Останется с тобою навсегда - Илья Вергасов

Звуки слились, ощутимо вздрагивала земля, не столько услышал, сколько почувствовал уханье тяжелых гаубиц. Сериями летят на запад огненные "сигары" - бьют реактивные установки. Взрывы десятков тысяч снарядов и авиационных бомб сжирали кислород, и вскоре трудно стало дышать. Ткнулся лицом в землю, хватая запекшимся ртом пропитанный пороховым угаром воздух. Грохот, треск продолжались целую вечность, земля качалась, как палуба в зыбком море. Артиллерийско-бомбовый удар длился пятьдесят минут, затем оборвался, и глухая тишина показалась куда страшнее кромешного ада.

- Начинается атака! - заорал Ашот, ударив кулаком по земле.

Гул надвигался исподволь, будто из глубины земли. Снова надрывно заголосили батареи, бросая теперь снаряды в глубину немецких укреплений.

- Идет пехота! - Ашот приложил ладонь к уху. - Точно, пошла, матушка!

Я не слышал криков атакующих, но как-то ощущал движение на линию немцев и то, как пехота вклинивается в оборону, - после такого артиллерийско-бомбового удара там, у немцев, не должно быть ни одной живой, огневой точки. Уже пора идти танкам. Жду: вот-вот завоют моторы и залязгают гусеницы. Ну!

Что-то случилось. Может, я оглох? Нет, хорошо слышу, как наши пушки молотят второй эшелон врага. Но почему так близко рвутся снаряды? За монастырской стеной черные фонтаны земли.

- Беда! Яман-беда! - закричал Касим.

Немецкие пулеметы и пушки усиливали удар, вся линия нашей обороны в огне и дыму. Метрах в ста снова рявкнули наши гаубичные батареи; в воздухе стало темно от самолетов; штурмовики летели на запад низко-низко, задевая, казалось, верхушки деревьев; визг реактивных снарядов дошел до критической точки и уже слухом не воспринимался. Да что за чертовщина!

Полная глухота. Лишь зрением улавливаю все происходящее и догадываюсь, что наш фронт начал еще один артналет.

Устав от всего, не уловил момента не ложного, как в первом случае, а настоящего переноса огня в глубину линии вражеской обороны, не понял, когда пехота пошла на штурм.

* * *

Танки входили в прорыв, лязгом и воем заглушив все другие звуки. За танками пошел конный корпус, потом покатила мотопехота, а за нею еще танки, танки. Переправа дугой прогибалась от тяжести мощных машин, ни на минуту не оставаясь свободной.

Появились первые раненые, наперебой и возбужденно рассказывали о ложной атаке. Солдат, вышедший из боя после ранения, охоч на слово. Черноглазый сержант, с рукой, наспех уложенной в лубок, с подсохшей кровью на гимнастерке и брюках, возбужденно рассказывает:

- Ну и смехота, елки-палки!.. Обдурили фрицев, как ягнят. Как заорем "ур-ра", а сами ни с места!

Санитар, сопровождающий, перебивает:

- Да не так, кореш. Как наши, значит, огонь в глубину перенесли, тут и показали чучела.

- Ты был, да? Ты соображаешь, тюха-матюха! Не показали, а двинули вперед по ложным проходам. Ну и умора, как зашпарили они по чучелам ошметки летели!

- Во-во, тут-то их снова и накрыли наши.

- И амбец! В окопе одного гада только и нашел, так он в упор, подлюка, - и тр-рах! - кивнул на лубок.

Десять тысяч чучел было "поднято в атаку". Их двигали на немцев по заранее подготовленным и замаскированным траншеям. Противник все, что сумел сберечь от первого артналета, бросил на передний край. Тут-то наша артиллерия и штурмовая авиация смешали все живое с заднестровской землей!..

Слежу за переправой - уже скоро вечер, а потоку войск не видно конца. Идут полки резерва Главного Командования, машины с боеприпасами...

Наши батальоны замерли и ждали сигнала на марш на тот берег. Они хорошо скрыли себя, даже комендант переправы не подозревал, что под носом у него сосредоточился целый стрелковый полк, который, напружинившись, ждет момента, чтобы броситься на тот берег. На рассвете я подошел к нему, немолодому подполковнику, оглохшему и охрипшему. Он не понимал, чего я добиваюсь. А когда понял, попятился:

- Ты в своем уме?

- Мой полк должен быть к утру на позициях.

- У меня график, понимаешь? Сам командующий фронтом подписал, а ты лезешь... Ну что за народ! - Показал мне спину.

Я отошел в сторонку, но не спускал глаз с дороги, по которой сползали к переправе машины, повозки. Около часа шли дивизионы гаубичного полка. И вдруг - никого, тихо! Я просигналил, и через минуту-другую батальон Шалагинова мчался на переправу рота за ротой.

- Астахов, давай!

Бежали солдаты, смыкаясь затылок в затылок, по деревянному, настилу тарахтели повозки.

Комендант застукал нас тогда, когда на том берегу были все три батальона, а на помост вступила полковая батарея.

- Кто позволил? - заорал он оглушительно и, надвигаясь на меня, стал вытаскивать пистолет.

В запале я схватил его за руку, выбил пистолет, который упал в воду.

- Ты?! Ко мне! - крикнул он.

Прибежали автоматчики, подхватили меня под руки, поволокли по мосту. Привели в полутемную просторную землянку.

- Товарищ уполномоченный командующего фронтом, разрешите доложить! обратился комендант к худощавому полковнику.

- В чем дело?

- Подполковник самовольно занял переправу! - О пистолете он умолчал.

- Как смели? Под суд отдам! - накинулся на меня уполномоченный.

- За что? Я воспользовался паузой и перебросил полк на тот берег.

- Откуда пауза? - Он повернулся к коменданту.

- Девяносто шестая танковая бригада запаздывает по неизвестным причинам, товарищ полковник...

- Тогда в чем дело, комендант?

- Мы оба виноваты, товарищ полковник, - говорю я.

- Идите - и чтобы через десять минут ни одного вашего солдата на переправе, ни одной повозки!

Вышел вместе с комендантом.

- Ты уж извини, виноват, - сказал я ему.

- Где это ты научился драться?

- Да ладно тебе, сказано - виноват.

- Не завидую твоим подчиненным...

С того берега набегал горький и влажный ветерок. Под копытами Нарзана сухо гремел настил...

Мы двигались за наступавшими частями. Деревья вокруг почернели от гари, на них ни листьев, ни плодов.

Попадались пленные. Они сдались сразу же после вторичного переноса огня в глубину их обороны. На запад путь им казался страшней, чем к нам. Они медленно брели, немцы и румыны, с застывшим в глазах страхом.

Наступление продолжалось при тридцатипятиградусном пекле. Тысячи трупов лежали от Днестра до Селемета, который сейчас брался штурмом. Над ним стояло ржавое марево солнца и огня. Не счесть покалеченных и разбитых машин, уже обобранных армейской шоферней. А лошадей, лошадей... Бедолаги, позадирали мощные копыта в стальных подковах в небо...

Санитарная служба фронта падала с ног от усталости. Повсюду запах хлорки. Пленные румыны роют глубокие ямы.

А войска - на запад, на запад...