Криптономикон, часть 2 - Нил Стивенсон

— Я его не набивал, — говорит Уотерхауз. — Набила машина.

— Набила машина… — очень медленно повторяет Комсток.

— Да. Когда закончила анализ. — Уотерхауз внезапно разражается блеющим смехом. — Вы же не подумали, что это сырые входные данные?

— Ну…

— Входные данные занимают несколько комнат. Я проанализировал почти все сообщения, перехваченные нами за время воины. Помните, несколько недель назад я потребовал грузовики. Они возили перфокарты в архив и обратно.

— Господи! — говорит Комсток. Еще бы он не помнил грузовики: постоянное урчание моторов под окнами, выхлопные газы, мелкие ДТП. В коридорах снуют туда-сюда рядовые с коробками на тележках. Наезжают людям на ноги. Пугают секретарш.

И шум. Шум, шум от треклятой машины Уотерхауза. Цветочные горшки падают со шкафов. В кофейных чашках — стоячие волны.

— Секундочку, — говорит один из сотрудников ЭТК тоном человека, внезапно понявшего, что ему впаривают лабуду. — Я видел грузовики. Видел перфокарты. Вы пытаетесь нас уверить, то проанализировали все и каждую расшифровку?

Уотерхауз немного подбирается.

— Ну, это единственный способ решить задачу.

Теперь математический дока готов пришлепнуть его на месте.

— Согласен, что единственный способ статистически подтвердить это… — он машет в сторону мандалы пересекающихся многоугольников на доске, — …проанализировать, перфокарта за перфокартой, несколько грузовиков старых расшифровок. Тут сомнений нет. У нас другое возражение.

— Какое же?

Дока сердито смеется.

— Меня просто смущает тот неприятный факт, что в мире нет машины, способной так быстро проанализировать столько данных.

— Слышали шум? — спрашивает Уотерхауз.

— Шум слышали все, — вставляет Комсток. — И что?

— Ой. — Уотерхауз закатывает глаза, дивясь собственной глупости. — Все правильно. Простите. С этого надо было начать.

— С чего с этого? — спрашивает Комсток.

— Доктор Тьюринг из Кембриджского университета указал, что бу-бу-бу блям-блям-блям хо дядя янга ланга бинки джинки ой да, — говорит Уотерхауз или что-то в таком роде. Он переводит дыхание и роковым движением устремляется к доске. — Можно я это сотру?

Рядовой с губкой кидается к доске. Стенограф глотает таблетку амфетамина. Математики из ЭТК вгрызаются в карандаши, как собака в куриную косточку. Лампы вспыхивают. Уотерхауз хватает новый мелок и прижимает его к безупречно чистой доске. Острие с треском ломается, меловая пыль оседает на пол длинным параболическим облачком. Уотерхауз наклоняет голову, как священник перед началом службы, и набирает в грудь воздуха.

Через пять часов действие амфетамина заканчивается. Комсток ничком распростерт на столе посреди полной комнаты выжатых, измочаленных людей. Уотерхауз и рядовые с ног до головы в меловой пыли, похожи на привидения. Стенографы окружены грудой исписанных блокнотов. Они часто прерывают работу, чтобы помахать занемевшими пальцами. Магнитофоны бесполезно крутятся, одна катушка полна, другая пуста. Только фотограф еще держится и включает вспышку всякий раз, как Уотерхауз заканчивает исписывать доску.

Комсток понимает, что Уотерхауз выжидательно на него смотрит.

— Понятно, сэр? — спрашивает он.

Комсток украдкой заглядывает в блокнот, надеясь отыскать там подсказку. Видит четыре допущения Уотерхауза, которые записал в первые пять минут, и больше ничего, только слова «ЗАРЫВАТЬ» и «ВЫКАПЫВАТЬ», окруженные частоколом машинальных чиркушек.

Комстоку необходимо хоть что-нибудь сказать.

— Эта… э… м-м… процедура зарывания, которая… м-м… э-э…

— И есть самое главное! — радостно отвечает Уотерхауз. — Понимаете, машины ЭТК хороши как устройства ввода-вывода. С логическими элементами все достаточно ясно. Нужен был способ дать машине память, чтобы она могла, в терминологии Тьюринга, быстро зарывать данные и так же быстро их выкапывать Это я и сделал. Устройство электрическое, но его основные принципы знакомы любому органному мастеру.

— Можно мне… э-э… на него взглянуть? — спрашивает Комсток.

— Конечно! Оно у меня в лаборатории.

Однако не все так просто. Прежде надо сходить в туалет, затем перенести в лабораторию фотоаппараты и вспышки. Когда все наконец входят, Уотерхауз стоит возле исполинской конструкции из труб, опутанных бесконечными проводами.

— Это оно? — спрашивает Комсток.

По всему помещению катаются горошины ртути, как шарики от подшипников. Они давятся под ногами и разлетаются в стороны.

— Оно.

— Как вы его назвали?

— КОЗУ, — говорит Уотерхауз. — Контактное оперативное запоминающее устройство. Я собирался нарисовать на нем козу, ну такую, с рогами, только не успел. Да и художник из меня никакой.

Каждая труба имеет длину примерно два фута и диаметр около четырех дюймов. Их, должно быть, несколько сот — Комсток пытается вспомнить, сколько было в заявке, которую он подписал несколько месяцев назад. Уотерхауз заказал чертову уйму труб — хватило бы подвести водопровод и канализацию к целой военной базе.

Трубы смонтированы горизонтальными рядами, словно в уложенном на бок органе. В каждую вставлен маленький бумажный репродуктор от старого приемника.

— Репродуктор издает сигнал — ноту, которая резонирует в трубе, создавая стоячую волну, — говорит Уотерхауз. — Значит, в одних частях трубы давление низкое, в других — высокое. — Он пятится вдоль машины, рубя воздух руками. — Эти сифонные трубки наполнены ртутью. — Он указывает на несколько U-образных трубок, закрепленных по длине большой трубы.

— Я и сам вижу, — говорит Комсток. — Не могли бы вы отойти подальше? — просит он, заглядывая через плечо фотографа в видоискатель. — Вы мне загораживаете… так лучше… еще… еще, — потому что по-прежнему видит тень Уотерхауза. — Отлично!

Фотограф нажимает на спуск. Лампа вспыхивает.

— Высокое давление выталкивает ртуть, низкое — всасывает. Я поместил в каждую сифонную трубку электрические контакты — просто две проволочки на некотором расстоянии одна от другой. Если проволочки разделены воздухом (потому что высокое давление выдавило ртуть), ток не идет. Но если они погружены в ртуть (потому что ее засосало низким давлением), ток идет, поскольку ртуть — проводник! Таким образом сифонные трубки производят набор двоичных цифр, повторяющий рисунок стоячей волны: график гармоник той музыкальной ноты, которую издает репродуктор. Мы передаем этот вектор на колебательный контур, создающий звук в репродукторе, так что вектор битов самовозобновляется бесконечно, если только машина не решит записать новую последовательность.

— Так, значит, устройства ЭТК действительно контролируют эту штуковину? — спрашивает Комсток.

— В этом вся суть! Вот здесь логические платы зарывают и выкапывают данные! — говорит Уотерхауз. — Сейчас покажу!

И прежде чем Комсток успевает крикнуть «Не надо!», Уотерхауз кивает капралу в дальнем конце комнаты. На капрале наушники, какие обычно выдают артиллерийским расчетам самых больших орудий. Капрал послушно дергает рубильник. Уотерхауз зажимает уши и расплывается в улыбке, неэстетично, на взгляд Комстока, показывая зубы.

И тут время останавливается или что-то в таком духе, потому что все трубы разом начинают играть вариации одного и того же низкого ре.

Единственное, что может Комсток, это не рухнуть на колени; разумеется, он тоже зажал уши, но звук идет не через них, а пронизывает все тело, как рентгеновские лучи. Раскаленные звуковые клещи тянут его внутренности, капельки пота летят с лысины, яйца скачут, как мексиканские бобы. Столбики ртути в сифонных трубках поднимаются и опускаются, замыкая и размыкая контакты, причем явно упорядоченно: это не бессистемный турбулентный плеск, а некая осмысленная последовательность дискретных движений, управляемая программой.

Комсток вытащил бы пистолет и застрелил Уотерхауза но для этого надо оторвать руку от уха. Наконец машина умолкает.

— Она только что рассчитала первые сто чисел Фибоначчи, — говорит Уотерхауз.

— Насколько я понял, это запоминающее устройство — лишь та часть машины, в которой вы зарываете и выкапываете данные, — говорит Комсток, пытаясь совладать с высокими обертонами собственного голоса и говорить так, будто сталкивается с подобными вещами на каждом шагу. — Если бы надо было дать название всему агрегату, что бы вы предложили?

— М-м, — говорит Уотерхауз. — Ну, главное его назначение — совершать математические действия, как и у вычислителя.

Комсток фыркает.

— Вычислитель — это человек.

— Ну… эта машина использует двоичные числа. Наверное, можно назвать ее «цифровой вычислитель».

Комсток печатными буквами записывает в блокноте: «ЦИФРОВОЙ ВЫЧИСЛИТЕЛЬ».

— Это войдет в ваш доклад? — весело спрашивает Уотерхауз.

Комсток едва не выпаливает: «Доклад?! Это и есть мой доклад!» Тут у него в голове всплывает смутное воспоминание. Что-то насчет «Лазури». Какие-то золотые рудники.