Долина костей - Майкл Грубер

— Что это у тебя на шее? — спрашивает она.

— Это? — Он касается распятия. — Символ христианства. Видишь ли, много веков тому назад Господь Бог спустился с Небес и силой Святого Духа… — Он явно насмешничает.

— Я имела в виду тот, другой предмет.

— А, это! Это enkangue. Амулет сантерии. Ты знаешь, что такое сантерия?

— Смутно. Для чего он служит?

— Помимо всего прочего, он отпугивает зомби.

— А тебя часто беспокоили зомби? — лукаво спрашивает она.

— В последнее время не так уж часто, — отвечает Паз, — но пока я не обзавелся этой штуковиной, от них было не протолкнуться.

У Лорны складывается впечатление, что он не шутит: видно, тут что-то специфически кубинское, чего ей не понять.

— Что-то их не видно, — говорит она, оглядевшись по сторонам, — должно быть, амулет действует.

— Qod erat demonstrantum, — провозглашает он с улыбкой, — сама видишь.

Они едят сэндвичи и пьют холодное пиво «Миллер-12». Паз достает сотовый и делает звонок, но не получает ответа. Лорна не спрашивает, кому он звонил, но надеется, что не другой женщине.

Она понимает, что ничего не знает об этом человеке, но ей кажется, что он относится к тем мужчинам, которые умеют обставить свидание. Если, конечно, у них свидание. Вместе с последней мыслью к ней в известной степени возвращается недавняя подавленность, и, чтобы справиться с ней, Лорна набрасывается на еду. Обычно она не особо увлекается кубинской кухней, находя ее чересчур жирной и пряной, но сейчас, вгрызаясь в сэндвич, испытывает истинное наслаждение. Булочка удивительно свежая, сочные ломтики мяса прожарены на гриле как раз в меру, анис и перец придают восхитительный аромат, сыр использован швейцарский, самый настоящий, соус как раз нужной вязкости и без противных сладковатых добавок.

Она непроизвольно урчит от удовольствия.

— Хороший сэндвич?

— Невероятный! — ухитряется выговорить она, прожевывая очередной кусок.

Он рассказывает ей о том, что это самый лучший кубинский сэндвич в континентальной Северной Америке и делается он по старому рецепту, доведенному до совершенства его матерью, которая начала бизнес с продажи таких сэндвичей на автостоянке. Слава о них распространилась настолько, что кубинские рабочие не ленились проехать несколько миль до ее заведения, где покупали эти сэндвичи дюжинами, чтобы отвезти на свои строительные площадки, что и позволило матушке открыть свое первое заведение.

Ей понравилось, как он об этом рассказывал, забавно и без жалоб на трудности, которыми пересыпают свои рассказы большинство иммигрантов.

— Ну а как ты? Каков твой идеальный кубинский сэндвич?

Лорна заслуженно гордится своим умением слушать: черта вообще полезная, а при ее профессии просто необходимая. Правда, одна из причин, по которой она избрала психологию, заключалась как раз в возможности иметь дело с людьми, выкладывавшими все о своей жизни, не очень интересуясь чужой. Домашней заготовки у нее не было, и рассказ о ее любимом «кубинском сэндвиче» приходит на ум не сразу. В результате Паз получает резюме вместе с обычными анекдотическими историями из студенческой жизни, отчасти вымышленными, направленными на то, чтобы отклонить любые попытки копнуть глубже. Но тем не менее она высказывается насчет своего желания понять, что движет людьми, почему они так отличаются друг от друга, и узнать, можно ли с помощью стандартного инструментария выявить их тайную боль. Паз слушает, и не только слушает, но, к ее изумлению, задает вопросы, свидетельствующие о понимании. Лорна удивляется: если она и ждала чего-то от этой прогулки, то никак не оживленной дискуссии на тему об операционных различиях между непараметрической и параметрической статистикой. Прутиком на песке она чертит диаграммы, уравнения и таблицы, иллюстрирующие вариативность…

Наконец наступает молчание.

— Припекает, — говорит Паз, — давай искупаемся.

Он направляется к воде и почти без всплеска ныряет. Лорна снимает топ и шорты: две бутылки пива несколько облегчили для нее этот подвиг, и, хотя неловкость все равно сохраняется, она направляется туда, где над поверхностью поблескивает его мокрая, как у тюленя, голова. Он наблюдает за ней с оценивающей улыбкой, и Лорна, ощущая на себе его взгляд, убыстряет шаги, чтобы поскорее погрузиться в воду. Вода тепловатая и кажется маслянистой, как будто кто-то добавил в залив пену для ванн.

Оба они погружаются в воду по подбородок, потом плывут. Лорной овладевает чувственная истома, которую она пытается приписать пиву, хотя, возможно, все дело в том, что ей не доводилось купаться с самого разрыва с Хови Касданом. Хови в жизни не повел бы ее на такой плебейский пляж, ну а окажись он каким-то чудом здесь, тут же принялся бы поучать ее, как нужно плавать и вообще вести себя в воде.

На пляже кто-то включает радио: женский голос исполняет песню на испанском. Паз поворачивается к ней и произносит речитативом:

— «Ей пелось ярче гения морей. Вода не крепла в голос или мысль, не обретала тела, трепеща порожним рукавом…»

В какой-то момент Лорне кажется, что он переводит на английский звучащую песню, но потом она соображает, что для синхронного перевода текст звучит слишком уж гладко, да и стихи чересчур замысловаты для программы «Сорок хитов кубинской Америки».

— «Ее движенья рождали крик, вели немолчный плач, который был не наш, но внятный нам, под стать стихии, глубже постиженья».[14]

Он ухмыляется и широким жестом обводит залив.

— Что это? — спрашивает она после изумленной паузы.

— «Идея порядка в Ки-Уэст» Уоллеса Стивенса.[15] Одна моя подруга имела обыкновение, когда мы оказывались в море, декламировать всю эту вещь наизусть.

Лорна ощущает неожиданный укол ревности.

— Подруга? Значит, сам ты курс современной литературы не прослушал?

— Не-а.

— А как насчет психологии?

— Точно так же.

— Но все же прослушивают основной гуманитарный курс. Ты где учился?

— В Курли, в епархиальной средней школе.

— Я имею в виду колледж.

— Я не учился в колледже.

— Неужели? Но… как же… я хочу сказать…

— Как тупоголовый недоучка может рассуждать о клинической психологии и цитировать модернистские стихи?

— Я не это имела в виду.

— Именно это, но я не обижаюсь. Вообще-то, по натуре я малый смышленый и любознательный, но мне всегда не хватало терпения отсиживать часы в аудиториях или сдавать тесты. Ох, чего я на дух не переношу, так это тесты. Зато у меня прекрасная память, и я схватываю все, что слышу от образованных людей, главным образом от женщин. Можно сказать, получил образование на женском факультете. Например, до сегодняшнего дня я понятия не имел о том, что такое Уилкоксоновский тест на различия между выборками, а теперь знаю. Иногда мне советуют почитать ту или иную книгу, и случается даже, что я так и делаю. А еще листаю словарь, выуживая из него мудреные словечки. Чтобы пустить пыль в глаза, этого хватает, но, по правде говоря, я только нахватался вершков, знаю понемногу обо всем, но ни в чем не разбираюсь глубоко. Меня можно сравнить с птицей, которая собирает и тащит в гнездо блестящие побрякушки, как там ее…

— Сорока.

— Вот-вот — сорока. И в каком-то смысле это хорошо, потому что для детектива иметь пусть поверхностный, но широкий кругозор очень даже полезно. А как следует ему необходимо разбираться только в одном.

— В чем именно?

— В людях. Уметь их читать.

Паз слегка подвигается в воде так, чтобы быть лицом к ней, в то время как светящее позади солнце отражается от воды, образуя яркий нимб вокруг его головы, и спрашивает:

— Можно, я задам тебе личный вопрос?

Лорна чувствует, как ее сердце сдавливают тиски. Инфаркт? Тот кубинский сэндвич? Она делает глубокий вдох, потом еще один.

— Конечно.

— Почему ты так ходишь?

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она, прекрасно понимая, о чем речь.

— Ссутулившись, плечи вперед. Это от смущения? Я хочу сказать, у тебя не было в детстве какой-нибудь тяжелой болезни?

— Нет, — отвечает она, сгорая от стыда.

Он проскальзывает позади нее и кладет руки ей на плечи. Его пальцы зондируют, надавливают — мягко, деликатно, но настойчиво.

— Так, что тут у нас? — бормочет он. — Расслабься, ладно, просто расслабься. Позволь мне заняться этим.

Его левая рука скользит вперед, останавливается как раз над линией ее груди, и большой палец нажимает с такой силой, что буквально вдавливается в ее тело. Это ощущается как проникновение, приятное, но слегка пугающее. Теперь его руки перемещаются к мышцам ее шеи, разминают их, надавливают и движутся дальше, дюйм за дюймом. Эротическим этот массаж не назовешь, но и на клинический не похоже. Массаж ей делали и раньше, но сейчас он вызывает совсем другие эмоции: как будто волны прокатываются сквозь ее плоть. Она отдается этому ощущению, но тут же пугается ослаблению самоконтроля и напрягается.