Легенда об Арсении и Марине - Адам Орех

капли энергии да сил. Никакой рыцарь не мог и докоснуться до них: всякий был — какое страшное слово! — уничтожаем ими. Страшные картины рисовали художники того времени после сего происшествия, ибо жуть, настоящая жуть, нечеловеческий кошмар творился в те минуты… Спаси, о Боже! Тайно подкравшись, разбойники уже вторглись в то здание, в обитель, принявший Марину. Эх! Право, вы и так понимаете, что творений Господа стало меньше… Ну, таков уж сей песочный, истинно песочный мир! Было видно, как по лестнице бегут, суетясь, сии стражники, да уж и они перестали существовать…

Я вот думаю: почему всё происходит так стремительно? Неужто в самом деле было так? Или, продав душу свою диаволу, я уже не могу творить более? не могу писать, как и прежде? О, где ты, чувство! Но так смешна сия наука словесная… Да, я понимаю, великие творцы, о сколь величайшие! как обидны и мерзки слова сии мои пред вами… Нет, я не буду мысль свою окончать… Господи! Да прости ты меня, сумасшедшего, что я такой… Знаю, что не может человек творить без присутствия в нём Божьего Духа… Что же мне делать ныне? Но да будет, как получится!

Вот и настал тот (что вам, впрочем, всем известно) величайший момент, когда герой наш наконец-то достиг своей цели. Вот, осталось лишь подняться по сей лестнице, которая подобна воронке, право, засасывающей. Ах, как же сердце сие билось у раба нашего! Он, если говорить честно, так боялся, что желал бросить сие дело и уйти, но он всё-таки понимал, что уже поздно, уже нельзя, ибо столько сделал, столько натворил, пролил столько крови!..

«Господи! Господи! Неужто я практически возле неё? А вдруг она сейчас выйдет, так что я увижу её? Ах!! Но страх сей суть лишь… Точно! Сей страх лишь суть игра диавола, ибо он жаждет нашего страданья, — дабы меня лишить счастия, он мне мысли сии и суёт в голову, проклятый… И сомнение сие тоже лишь какая-то глупость. Хорошо, что я всё это знаю и не попадусь на уловки хитреца! Хотя, хотя… но вдруг я… вдруг я всё-таки что-то не так сделал? Вдруг я допустил какую-то важную, но в то же время незаметную, неизвестную ошибку? Как-то всё, всё всё-таки как-то… Бог его знает! Чувствую что-то в самом деле неправое. Может, стоило… Ах! Как же я боюсь! Однако ж вот… Конец».

Дверь сия распахнулась! и оттуда, точно молния, точно солнечный свет, точно не настоящая по размерам вспышка, предстала она…

Что же Арсений чувствовал в этот момент!

Молчание. Несмотря на всё, мысль уже не лезла в голову, она просто повиновалась тем инстинктам, которые не допустили вымирания всего живого. Сия кровь, сей огонь — сколько уж можно?! Постоянно, право, сей страх, как раба перед владельцем его, сей трепет и унижение… Арсений уж не существовал более, ибо… а оно нужно? Да, он пришёл, дабы…

— Марина! — выкрикнул через неведомые силы Арсений.

Но он или сбредил, или что, да Марины не было.

— Где… жена, она?.. — задыхаясь, слабо говорил герой наш.

Сан’сан закрыл глаза свои и, сложив два пальца, что-то произнёс, так что, не открывая глаз своих, он пошёл за стену, а потом ещё за стену, а потом ещё куда-то, а потом он открыл глаза свои и обратился:

— Там.

Ещё бóльшая волна страха, сего жуткого кошмара обмыла вдруг героя нашего! Однако ж я явлюсь в сей важный момент и нечто расскажу.

(Вырезано.)

Ох! Честно говоря, непонятно, как ничтожное сердечко раба нашего Арсения не остановилось, но, видно, то угодно Богу, чтобы так всё совершилось. Невероятно! Вся жизнь героя сего предстала перед глазами его, что часто бывает и перед смертью, в каком-то одном, часто непонятном людям, образе, в чётком и быстром чувстве, как электрический заряд, исходящий из тёмной, зловещей тучи в момент, в который ветра бешено воют, а небо рыдает, во всю плачет, ударяет о землю.

О! Молния, истинно молния ударила в Арсения: это настоящее, не в мыслях, тело, глаза, лицо… Он видел её светлые волосы, так плавно спадающие с невообразимо аккуратной, гладкой головы. Её зелёные глаза хоть и были испуганы, но милота, та великая красота всё ещё сохранялась на лице её. И маленький носик, и столь прекрасного размера губки, и её светлое чело — поражали. Герой не верил! В самом деле, это — она!

И она глядела на него, героя нашего, стоявшего в пёстром плаще — то ль фиолетовом, то ль синем, то ль жёлтом. Лицо его было неаккуратно и достаточно противно, не очень чисто, предельно испорчено жиром и другими неприятными образованиями. Глаза его выглядели внимательными и зоркими, однако виднелось в них что-то неясное, даже пугающее… Волосы его были длиннее обычного, но не сказать, что сильно. Что-то в теле его определённо не хватало, ибо, посмотрев на него, нельзя было не остаться с ощущением того, что выглядит он как-то необычно, по-особенному странно.

— Марина! — и всякий звук заглох после слов сих, уступив место мысли и чувству, — Марина!

Однако Марина решила ничего на это не отвечать.

О! Какая злость вдруг накрыла нашего героя! Если мгновение назад он чувствовал себя рабом и весь дрожал, то ныне, выпрямившись, герой наш уверенно, с некоторой гордостью, стал подходить к Марине.

— Привет, Марина… О боже! Ты не представляешь, через что я прошёл, чтобы оказаться в этом месте — через какие страдания, через какие трудности! Однако они меня не сломили, я преодолевал себя везде, дабы явиться здесь — всё ради тебя… Твой светлый образ — маяк в жизни моей, без него я уж пропаду, просто пропаду! Я понимаю и знаю: великий грешник я, человек кошмарный, потому твоя реакция вполне, вполне оправданна! Но что тут поделать: такова человеческая испорченная природа! Я верю, что ты меня исправишь или хотя бы я, глядя на великую тебя, усовершенствуюсь в сто раз… Пожалуйста, гляди дальше, о царица! Умоляю, умоляю, смилуйся надо мной…

— Сеня! — смеявшись, отвечала рабу героиня наша. — Сеня!.. Не ради меня ты оказался тут, ха-ха, а ради себя! — и вновь явилась волна хохота. — Потому что если бы ты меня любил, ты бы меня не тревожил и смирился бы с тем, что я так поступила, ведь я выбрала то, что было для меня лучше; но ты именно тут, потому что тебе, ха-ха! просто скучно…

— Как!..

Лишним будет описание того, что происходило внутри героя нашего после услышанных им слов.

— Ах, Сеня,