Воспоминания (Царствование Николая II, Том 2) - Сергей Витте

Генерал Орлов от сего удовольствия устранился. Произошло, как говорили, даже маленькое охлаждение... Аню Танееву {139} Императрица выдала замуж за лейтенанта Вырубова.......................................................

(пропуски, так в оригинале!; ldn-knigi)

........................................................................

Венчание Ани Танеевой с Вырубовым было особо торжественно в Царском Селе с малым выходом и плачем. Неутешно плакала Императрица, так плакала, как не плачет купчиха на показ, выдавая своих дочек. Казалось бы, могла Ее Величество удержать свои слезы для пролития в своих комнатах. За невестой в Петербург ездил Царский поезд. Затем Аня целовала руку не только Императрице, но и Императору. Всю эту комическую историю со всеми удивительными подробностями мне рассказывал адмирал Бирилев, который был приглашен на свадьбу .......................................................

Не прошло и года, как Вырубовых развели ................................

........................................................................

...............Факт тот, что теперь Вырубов состоит офицером на каком-то военном судне все в плаваниях, а госпожа Вырубова, находясь без всякого положения, числясь разведенною женою лейтенанта Вырубова по интимности, скажу даже, исключительной интимности, самая близкая особа к Императрице, а потому и в известном отношении и к Императору.

За Аней Вырубовой все близкие царедворцы ухаживают, и не только они, но их жены и дочери, а она, Аня, устраивает им различные милости и влияет на приближение к Государю тех или других политических деятелей. После развода Вырубовых сохранилась какая-то мистериозная связь между Императрицей, Аней и генералом Орловым до его смерти, которая случилась с год тому назад.

Еще недавно перед выездом Императрицы в путешествие (август, сентябрь сего [1909] года) Она ездила с Аней на могилу генерала Орлова в Петергоф, возила живые цветы и обе там плакали, что я знаю чуть ли не от свидетеля этой сцены.

Затем были посылаемы и другие отряды, о которых я, как и об отряде генерала Орлова, обыкновенно узнавал post factum.

От кого эти отряды получали указания и кто был их инициатором, я в некоторых случаях совсем не знал; вероятно, иногда это делалось не без ведома и инициативы министра внутренних дел Дурново, но большею частью по инициативе местного военного начальства.

При такой дезорганизации власти отряды эти, по существу при смуте полезные и даже необходимые, часто своей необузданностью и {140} отсутствием дисциплины являлись элементом государственного беспорядка и я не мог иметь на них никакого направляющего объединительного влияния. Когда бесполезные и жестокие выходки начальников этих отрядов доходили до Государя, то встречали Его одобрение и, во всяком случае, защиту.

Я был солидарен с министром внутренних дел в том, что раз есть смута, выражающаяся в насилии и неподчинении законным требованиям властей, то против таких проявлений нужно мобилизовать силу, что мы должны прежде всего действовать морально своим присутствием, что если эта сила, т. е. войска, встречают насилие, то это насилие должно быть подавлено силою, и, в этом случае, необходимо действовать решительно и энергично, без всякой сентиментальности. Раз же порядок восстановлен силою, затем не должно быть ни мести, ни произвола, должен войти в действие закон и законная расправа. Должен сознаться, что это в некоторых случаях не исполнялось. Военное начальство произвольничало и я не только не имел власти воздействия, но зачастую все это делалось без всякой моей инициативы и моего влияния. Все это возбуждало общественное мнение и понятно, что нарекания прежде всего падали на меня. Это также было одною из причин, почему я просил Государя, когда я собрал первую Думу, накануне ее открытия освободить меня от премьерства. Об этом, Бог даст, я буду еще иметь возможность изложить подробнее, приведя и соответствующие документы. Во всяком случае мой архив послужит освещением, и освещением доказательным моих настоящих заметок, и не только освещением, но очень часто существеннейшим дополнением.

Варшавским генерал-губернатором состоял генерал-адъютант Скалон, который и занимал этот пост во все время моего председательствования. Я лично был с ним совсем незнаком, но по образу действия его и ознакомившись с ним по служебным делам, у меня осталось о нем воспоминание, как о человеке твердом, верном слуге Государя, но человек воспитанном и весьма корректных правил.

В Царстве Польском беспорядки, сопровождавшие почти во всей Империи японскую войну и начавшиеся еще несколько лет ранее этой войны и все усиливавшиеся по мере потери властью от неудач этой войны как морального престижа, так и фактической силы, вследствие отвлечения большинства войск за Байкал, - проявились с {141} особливою интенсивностью. Беспорядки эти выражались как в движении крестьян, вследствие чего не везде помещикам безопасно было жить в своих усадьбах, так особенно сильно в среде рабочих, как вследствие сравнительно большого развития в привислянских губерниях промышленности, так и по другим причинам.

Эти явления, которые имели место во многих местностях России, получили в Царстве Польском особую окраску и особую благоприятную почву вследствие, так называемого, польского вопроса, до настоящего времени составляющего злобу дня, так называемого, славянского дела.

В то время, как анархически-революционные течения в России встречали отпор в национально-русском патриотизме и консерватизме, основанном преимущественно на карманных интересах, так что в конце концов революция была подавлена, когда правительство дало возможность сорганизоваться консервативно-благоразумным течениям, - в Царстве Польском польско-национальный патриотизм, который с одной стороны имеет свои исторические традиции, а с другой, усиленный произволом русского бюрократизма, временно отодвигал все остальные течения, разъединяющие различные классы населения и соединял большинство населения в стремлении прежде всего освободиться от русского влияния, т. е. в стремлении в большей или меньшей степени автономизироваться. На этой политической почве объединились почти все поляки, у всех в это время проснулась надежда "освободиться", разница в желаниях заключалась только в степени и объеме этого освобождения.

Были такие, которые мечтали довести освобождение до степени образования особого Царства, соединенного лишь с Империей в лице одного и того же Монарха, но громадное большинство не шло далее освобождения до степени самостоятельности местного управления, а многие, преимущественно высшие и состоятельные классы, не шли даже далее того, чтобы получить одинаковые во всех отношениях права с русскими, не быть, как некоторые выражались, "неграми" и устранить произвол "чиновников-поповичей" (это особый тип, можно сказать, гениальное воспроизведение коего олицетворялось в Победоносцеве), но в результате все поляки, пользуясь положением момента, желали "освободиться", а потому сочувствовали русскому освободительному движению, которое появлялось часто в уродливых формах, между прочим, в значительном ослаблении чувства меры и разумения, что все-таки Великая Россия создалась тысячелетнею славною историею (если бы она не была славною, то не было бы и Великой России), а потому {142} нужно ее (Россию) совершенствовать, но не давать на поругание и издевание кого бы то ни было, а в том числе и поляков, что освобождение от произвола чиновников и кретинизма дворцовой камарильи, это одно дело, а освобождение России самой от себя, от всей своей истории, от результатов всех своих исторических подвигов, от суммы своего исторического тысячелетнего бытия, от воспоминаний о реках крови, которые мы русские пролили, создавая самих себя в лице Великой Российской Империи - это другое дело.

Когда я вступил на пост главы кабинета, я нашел в Царстве Польском такое состояние анархии, сопровождающееся ежедневными убийствами и анархическими выступлениями, что я чувствовал необходимость принять решительные меры.

Вследствие этого я снесся с генерал-губернатором о том, не считает ли он нужным объявить край на военном положении.

Скалон, видимо, сам этого желал, но никто из власть имущих до 17-го октября не решались взять на себя инициативу. Итак, Царство Польское было объявлено на военном положении, что, к удивлению моему, возбудило более негодования в русских крайних "освободистах", нежели в массе поляков.

Мера эта на съезде русских общественных деятелей (земских и городских) вызвала порицание, как шаг не либеральный, а русским социалистам и анархистам послужила поводом объявить вторую забастовку на фабриках и железных дорогах, которая, впрочем, оказалась неудавшеюся. Этим протестам, исходившим из русских крайних сфер, я не придал никакого значения; единственно, что меня покоробило, это то, что на съезде русских общественных деятелей явились представители Польши, известный адвокат (если не ошибаюсь) Дмовский и Врублевский, гр. Тышкевич и другие (гр. Тышкевич, затем вернувшись в Варшаву, продолжал вести резкую пропаганду своих крайних тенденций, а потому был выслан генерал-губернатором в северные губернии и затем, по моему предстательству, вместо северных губерний был выслан заграницу).