Ва-банк - Анри Шарьер

— Извините, это у вас французские сигареты? — спросил я по-испански.

— Да, я француз.

— Вот как? Но прежде я вроде бы не видел вас в городе. Скажите, вы случайно не из охраны де Голля?

Он поднялся и представился:

— Комиссар Белио, ответственный за безопасность президента.

— Очень рад познакомиться.

— А вы кто? Тоже француз?

— Бросьте, комиссар, вы же прекрасно знаете, кто я. Не случайно же вы оказались здесь, на веранде.

— Но…

— Не надо, не продолжайте. Вы ведь специально выложили на стол пачку «Голуаз» — дать мне повод подойти заговорить с вами, верно?

— Да.

— Еще рюмочку?

— С удовольствием. Я пришел к вам, потому что отвечаю за безопасность президента. В посольстве готовят список людей, которых желательно убрать из Каракаса на время приезда де Голля. Список будет представлен министру внутренних дел, и он предпримет необходимые меры.

— Я в этом списке?

— Пока нет.

— Что вы еще обо мне знаете?

— Что у вас есть семья и вы ведете честный образ жизни.

— Еще что?

— Что у вас две сестры. Одна, мадам Икс, живет в Париже по такому-то адресу, другая, мадам Игрек, в Гренобле.

— Что еще?

— Что срок судебного преследования по вашему делу истекает в будущем году, в июне 1966-го.

— Кто вам сказал?

— Я узнал об этом перед отъездом из Парижа, они сказали, что передадут эти сведения в здешнее консульство.

— Почему же консул меня не уведомил?

— Они не знали вашего нового адреса.

— Что ж, спасибо за добрую весть. Так, значит, я могу пойти в консульство, и мне это там объявят официально?

— Думаю, да.

— Однако скажите мне, комиссар, только честно, почему вы все-таки оказались сегодня здесь, на террасе? Ведь не для того же, чтобы сообщить мне об окончании судебного преследования или о том, что у моих сестер не изменился адрес?

— Верно. Я пришел повидать вас. Повидать Папийона.

— Но вам же знаком только один Папийон, тот, из досье парижской криминальной полиции, битком набитого ложью, преувеличениями и грубой подтасовкой фактов. Досье, которое никогда не отражало верно личность прежнего Папийона, ни тем более того человека, каким стал он теперь.

— Я искренне верю вам и поздравляю.

— Ну что ж, теперь вы меня повидали и собираетесь включить в список персон, чье присутствие в городе во время визита де Голля нежелательно?

— Нет.

— Что ж, хотите, я теперь сам скажу, почему вы здесь, комиссар?

— Это будет любопытно.

— Потому что вы сказали себе: «Бывший каторжник — он и есть бывший каторжник, как бы он там ни притворялся. И пусть Папийон вроде бы стал добропорядочным гражданином, все равно он в душе авантюрист, искатель приключений. Возможно, сам он не будет участвовать в нападении на де Голля, а уж организовывать его за свои деньги тем более. Но за хорошую мзду вряд ли откажется помочь подготовить нападение, это совсем другое дело, это возможно».

— Продолжайте.

— Так вот — вы глубоко заблуждаетесь, комиссар. Во-первых, я не имею ничего общего с политическими преступниками, пусть даже мне предложат целое состояние. И во-вторых, существует ли вообще организация, способная осуществить покушение в Венесуэле?

— Да, ОАС[15].

— Верно. Это не только возможно, но и очень вероятно. Они столько раз пытались сделать это во Франции. А уж осуществить нападение в Венесуэле — сущие пустяки.

— Пустяки? Почему же?

— Да потому, что людям из ОАС вовсе не обязательно попадать в Венесуэлу обычным путем — морем или самолетом. В стране сухопутные границы огромной протяженности, ведь Венесуэла граничит с Бразилией, Колумбией, Британской Гвианой, не говоря уже о береговой линии. Они свободно могут оказаться на нашей территории в любой удобный для них день, и никто их не остановит. Это ваша первая ошибка, комиссар. Но есть и вторая.

— Какая же? — спросил Белио, улыбаясь.

— Если оасовцы так хитры и коварны, как о них говорят, они ни за что не станут вступать в контакт с живущими здесь французами. Потому что фараоны обязательно будут держать под плотным наблюдением любого сколько-нибудь подозрительного француза. И не забывайте, ни один из такого рода преступников не станет останавливаться в отеле. В городе сотни людей, которые с удовольствием предоставят им убежище и не станут о них заявлять. Так что искать среди местных французов людей, способных осуществить покушение на де Голля, занятие бесполезное.

Уходя, Белио пригласил меня навестить его, если я окажусь в Париже. Он оказался человеком слова. В отличие от многих других французов меня не выслали из Каракаса во время пребывания там президента Франции, которое, к слову сказать, прошло без всяких эксцессов.

И вот я, как полный дурак, вышел на улицу приветствовать де Голля.

И, как полный дурак, совершенно забыл в тот момент, что президент является главой той страны, которая некогда обрекла меня на пожизненную каторгу.

Сдуру, хмелея в припадке патриотизма, был готов отдать полжизни за то, чтобы пожать ему руку или оказаться в посольстве на приеме в его честь, на который меня, разумеется, не пригласили. И все же преступный мир, хотя и косвенно, но отомстил за меня — на этот прием удалось проскользнуть нескольким престарелым, удалившимся на покой шлюхам. Они в свое время умудрились заключить выгодные браки, и вот у входа в посольство приветствовали восхищенную и растроганную мадам де Голль охапками цветов.

Я зашел к французскому консулу, и он зачитал мне уведомление о том, что действительно срок судебного преследования заканчивается для меня в будущем году. Еще год — и я снова увижу Францию!

МОНМАРТР, СУД

1967 год. Я еду во Францию. Один, некого больше оставить в Каракасе вести дела, кроме Риты.

Я поехал через Ниццу. Почему? Дело в том, что, выдавая мне вместе с визой документы, удостоверяющие окончание судебного преследования, консул заметил:

— Пока что я еще не получил инструкций из Франции, на каких именно условиях вам разрешено вернуться. Так что повремените ехать. Или зайдите ко мне еще раз перед отъездом.

Я не стал заходить. Я до смерти боялся, что он покажет бумажку из Парижа, где будет написано, что мне до конца жизни запрещен въезд в департамент Сены. А я твердо вознамерился попасть в Париж. Тот факт, что я не видел и не подписывал этого уведомления, помог бы оправдаться в том случае, если бы консулу, узнавшему о моем отъезде, пришла бы вдруг мысль предупредить французские власти об этом нежелательном визите. Итак, сперва в Ниццу.

1930—1967-й. Прошло тридцать семь лет. Тринадцать из них были дорогой в ад, их сменили двадцать четыре года свободной жизни, из них двадцать два — счастливой семейной. В 1936-м — месяц, проведенный с родственниками в Испании. С тех пор мы так и не виделись, хотя писали друг другу часто. И вот в 1967 году я снова увидел их всех, гостил у них дома, сидел за столом, держа на коленях уже не детей их, а внуков.

Я сошел с поезда на Лионском вокзале и, оставив сумки в камере хранения, вышел на улицу. И вот снова, спустя тридцать семь лет, под ногами моими асфальт Парижа…

Нет, мой асфальт не здесь, а на Монмартре. И, конечно же, я пошел туда ночью. Единственный свет, знакомый Папийону тридцатых годов в Париже, — это электрические фонари.

Вот он, Монмартр: Пляс Пигаль, кафе «Пьеро», пассаж «Элизе» и лунный свет, какие-то подозрительные типы, шныряющие вокруг, шлюхи и сутенеры, которых сразу видно по походке, кафе и бары, битком набитые людьми. Но это всего лишь первое впечатление.

Прошло тридцать семь лет — меня никто не узнавал и не замечал. Да и кто будет смотреть на пожилого, шестидесятилетнего мужчину? Впрочем, шлюхи все равно будут зазывать подняться с ними наверх, а молодые люди, возможно, даже уступят место у стойки, из вежливости.

Кто я для них? Просто еще один прохожий, возможный клиент, какой-нибудь провинциальный мануфактурщик, типичный представитель среднего класса, пожилой мужчина, заблудившийся в городе в этот поздний час. Ведь сразу заметно, что он неуверенно чувствует себя и что эти места ему не знакомы.

Да, я действительно чувствовал себя неуверенно, и, думаю, понятно почему. Новые люди, новые физиономии, все смешалось и перепуталось. Хулиганы, лесбиянки, сутенеры, голубые, тертые парни, робкие обыватели, черные и арабы, марсельцы и корсиканцы, говорящие с южным акцентом, который сразу напоминал мне о старых добрых временах. Совершенно незнакомый мир предстал перед моими глазами.

Здесь я не обнаружил даже того, чему всегда находилось место в те времена, — столиков, за которыми группками сидели поэты, художники, актеры с длинными волосами, словом, богема. Я не встретил вообще ни одного парня с длинными волосами.

Я бродил от бара к бару, словно лунатик, заглядывая в те залы, где стояли знакомые мне бильярдные столы. И вежливо отказался от гида, предложившего мне показать Монпарнас. Впрочем, я все-таки спросил его: