Да, та самая миледи - Юлия Галанина

«А! — произнес мой враг насмешливо. — Это дело другого рода. Честное слово, в конце концов, Вам здесь хорошо, Вы не чувствуете ни в чем недостатка, и если Вы уморите себя голодом, то будете сами виноваты».

С этими словами он удалился. Я слышала, как отворилась и затворилась за ним дверь, и я осталась подавленная, признаюсь в этом, не столько горем, сколько стыдом, что мне не удалось отомстить за себя.

Он сдержал слово. Прошел день, прошла ночь, и я его не видела. Но и я тоже держала свое слово и ничего не пила и не ела; я решила, как я заявила ему, уморить себя голодом.

Я провела целый день и ночь в молитве, потому что я надеялась, что Господь простит мне мое самоубийство.

На следующий день дверь отворилась; я лежала на полу, силы начали изменять мне.

При шуме его шагов, я приподнялась на руке.

«Ну как? — спросил голос, звучавший для меня слишком страшно, чтобы я могла не узнать его. — Смягчились ли мы немного и согласны ли купить свободу ценой одного только обещания: молчать? Послушайте, я добрый принц, — прибавил он, — и хотя я не люблю пуритан, но я им отдаю справедливость, равно как и пуританкам, когда они хорошенькие. Ну, поклянитесь же мне на распятии, я не требую от Вас большего».

«Поклясться Вам на распятии! — вскричала я, приподнимаясь (от этого ненавистного голоса ко мне вернулись все силы), — поклясться на распятии! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не заставят меня молчать. Поклясться на распятии! Клянусь, что я буду всюду указывать на Вас, как на убийцу, как на похитителя чести, как на подлеца. На распятии! Клянусь, если мне удастся когда-либо выйти отсюда, я буду молить весь род человеческий отомстить Вам!..»

«Берегитесь! — сказал он таким угрожающим тоном, которого я еще не слышала у него. — У меня есть еще одно средство, заставить Вас молчать или, по крайней мере, не допустить, чтобы поверили хотя бы одному Вашему слову, к которому я прибегну только в крайнем случае».

Я собрала последние силы и в ответ на его слова разразилась смехом.

Он видел, что с этих пор между ним и мной вечный бой не на жизнь, а на смерть.

«Послушайте, — сказал он. — Я даю Вам еще остаток этой ночи и следующий день — подумайте и решите: если Вы обещаете молчать, Вас ждет богатство, уважение, даже почести; если Вы будете угрожать мне, я предам Вас позору».

«Вы! — вскричала я, — Вы!»

«Вечному позору, неизгладимому…»

«Вы!» — повторяла я.

— О! Я Вам говорю, Фельтон, что считала его сумасшедшим.

«Да, я!» — отвечал он.

«Ах, оставьте меня, — сказала я ему. — Уйдите, если Вы не хотите, чтобы я сейчас же на ваших глазах разбила себе голову о стену!»

«Хорошо, — сказал он, — как хотите. До завтрашнего вечера».

«До завтрашнего вечера!» — ответила я, падая снова на пол и кусая ковер от бешенства.

…Фу, я даже устала, живописуя эти ужасы, и замолчала на минутку, собираясь с силами.

У Фельтона был вид человека, которого сейчас хватит удар. Воцарилось молчание.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

КАК РОЖДАЮТСЯ ГЕРОИ

Я продолжила:

— Почти три дня я ничего не ела, не пила и испытывала страшные мучения: по временам точно облако давило мне лоб и застилало глаза, начинался бред.

Наступил вечер; я была так слаба, что каждую минуту теряла сознание, и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю.

В один из этих обмороков я услышала, что отворилась дверь; от ужаса я пришла в себя.

Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске — сам он тоже был замаскирован, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос; я узнала этот внушительный вид, данный ему адом на несчастье человечества.

«Итак, — спросил он меня, — согласны ли Вы дать мне клятву, которую я от Вас требовал?»

«Вы сами сказали, что пуритане не изменяют раз данному слову: Вы слышали, что я обещала преследовать Вас на земле, предав Вас на суд людей, и на том свете, предав на суд Божий!»

«Итак, вы продолжаете упорствовать?»

«Клянусь в этом перед богом, который меня слышит: я буду призывать весь свет в свидетели вашего преступления, до тех пор, пока не найду мстителя».

«Вы проститутка, — сказал он громовым голосом, — и Вы подвергнетесь наказанию, которого заслуживают подобные женщины. Заклейменная в глазах света, к которому Вы взываете, постарайтесь доказать этому свету, что Вы не преступница и не сумасшедшая».

Затем он обратился к человеку, который пришел вместе с ним:

«Палач, исполняй свою обязанность!» — приказал он.

— О! Его имя! Его имя! — вскричал Фельтон, — скажите скорее его имя!

— …тогда, несмотря на все мои крики, — упорно не слыша его, быстро продолжала я, — на все мое сопротивление, так как я начала понимать, что мне угрожает нечто худшее смерти, палач схватил меня, повалил на пол, сдавил меня в своих руках. Я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, призывая на помощь Бога, который не внимал мне, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, раскаленное железо палача выжгло клеймо на моем плече…

Фельтон в ярости выкрикнул что-то похожее на страшное ругательство в устах пуританина.

— Смотрите, — просто и величественно сказала я, — смотрите, Фельтон, какое новое мучение выдумали для молодой, невинной девушки, сделавшейся жертвой насилия злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и впредь не делайтесь так легкомысленно орудием несправедливой мести.

Я медленно стянула с плеча платье, резко разорвала батист рубашки и показала лейтенанту свое клеймо.

Увы, прошло то время, когда я доверчиво открывала его миру, надеясь, что люди поймут и примут. Теперь я обратила свой крест в свое оружие, с горькой, почти ядовитой радостью сознавая, что дело рук одного беззаботного негодяя послужит уничтожению другого, также беззаботно, в силу прихоти то врачующего, то лелеющего язву, разъедающую мою страну.

— Но я вижу тут лилию?! — вырвался у Фельтона изумленный крик.

— В этом-то вся подлость! — грустно ответила я. — Если бы это было английское клеймо, тогда надо бы было еще доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все публичные суды государства, но французское клеймо… О! Им я была действительно заклеймена.

Сдается мне, Фельтон ни разу не видел обнажённого женского плеча. Для него это было таким же потрясением, как для иного увидеть первый раз полностью обнаженную женщину. Да еще пылкое воображение лейтенанта, которое нарисовало в его голове все описанные мной ужасы.

Фельтон упал на колени, безумными глазами взирая на меня снизу вверх.

— Простите! Простите! — восклицал он жалобно. — О, простите мне!

— Простить Вам что?

— Простите мне, что я стал на сторону Ваших преследователей!

Я протянула ему руку. Фельтон кинулся покрывать ее поцелуями.

— Такая прекрасная, такая молодая! — бормотал он.

Ну уж не такая и молодая, мы ровесники, дорогой лейтенант, но все еще прекрасная…

Я поощрила его благосклонным взглядом.

Все-таки насколько разными бывают люди: держу пари, д'Артаньян после такого взгляда стал бы продвигаться все выше, чтобы целовать меня в губы, Фельтон опустился и стал лобызать ноги. Тоже приятно.

Вот я и опять божество. Теперь обратным порядком, чем с де Ла Фером, вознеслась из демона. И человеческой стадии опять благополучно удалось миновать. Странный народ, эти мужчины…

Я чопорно закрыла плечо порванной рубашкой и натянула на него платье. Вот теперь, когда прелести скрыты, он будет думать о них не переставая.

Фельтон с всхлипом вздохнул и спросил:

— Теперь мне остается спросить Вас только об одном: как зовут Вашего настоящего палача? По-моему, только один был палачом, другой являлся его орудием, не больше.

— Как, брат мой? — вскричала я с неподдельным удивлением и гневом. — Тебе еще нужно, чтоб я назвала его! А сам ты не догадался?!

— Как, — округлились глаза у Фельтона, — это он?.. Опять он!.. Все он же… Как! Настоящий виновник…

— Настоящий виновник, — процедила я ледяным тоном, — опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их…

— Бекингэм! Так это Бекингэм! — сделал наконец-то открытие Фельтон.

Я закрыла лицо руками, словно это имя причиняло мне боль. Как я вымоталась, подводя его к этому слову!

— Бекингэм — палач этого ангельского создания! — кудахтал Фельтон. — И ты не испепелил его, Боже мой! И ты оставил его остаться знатным, почитаемым, всесильным на погибель всех нас!

Я подозреваю, что нас, Божьих тварей, такое количество и дела наши столь суетливы и многочисленны, что Господу иногда просто некогда заниматься нашими мелкими делами, он надеется, что мы что-нибудь сделаем для себя сами, не застыв с открытым ртом и ожидая манны небесной.