Алмазный Меч, Деревянный Меч. Том 1 - Ник Перумов

– Посмотрим-ка, что там делается, – с этими словами Эвелин свесилась за борт, стараясь разглядеть севшего некоторое время назад в седло господина Онфима-первого. Высунулась – и тотчас отдёрнулась назад, точно узрев восставшего из могилы упыря.

– Там... т-там... – она побледнела.

С фургоном поравнялся всадник. Рядом – второй, запасной конь. А сам наездник – водноцветном алом плаще!

– Ну, как вы тут, почтенные? – глумливо усмехнулся не кто иной, как сам господин Онфим. – Не соскучились?.. Было очень интересно послушать вашу премилую беседу, – крикнул он. Улыбка его сделалась ещё шире. – Хвалю, Кицум, молодцы, Эвелин с Нодликом. Вы хорошо поработали. Вот только выводы сделали не слишком-то верные. Девчонка всё равно не спасла бы вас. Даже Иммельсторн в её руке не остановит Ливня.

– Зачем... зачем ты ускорил его? – взвизгнула Эвелин. Агата заметила, как рука женщины плавно скользнула вдоль не видимого для Онфима бедра. В кулаке что-то тускло сверкнуло.

Онфим гаденько скривился.

– Я? Ускорил? Ты выжила из ума, женщина. Однако ты права в том, что тучи и впрямь как с цепи сорвались. Очень скоро они будут здесь, так что прощайте, мои дорогие. Вас ожидают незабываемые часы!.. И, кстати, спрячь звёздочку, Эвелин. Меня этим не проймёшь, а тебе, глядишь, и пригодится – покончить с собой...

Это верно. Простая сталь ничего не значит для волшебника – тем более имеющего право на одноцветный плащ.

– Иммельсторн Дану не должен увидеть света, – продолжал издеваться Онфим. – Я отвезу его в Хвалин, а вы – вы все останетесь здесь. Цирк же можно собрать и новый.

Нодлик громко всхлипнул.

Ничего не страшась, Онфим презрительно повернулся спиной к оцепеневшим людям; хлестнул коня. За спиной его Агата увидела накрепко притороченный длинный свёрток. Сокровище Дану Онфим увозил с собой.

И почти сразу же истошно, в муке заржали остальные лошади. Ноги у них подгибались, несчастные животные одно за другим падали.

Через несколько секунд фургон встал. Мёртвые кони лежали на дороге.

Глава восьмая

– Начинается, – спокойно повторил Сидри. В самой глубине глаз гнома трепетало пламя. – Спина к спине, Вольные! Это пострашнее любых чудовищ. Гном держал топор двумя руками, наперевес. И напряжённо вглядывался во тьму, словно видел там что-то. Ни Кан-Торог, ни Тави не могли различить ровным счётом ничего.

Священник в измазанной грязью рясе легко поднялся, с улыбкой встал рядом с Тави-Алией.

– Вы напрасно боитесь, – сказал он. – Всё это лишь жалкие попытки Тьмы сбить вас с пути истинного. Отец Лжи извращает дороги, искривляет их, возводит преграды, вчера ещё торные тракты оборачиваются гибельными тупиками...

– Что ты несёшь, хуманс, заткнись! – прорычал Кан-Торог.

– Ты ошибаешься, сын мой, – мягко возразил священник. – Ваш путь благословлен самим Спасителем... мы верим. Какая из пришедших с тёмной стороны тварей может угрожать вам?..

Тоскливый вой повторился. На сей раз значительно ближе. Гнусавые перекаты звука обрушивались, давили, заставляя мозг вскипать в черепных коробках. Тави со стоном прижала левую, незанятую саблей руку к виску; Кан-Торог сморщился, скрипнул зубами. Сидри едва не выронил топор – и лишь священник остался стоять как ни в чём не бывало.

– Вера, вера и ещё раз вера, дети мои. Вы верите в могущих причинить вам вред чудовищ, и вы терпите вред. В то время как молитва, идущая из сердца, может оборонить лучше всяких ме...

Тьма – или, вернее, то, что казалось Тьмой – нанесла удар внезапно. Туман за спиной священника нежданно сгустился, обретая форму исполинского хобота; призрачное щупальце потянулось, раздуваясь, охватило голову священника... и внезапно отдёрнулось. Серый цвет сменился тёмно-багровым.

«Я не знаю, что это. Только холод. Ничего больше».

Эти мгновения вдруг стали очень длинными. Первой ответила Тави.

Любой мало-мальски грамотный маг всегда имеет «под рукой» сколько-то заранее сплетённых боевых заклятий. Огонь, любимая игрушка воинов-волшебников, или вода, или любовно сотворённое чудище – одни сплошные когти, клыки, рога и клешни. Однако сейчас перед юной чародейкой оказалось поистине Нечто, о котором умалчивали все до единой магические книги. Оно не имело тела, что само по себе и неудивительно. Оно не имело и сердца, средоточия, куда только и можно направить удар, разящий наповал. Главное – отыскать это сердце; а Тави его не чувствовала. Туман свивался в жгуты, пласты его ходили кругом острова, то и дело со внезапными порывами ветра доносились полные злобы завывания, а сердца по-прежнему не было.

И она ударила не огнём, не небесной молнией – она ударила безумием.

Тави долго трудилась над этим заклятьем. Маги Вольных только посмеивались над её усилиями. Она упрямо нагибала голову и не бросала работу.

Сотканное из тумана щупальце, что, подобно багровоглавой змее, нависало над замершим священником, конвульсивно дёрнулось. Магическим зрением Тави видела, как жёлтое пятно помчалось вдаль, стремительно увеличиваясь, бледнея и растекаясь.

Безумие. Ошеломляющее по яркости и убедительности видение, в мгновение ока проникающее в сознание любого существа, внушающее ему, что всё, им воспринимаемое, есть лишь плод его воображения, а совсем-совсем рядом, за завесой опустившейся Тьмы уже стоят те, кто вот-вот оборвёт жалкую нить его бытия. Ужас, ужас, ужас и бессилие, кем бы ты ни был, что бы ты ни было – ты бессилен, беспомощен и обречён, ты не знаешь, что реально вокруг тебя и что нет. Ты можешь лишь слепо наносить удары, впустую рассекая воздух, не в состоянии хотя бы отсрочить жуткий свой конец...

Вой изменился, превратившись в нечто неистовое, полное слепой ярости, ошеломлённое... Ночь испуганно прижалась к земле, не в силах вынести этих рвущих саму Тьму звуков. Нечто древнее, невесть как очутившееся на поверхности, могучее, но слепое, корчилось в неописуемых мучениях, поражённое не знающим промаха оружием.

Тави тяжело упала на колени. Заклятье отняло все силы, все без остатка. Она только успела заметить, как рядом с ней рухнул священник, точно подрубленное дерево.

...Очнулась она на рассвете. Успокоительно потрескивал небольшой костерок; Сидри и Кан-Торог сидели, протянув руки к огню. В котелке что-то вкусно булькало.

Глаза Тави открывала с огромным трудом, словно тянула в гору неподъёмную тяжесть. Веки упрямо не желали подниматься, вновь впускать в отдохнувшие за ночь глаза ужас и страхи окружающего мира. Они были мудры, эти веки, они-то знали, что нет ничего лучше блаженной Тьмы, где можно раствориться, став невидимой и неуязвимой.