Радигост и Сварог. Славянские боги - Михаил Серяков

Хотя в Европе обычай трупосожжения становится господствующим только со времен лужицкой культуры, мы можем предположить его более глубокие корни, уводящие нас в эпоху индоевропейской общности, распавшейся в III тыс. до н. э. В Индии сожженные на погребальном огне предки описывались находящимися на небе (РВ Х, 15,14):

Кто, сожженный Агни, кто несожженный Агни,Посреди неба радуются поминальной жертве…

Следующий гимн (РВ Х, 16) был специально посвящен Агни как погребальному костру, и в первом же четверостишье содержалась просьба к богу огня отправить умершего, воспринимаемого как приготовленная наподобие еды жертва, на небо:

Не сожги его, Агни, дотла, не спали!Не испепели его кожу и тело!Когда приготовишь (его), Джатаведас,То отправь его к отцам!

Представление о покойнике как запеченной жертве было присуще и древнерусской традиции, о чем свидетельствует надпись № 21 в храме Софии в Новгороде: «…(ки)те пиро(ге въ) печи, гридьба въ корабли… перепелъка пар(е в)ъ доуброве, пост(ави) кашоу, по(ст)ави прироге, тоу иди». А. А. Медынцева интерпретировала ее как песенку-считалку, однако с ней не согласилась Т. В. Рождественская, которая совершенно справедливо связала ее с комплексом похоронных представлений: «Однако ее метафорический смысл и местоположение в Мартирьевской паперти собора вблизи от гробницы архиепископа Мартирия позволяют связать этот текст с погребальным ритуалом. Представления о покойнике в замкнутом пространстве гроба как гребной дружине (гридьбе) в корабле или как о пироге в печи, о покинувшей тело душе как о перепелке, парящей в дубраве, упоминание о поминальной тризне с ритуальными кушаньями («постави кашу, постави пироге…») и о проводах на тот свет («ту иди») восходят, несомненно, к языческим истокам. Видимо, неслучайно оба этих текста были тщательно зачеркнуты современниками, а чуть ниже надписи на стене Мартирьевской паперти тогда же появилась надпись: «Оусохните ти роуки» (№ 204)» (Рождественская Т. В. Древнерусские надписи на стенах храмов, СПб., 1992, с. 21). Отметим только, что образ корабля мог появиться в этом тексте и в связи с разобранным выше представлением о переправе души после смерти через реку, да и в целом здесь упоминаются вещи, связанные с тремя стихиями (огонь, вода и воздух), играющими роль в загробных странствиях души. Печь, в которой соединились образы домашнего очага и столба (как отмечает И. И. Срезневский, одним из значений древнерусского слова «столб» как раз и было «печной столб», «печь»: «Ставъ въ своеи избѣ оу столба пещна») (Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка, т. III, ч. 1, М., 1989, с. 580), была тесно связана с похоронным ритуалом. Еще в XIX веке крестьяне, возвратясь домой с похорон, обязательно прикладывали руку к очагу или печи, чтобы животворящей силой домашнего огня очиститься от соприкоснувшейся с ними скверны смерти. С другой стороны, печь, как и ворота, воспринималась как своеобразное окно между мирами, и в Белоруссии верили, что если в течение сорока дней после похорон по вечерам заглядывать в дом через «пичне окно», то можно увидеть умершего. В Олонецкой губ. на сороковой день после смерти ставили прибор для покойника, которого, как считалось, можно было увидеть, сев за печь, а в Словакии верили, что если в Сочельник посмотреть в печь, то можно увидеть умершего отца. Как видим, с принятием христианства в разных местах славянского мира печь стала выполнять ту же функцию, что и ворота русов-язычников, описанные ибн Фадланом.

Также и «Илиада» фиксирует обряд трупосожжения у древних греков. Описание этого обряда начинается с того, что к Ахиллу является душа его убитого друга Патрокла, которая жалуется, что не может попасть в Аид без совершения этого погребального обряда:

Там Ахиллесу явилась душа несчастливца Патрокла,Призрак, величием с ним и очами прекрасными сходный;Та ж и одежда, и голос тот самый, сердцу знакомый.Стала душа над главой и такие слова говорила:«Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал?Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь?О! погреби ты меня, да войду я в обитель Аида!Души, тени умерших, меня от ворот его гонятИ к теням приобщиться к себе за реку не пускают;Тщетно скитаюся я пред широковоротным Аидом.Дай мне, печальному, руку: вовеки уже пред живущихЯ не приду из Аида, тобою огню приобщенный!»

Затем идет описание приготовления погребального костра:

С ними остались одни погребатели: лес наваливши,Быстро сложили костер, в ширину и длину стоступенный;Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем;Множество тучных овец и великих волов криворогих,Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех ихСобранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушныйС ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши;Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины,Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйныхС страшною силой поверг на костер, глубоко стеная.Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было;Двух и из них заколол и на сруб обезглавенных бросил;Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных,Медью убив их: жестокие в сердце дела замышлял он.После, костер предоставивши огненной силе железной,Громко Пелид возопил, именуя любезного друга:«Радуйся, храбрый Патрокл, и в Аидовом радуйся доме!Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался:Пленных двенадцать юношей, Трои сынов знаменитых,Всех с тобою огонь истребит; но Приамова сына,Гектора, нет! не огню на пожрание — псам я оставлю!»

(…)Но костер между тем не горел под мертвым Патроклом.Сердцем иное тогда Пелейон быстроногий замыслил:Став от костра в отдалении, начал молиться он ветрам,Ветру Борею и Зефиру, жертвы для них обещая.Часто кубком златым возливал он вино и молил ихК полю скорей принестися и, пламенем сруб воспаливши,Тело скорее сожечь. Златокрылая дева Ирида,Слыша молитвы его, устремилася вестницей к ветрам,Кои в то время, собравшись у Зефира шумного в доме,Весело все пировали. Ирида, принесшися быстро,Стала на каменном праге; и ветры, увидев богиню,Все торопливо вскочили, и каждый к себе ее кликал.

(…) Воздвиглися ветры,С шумом ужасным несяся и тучи клубя пред собою.К понту примчались, неистово дуя, и пенные волныВстали под звонким дыханием; Трои холмистой достигли,Все на костер налегли, — и огонь загремел, пожиратель.Ветры всю ночь волновали высоко крутящееся пламя,Шумно дыша на костер; и всю ночь Ахиллес быстроногий,Черпая кубком двудонным вино из сосуда златого,Окрест костра возливал и лицо орошал им земное,Душу еще вызывая бедного друга Патрокла.Словно отец сокрушается, кости сжигающий сына,В гроб женихом нисходящего, к скорби родителей бедных,—Так сокрушался Пелид, сожигающий кости Патрокла,Окрест костра пресмыкаясь и сердцем глубоко стеная.В час, как утро земле возвестить Светоносец выходит,И над морем заря расстилается ризой златистой,Сруб под Патроклом истлел, и багряное пламя потухло.Ветры назад устремились, к вертепам своим полетелиМорем Фракийским; и море шумело, высоко бушуя.Грустный Пелид наконец, от костра уклонясь недалеко,Лег изнуренный; и сладостный сон посетил Пелейона.Тою порой собиралися многие к сыну Атрея;Топот и шум приходящих нарушили сон его краткий;Сел Ахиллес, приподнявшись, и так говорил воеводам:«Царь Агамемнон, и вы, предводители воинств ахейских!Время костер угасить; вином оросите багрянымВсе пространство, где пламень пылал, и на пепле костерномСына Менетия мы соберем драгоценные кости,Тщательно их отделив от других; распознать же удобно.Друг наш лежал на средине костра; но далеко другиеС краю горели, набросаны кучей, и люди и кони.Кости в фиале златом, двойным покрывши их туком,В гроб положите, доколе я сам не сойду к Аидесу.Гроба над другом моим не хочу я великого видеть,Так, лишь пристойный курган; но широкий над ним и высокийВы сотворите, ахеяне, вы, которые в ТроеПосле меня при судах мореходных останетесь живы».Так говорил; и они покорились герою Пелиду.Сруб угасили, багряным вином поливая пространствоВсе, где пламень ходил; и обрушился пепел глубокий;Слезы лиющие, друга любезного белые костиВ чашу златую собрали и туком двойным обложили;Чашу под кущу внеся, пеленою тонкой покрыли;Кругом означили место могилы и, бросив основыОколо сруба, поспешно насыпали рыхлую землю.Свежий насыпав курган, разошлися они.

Как видим, и в данном случае большое значение имели ветра, которые приходилось умилостивлять специальными приношениями.