит, а обстрел у нас замечательный, и снарядов хватит на всех, кто захочет поинтересоваться нами всерьез и поближе.
Между тем мой расчет готовится к боям. Наводчик тов. Рожков только и ждет, чтобы показался японский танк. Никифоров, заряжающий, еще раз договаривается с подносчиком «насчет проворности» и «чтобы успевал с консервами».
— Ты, брат, не гляди, что я из приписного состава!..
24 августа. Ночь прошла в беспокойстве. Ветер, а еще хуже того — комары. Ну, и комары! Нахально действуют: ни ветер, ничто им не мешает — лезут и в нос, и в уши, и чорт знает куда. И только под утро исчезают. Ну, спать все равно не пришлось. Надо следить за местностью.
…Безветренное, туманное утро.
