Письма 1846-1847 годов - Николай Гоголь

На обороте: Paris.

Son excellence monsieur le c-te Alexandre Tolstoy.

Paris. Rue de la Paix, № 9. (Hôtel Wagrame).

В. А. ЖУКОВСКОМУ

Неаполь. Февр<аля> 10 <н. ст. 1847>

По делам моим относительно печатанья книги произошла совершенная бестолковщина. Больше половины писем остановлены цензурой, именно тех самых, которые относятся к должностным лицам и всяким чиновным дельцам, стало быть, самых существенных и, по-моему, нужных писем. Плетнев имел неосмотрительность выпустить [не дождавшись, выпустить] оставшийся клочок. Вышла не то книга, не то брошюра. Лица и предметы, на которые я обращал внимание читателя, исчезнули, и выступил один я, своей собственной личной фигурой, точно как бы издавал книгу затем, чтобы показать себя. Бестолковщина эта меня прежде бы очень рассердила, но теперь, [когда] слава богу, спокойствие мое не возмутилось. Я обратился с письмом к государю, прося его разрешить это дело и бросить взгляд на статьи, которые были писаны в сердечном желаньи сослужить ему сим службу. Сердце мое говорит мне, что он не отвергнет. Тем более, что два месяца тому назад он приказал выдать мне не только новый пашпорт на пребыванье мое за границей, но приказал канцлеру написать во все наши миссии и начальства на Востоке, чтобы мне повсюду было оказываемо особенное покровительство, где ни буду проходить я, и потом, спустя несколько времени, расспрашивал обо мне с трогательным участием у Миха<и>л<а> Юрьев<ича> Вьельгорского. Всё это показывает мне, что рука божья чьими-то чистейшими молитвами хранит меня! Здоровье мое несколько вновь расстроилось. Ночи я не сплю и сам не могу понять отчего, потому что волненья нервического нет, ниже волненья в крови. Слабость усилилась, и некоторые прежние недуги стали возвращат<ься>. Но божьей милостью дух унынья далеко от меня. И самая неожиданная смерть Языкова не повергнула меня в печаль, но в какое-то тихое упованье. Всею душою обнимаю всех вас, от мала до велика, составляющих прекрасную и близкую душе моей семью.

Весь т<вой> Г.

Мой адрес попрежнему: Неаполь, palazzo Ferandini. Ради бога, словечко о самом себе и о распоряжениях по поводу отъезда в Россию!

На обороте: Son excellence monsieur

monsieur Basile de Joukoffsky.

Francfort sur Mein. Saxenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

А. О. РОССЕТУ

Неаполь Февраль 11 <н. ст. 1847>

Я получил ваше письмо от 29 декабря русского штиля и вслед за ним письмо Плетнева с извещением о выпуске книги. Плетнев сделал большую неосмотрительность этим выпуском одного клочка наместо всей книги. Нужно было ждать терпеливо разрешенья высшего на пропуск всех тех писем, которые должны были служить подкреплением мыслей, сказанных в этом клочке. Не пропущено почти всё то, где объясняется, как сказанное приложить к делу: все письма к должностным лицам и чиновникам внутри России, в которых объясняется возможность делать и подвиги истинно христианские на всяком месте светских должностей наших. Безделица! Я книгу составлял вовсе не затем, чтобы сердить Белинских, Краевских и Сенковских, я глядел во внутрь России, а не на литературное общество. Книга теперь состоит из общих мест, и наместо тех лиц [люд<ей>] и предметов, которые должны были выступить на вид читателей, выступил на сцену один я, точно как бы я затем издавал свою книгу, чтобы себя показать. Вы уже, без сомнения, знаете, что я писал всем, кому следует, чтобы представить это дело на рассмотренье того [тому] кому следует. А потому, как только это [это дело] будет разрешено, книга должна явиться вторым изданием в полном виде с размещением всех мест в таком точно порядке, как было у меня до времени беспорядков, [тех беспорядков, которые] произведенных взбалмошно-неразумной цензурой. У меня не без причины была наблюдена связь и некоторая последовательность в письмах. Они [они были] затем, чтобы читателя вести постепенно к уразумленью дела, а не озадачивать его отрывками. Плетнев глядит на это дело с своей точки, ему любо моей книгой дразнить [посер<дить>] своих литературных недоброжелателей. Второе издание я предполагал печатать в Москве, поручив его Шевыреву, по причине, что, во-первых, там бумага и печатанье стоят дешевле, а во-вторых, и потому, чтобы не сказал Плетнев, что я уже вовсе без совести и навьючиваю его, как лошадь, моими делами. Но теперь вижу, что в Москве может случиться легко проволочка и какая-нибудь путаница, а книге следует непременно выйти к светлому воскресению. Ибо не' мешает вам узнать (если вы этого еще не знаете), что после светлого воскресения сбыт и расход книжный прекращается и вся Россия погружается в непробудный сон во всех отношениях. Итак, печатанье вновь должно обрушиться на плечи Плетнева, но вы ему помогите, стряхните лень и постарайтесь изворотиться молодцом и гоголем в типографском деле. Эта работа не так скучна, как вы думаете, вы почувствуете потом даже маленькие наслаждения преследовании всяких промахов со стороны наборщиков, а иногда в поправке и самого автора, который, доселе знает очень плохо грамматику и русское словосочинение. Не мешает вам также принять к сведению, [за<метить>] что всякую скоро отпечатанную книгу можно отпечатать еще вдвое скорее: вся тайна заключается в прибавке лишнего числа наборщиков, зависящей от приказанья фактора. Теперь поговорю с вами о самом Плетневе. Я бы очень хотел знать его собственное состояние душевное. Это чистейшая душа в полном смысле слова, исполненная чистейших желаний. Но он, как мне кажется, попал в фальшивые отношения и в фальшивые столкновения с людьми, через это он приобрел сухость и черствость, которых у него прежде не было, и некоторое озлобление противу некоторых (кто бы они ни были), [Далее начато: кото<рые>] совершенно несвойственное его душе. Мне кажется, если бы я узнал хорошенько его внутреннее состояние, я бы ему, может быть, помог. [помогать выпутаться <…>] В письме его я приметил какие-то неясные жалобы на многих людей нынешнего петербургского света. Он говорит о добродетели, находящейся в угнетении и презираемой за бедность ее даже от наших благороднейших людей, из чего я думаю, что он получил некоторый щелчок по части каких-нибудь аристократических покушений. Сколько возможно, рассмотрите его вновь, как бы сызнова, и напишите мне о нем. Вы хоть человек себе и молчаливый, но, мне кажется, взгляд у вас верен, и вы редко даете промаха. Благодарю вас за готовность вашу споспешествовать снабжению [снаб<жать>] меня книгами. Вяземского поблагодарите также много, много. Спросите его, получил ли он письмо мое, посланное с Апраксиным, которым я просил его войти в мое скорбное положение по части всего не пропущенного цензурой и выправить в совокупности с Плетн<евым> и графом Мих<аилом> Юрьев<ичем> Вьельгорским всё, что окажется [может быть, окажется] у меня неловко и неприлично, перед подачей статей на высшее рассмотрение. В прибавку к журналам, [книгам] мне посылаемым, я попрошу [попрошу у вас] «Иллюстрацию» Кукольника за прошлый год, переплетенную в одну книгу. На нынешний я не прошу. В книге этой есть повести Даля, которые мне очень нужны. Этого писателя я уважаю потому, что от него всегда заберешь какие-нибудь сведения положительные о разных проделках в России. [о том, что делается в России] Там же есть и другие повести из русского быта. Пожалуста, не забывайте того, что мне следует присылать только те книги, где слышна сколько-нибудь Русь, хотя бы даже [полож<им>, даже] в зловонном виде. Я очень [Я бы очень] боюсь, чтобы Плетнев не стал меня потчевать Финляндией и книгами, издаваемыми Ишимовой, которую я весьма уважаю за полезные труды, и уверен, что книги ее истинно нужны, но только не мне. Мне нужны не те книги, которые пишутся для добрых людей, но производимые нынешнею школою литераторов, стремящеюся [но скорей те, которые производит нынешняя школа литераторов, стремящаяся] живописать и цивилизировать Россию. Всякие петербургские и провинциальные картины, мистерии и прочие. В прошлом году вышла книжка «Петербургские вершины», ее мне пришлите обе части. Но довольно. Я устал. [Далее начато: Извините] Я устаю теперь весьма скоро, потому что здоровье мое вновь несколько расклеилось. Вот уж скоро два месяца, как одержим я бессонницами (которым не могу постигнуть причины). Не позабудьте же, мой добрый и мною любимый Аркадий Осипович, передавать мне все впечатления, какие где ни будет производить моя книга во всех кругах, даже в самых низших слоях, не выключая и дворовых людей. А потому вы просите всех сколько-нибудь благотворительных людей покупать мою книгу не для одних себя, но затем, чтобы раздавать их умеющим читать и [но] не имеющим на что купить. Но будьте здоровы. Бог с вами, не ленитесь и пишите. При сем письмецо к Плетневу. [Шевыреву]

На обороте: St. Pétersbourg. Russie.

Его высокоблагородию Аркадию Осиповичу Россети.