Вера - Алиса Клима

наказала Ирине отдать ее Клавке. Некоторые «придурки» уже были в бараке и лежали на вагонках. Навстречу им поднялась барачная дневальная – Анна Ивановна Балаян-Загурская – пышногрудая дама лет шестидесяти с крупными чертами лица, сильными руками и мощной шеей со вдовьим горбом.

– Кого Федосья Прокофьевна нам привела? – радушно, голосом уверенной в своих позициях женщины заговорила она и двинулась навстречу Ирине и Федосье.

– Вот, Ирина Александрова – вчерашняя этапная, – засмеялась Федосья, и они с Анной Ивановной Балаян-Загурской обнялись по-свойски. – Там еда у ней, сами знаете…

– Добро пожаловать, Ирочка, в наш самый теплый и красивый барак на зоне, – чуть ли не восторженно сказала Балаян-Загурская с небольшим кавказским акцентом. Она, не стесняясь, по-родственному, так же крепко обняла Ирину.

Балаян-Загурская была на самом деле Ани Аванесовна Балаян-Загурская. Ее отец был армянский делец из Баку, при царе занимавшийся нефтедобычей, а мать – западенка. Отец матери женился на азербайджанке из завидной семьи, поскольку сам Загурский – дедушка Анны Ивановны, тоже был вовлечен в нефтепромысел. Это были очень богатые и успешные семьи, объединившие активы для постепенного выхода из западных картелей и открытия собственного. Но их планы нарушились в 1917 году.

Практически всю семью истребили. Мужа Балаян-Загурской – Саида Керим-заде – расстреляли в 1934 году, а ее неделей позже осудила «тройка» на семь лет лагерей. Она была этапирована к Ларионову, как раз когда он занимался организацией порядка во вверенном ему лагпункте и сразу же понял, что на зоне хороший дневальный может быть важнее политрука, а то и заместителя начальника. Так в течение нескольких месяцев Балаян-Загурская стала дневать в бараке № 1, а Федосья пошла на повышение, как шутил Кузьмич: была переведена на вольное поселение и практически стала домоправительницей и правой рукой Ларионова по хозяйственно-бытовой части.

Балаян-Загурская для своих лет была очень энергичной женщиной с пышными поседевшими буклями, характерным кавказским носом и довольно широкой грудью. За спиной заключенные с легкой руки Баронессы прозвали ее «Червонка» и еще «Романова», потому как она была практически точной копией Елизаветы Петровны на десятирублевой монете 1758 года. Откуда Баронесса знала о монетах 1758 года, никто установить не смог, потому что вскоре после этапа она сказалась больной и теперь стремительно впадала в непроглядную деменцию. Клавка считала, что Баронесса была представительницей почившего в бозе дома Романовых и тщательно это скрывала. Впрочем, Клавка была любительницей конспираций, поэтому ее умозаключения воспринимались многими как откровенное вранье.

Балаян-Загурская тем временем быстро вошла в роль, и вскоре ее громкий раскатистый голос усмирял за минуты любую женщину в бараке. Ее характерное «Ну-ка!» могло успокоить даже потасовку у́рок. При этом всех женщин Балаян-Загурская называла ласково, как добрая тетушка. Ее непререкаемый авторитет не позволял женщинам прерывать даже ее густой храп. Спала она не на нарах, а на потрепанной «дворянской» козетке у входа в «бабью казарму»: дворянской она считалась потому, что Пузенко приволок ее как-то из Новосибирска и сказал, что нашел бесхозной у старого особняка. Но Кузьмич считал, что Пузенко ее попросту спер, так как не мог никогда пройти мимо оставленной без присмотра любой, даже худой, вещи, ведь Пузенко и сидел за свои непреодолимые слабости в конечностях, как говаривал лагерный «придурок» – старик Лев Иванович Чмух. Ларионов тогда, прознав про хозяйственность водителя, приказал определить козетку для Загурской и обреченно махнул рукой на беспутного шофера, которого Кузьмич для проформы предлагал упечь в ШИЗО.

– Федосья, проводи Ирочку на ее место, – гостеприимно сказала Балаян-Загурская. – Ирочка, приходи поговорить, как устроишься, я тебе все по бараку расскажу. А харчи Клавушка пристроит.

Федосья пошла с Ириной вдоль широкого прохода, в котором стояло три столика. На дальних нарах сидели молодые женщины и посматривали в сторону Ирины и Федосьи.

– Это «придурки», – нашептывала Федосья. – Я сама из их рядов вышла. Некоторые на зоне батрачат, некоторые сотрудничают…

– Как же они сотрудничают? – искренне удивилась Ирина.

– Подмахивают кое-кому и стучат, да и просто проныры, – спокойно ответила Федосья со смешком.

– Я не понимаю, – прошептала Ирина.

– Эх ты гордячка! – засмеялась добродушно Федосья. – С мужиками живут. Кто с вохрой, кто с урками. Вон та с Грязловым путается, да и с урками нет-нет и спит.

– Какая красивая женщина, – заметила Ирина.

– Эта? А это хозяйская, Анисья, я говорила. Только не знаю, почему он не подженится. Не хочет ее брать насовсем, а она на все готова.

Александрова смутилась и села на вагонку.

– Вот твое место – рядом с Инессой Палной, – сказала Федосья. – Ладно, дел невпроворот. Матраца пока нет, придется поспать на чем бог пошлет. Скоро ваши вернутся. Анисья! Я новенькую привела.

Федосья исчезла. Ирина осмотрелась. Барак был прямоугольной формы с четырьмя рядами вагонок – по два с каждой стороны широкого прохода, который зэки прозвали «крестный путь», так как вдоль него нередко дефилировали монахини и пилястры нар напоминали виселицы средних веков. Щели в стенах кое-где заделали подручными средствами – где глиной, где соломой. Из щелей все равно поддувало. В большом проходе между двумя рядами нар стояли две самодельные буржуйки – одна ближе к выходу, другая в конце, где сидели Анисья и еще три девушки. У первой буржуйки стоял кустарно сколоченный столик. Вагонки были прибраны, но создавалось впечатление, что они завалены барахлом: на некоторых лежали соломенные матрацы, на других – набитые ветошью холщовые мешки вместо подушек. Недалеко от того места, куда определили Ирину, лежала старуха Изольда. Ирина нагнулась к ней.

– Вам сильно плохо? – спросила она.

– Это я-то оглохла? – закряхтела Баронесса, с усилием всматриваясь в Ирину. – Мария наша! Дождалась…

Ирина отпрянула. Рядом с Изольдой спала Наташа Рябова. Сашка, руководимая опытом, отправила ее из медпункта «доживать» в барак, так как лечить Рябову было нечем даже в больнице Пруста.

Ирина решила познакомиться с девушками и прошла в дальний конец барака.

Анисья сидела на верхнем этаже нар – там меньше дуло – в шифоновом платье и лисьем тулупе. Ее темные волосы были аккуратно уложены, глаза подведены, ногти покрыты ярко-красным лаком. Как ухожены были ее руки… Рыжая Ангелина с ней рядом, покачивая одной ногой, подпиливала ногти на другой. Напротив, на соседней вагонке, Надежда Семеновна и Раиса играли в самопальные карты, сделанные из склеенных книжных листов. Они постоянно собачились, не стесняясь в выражениях.

Девушки смотрели на Ирину сверху с показной надменностью и даже презрением, словно враждебность была необходима для соблюдения условия их существования.

– Замарашка вшивая, – шепнула Ангелина Анисье. – Контра из ШИЗО.

– Умолкни, – сказала Анисья и одарила Ирину ослепительной улыбкой, внимательно ее при этом изучая. – Кто