Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942 - Геннадий Соболев

В практике работы фронтовых артистических бригад были нередки случаи, когда артисты становились бойцами. Концертная бригада под руководством артиста Д. Лузанова, выступавшая на труднейших участках Ленинградского и Волховского фронтов, в течение многих дней выбиралась из окружения по непроезжим дорогам в тридцатипятиградусные морозы[345].

Осенью 1941 г. в Ленинграде, как и во всей стране, началось замечательное патриотическое движение за создание народного фонда обороны. Трудящиеся Ленинграда отчисляли средства из заработной платы, жертвовали свои драгоценности, золотые и серебряные вещи и т. д. В одном только Василеостровском районе было собрано около 50 кг золота, серебра и платины[346]. На воскресниках ленинградцы заработали и передали в фонд обороны 2 512 258 руб. Всего на 20 сентября 1941 г. ленинградцы внесли свыше 22 млн руб. наличными деньгами и отчислениями от зарплаты[347].

Отмечая высокую степень сознательного участия ленинградцев в обороне своего города, нельзя не признать, что блокадные условия жизни и в первую очередь надвигавшийся голод привели к росту среди населения так называемых «негативных настроений». По данным Управления НКВД по Ленинградской области, осуществлявшего контроль за настроениями ленинградцев[348], с начала войны до 25 октября 1941 г. за «контрреволюционную деятельность» было арестовано 3374 человека[349]. В связи с этим наиболее авторитетный исследователь этой проблемы Н. А. Ломагин полагает, что «можно с уверенностью говорить об отсутствии в Ленинграде осенью 1941 г. сколько-нибудь значительного организованного сопротивления власти»[350]. Одновременно он обращает внимание на рост пораженческих настроений в октябре 1941 г. среди различных групп населения[351].

Важная роль в выявлении политических настроений ленинградцев отводилась политорганизаторам, численность которых в сентябре 1941 г. составляла 10 тыс. человек[352]. На созданный по партийной линии институт политорганизаторов при домохозяйствах наряду с проведением массовой политической работы возлагалась и организация порядка и государственной безопасности в руководимых ими домохозяйствах. Все политорганизаторы временно освобождались от работы на производстве и в учреждениях, наделялись широкими полномочиями, в том числе и правом проверки в любое время суток всех квартир с целью выявления и задержания лиц без прописки. По линии борьбы с вражеской агентурой и их пособниками политорганизаторы подчинялись районным отделам НКВД, которые совместно с партийными руководителями районов осуществляли отбор политорганизаторов[353]. Не отрицая в принципе важности работы института политорганизаторов с населением, следует отметить, что в блокадной обстановке все оказалось сложнее и противоречивее. Назначенная «политорганизатором дома», Ольга Берггольц записала 24 сентября 1941 г. в своем дневнике: «Но ведь это липа, липа, это райкомы придумали от беспомощности своей, да и некогда мне заниматься этой липой. Какие тут политорганизаторы помогут, когда государство бессильно?! Конечно надо брать судьбу в свои руки – а руки связаны мертвой системой управдомов, РЖУ, штабов, райкомов и т. д. Бюрократическая железная система сковывает все…»[354]. И все же многие политорганизаторы пытались помочь населению в меру своих сил и возможностей, проводили беседы в укрытиях и бомбоубежищах в часы воздушных тревог и артиллерийских обстрелов, знакомили население с приказами и распоряжениями городских властей. К сожалению, среди политорганизаторов были и такие, которые использовали свое положение в личных целях, наживались на горе и страданиях ленинградцев.

Настроения определенной части творческой интеллигенции, не связанной напрямую с выполнением оборонных заданий, нашли яркое отражение в дневнике директора Архива Академии наук СССР Г. А. Князева: «Вдруг просто, жестко, мучительно встал вопрос о полной безнадежности для нас, осажденных в Ленинграде, – отметил он в своем дневнике 31 октября 1941 г. – Никаких перспектив, кроме голода и страшных испытаний, впереди. И жутко стало перед этой вдруг обнажившейся бездной… Что осталось? Погибать, только погибать. При этом наметились и два варианта гибели – с честью или бесчестно; последнее в том случае, если бы прежде, чем погибнуть с честью, пришлось попасть под сапог гитлеровских захватчиков и все равно погибнуть»[355].

Американский историк Ричард Бидлэк на основе объективного анализа комплекса документов об общественных и политических настроениях ленинградцев в годы блокады пришел к выводу о том, что в Ленинграде «в целом, осенью 1941 г. выражения протеста оставались больше исключением, чем правилом. Способность ленинградцев переносить лишения и ужасы была удивительной»[356]. При этом американский историк подчеркивает ведущую роль ленинградских рабочих в обороне своего города. В самом деле, рабочие, выпускавшие продукцию для фронта, были готовы в любой момент занять пост на огневой позиции. В октябре насчитывалось 123 рабочих отряда, в которых состояло 15 тыс. человек. Кроме того, тысячи трудящихся обучались военному делу на открывшихся в начале октября 102 военно-учебных пунктах. В условиях почти непосредственного соприкосновения с противником продолжалось строительство оборонительных сооружений. В их возведении в октябре 1941 г. ежедневно были заняты до 80 тыс. ленинградцев[357]. Преодолевая трудности и лишения первых месяцев блокады, Ленинград готовился к новым испытаниям.

Принимая во внимание, что «с каждым днем все больше и больше будут чувствоваться затруднения с продовольствием»[358], Ставка решила предпринять новую попытку по деблокаде Ленинграда. Ее замысел заключался в том, чтобы встречными ударами 54-й, 55-й армий и Невской оперативной группы ликвидировать шлиссельбургско-синявинскую группировку немецких войск и восстановить сухопутную связь Ленинграда со страной. Директива на проведение этой операции была принята Ставкой 14 октября 1941 г., а начало ее осуществления было намечено уже на 20 октября. Прилетевший с этой директивой представитель Ставки генерал-полковник H. Н. Воронов впоследствии признавал, что отведенного на подготовку операции времени было слишком мало, что не могло не отразиться на ее исходе[359]. К тому же соотношение сил и средств на синявинском направлении оставляло мало шансов на успех операции. Ставка требовала сосредоточить в районе прорыва до 100 тяжелых танков КВ, в то время как Ленинградский фронт (вместе с 54-й армией) имел всего 97, в том числе и устаревших типов, а в самой 54-й армии из 52 исправных танков только 20 были КВ и Т-34[360]. Характеризуя действия пехоты Ленинградского фронта, H. Н. Воронов в донесении в Ставку от 17 октября 1941 г. отмечал: «Пехота ленится и не любит подготавливать себе плацдарм для наступления… Не умеет действовать с танками. Главнейшей болезнью пехоты является систематическое опаздывание наступления и перехода в атаку». Танковые части, по мнению представителя Ставки, также не умели взаимодействовать с пехотой и недостаточно владели прицельной стрельбой. Только действия артиллерии и авиации, по оценке H. Н. Воронова, отвечали требованиям современного боя[361].

В то время как подготовка Синявинской операции только началась, немецко-фашистское командование предприняло наступление на тихвинском направлении. Оно имело целью нанести поражение советским войскам на р. Волхов и затем через Тихвин выйти к р. Свирь, чтобы соединиться с Карельской армией финнов, лишив тем самым Ленинград и оборонявшие его войска последней возможности получать помощь по Ладожскому озеру. В первой половине октября группа армий «Север» была усилена 250-й испанской («голубой») дивизией, 212-й и 227-й пехотными дивизиями из Франции, 7-й авиаполевой дивизией из Греции и 2-й пехотной бригадой СС из Германии[362]. Из-за низкой эффективности нашей войсковой разведки командование 4-й и 52-й армии просмотрело сосредоточение в районе Любани и Чудова 39-го механизированного корпуса 16-й армии и 1-го армейского корпуса 18-й армии противника, которые нанесли 16 октября главный удар в стык 4-й и 52-й армиям в направлении Грузино – Будогощь— Тихвин. Имея полуторное превосходство в живой силе и более чем двукратное в танках и артиллерии, немецкие войска прорвали 20 октября оборону 4-й и 52-й армий и устремились к Тихвину[363].

Осуществленный противником мощный прорыв на тихвинском направлении поставил под сомнение успех начавшейся 20 октября Синявинской операции наших войск. Вместо того, чтобы усиливать войска Ленинградского фронта, Ставка была вынуждена для ликвидации возникшей угрозы выделить из его состава четыре дивизии, три – из своего резерва и одну из резерва Северо-Западного фронта[364]. Весь резерв Ставки в это время был задействован на Московском направлении, и ослабленная Ленинградская группировка не могла вести эффективное наступление на Синявинском направлении, несмотря на грозные директивы Ставки. 23 октября Военный Совет Ленинградского фронта получил телеграмму Верховного Главнокомандующего: «Судя по вашим медлительным действиям, можно прийти к выводу, что вы все еще не осознали критического положения, в котором находятся войска Ленфронта. Если вы в течение нескольких ближайших дней не прорвете фронта и не восстановите прочной связи с 54-й армией, которая вас связывает с тылом страны, все наши войска будут взяты в плен <…>. Либо вы в эти два-три дня прорвете фронт и дадите возможность вашим войскам отойти на восток в случае невозможности удержать Ленинград, либо вы все попадете в плен. Мы требуем от вас решительных и быстрых действий. Сосредоточьте дивизий восемь или десять и прорвитесь на восток. Это необходимо на тот случай, если Ленинград будет удержан и на случай сдачи Ленинграда. Для нас армия важней. Требуем от вас решительных действий»[365]. Как видно из этой телеграммы, речь шла в первую очередь о спасении армии, в то время как сдача Ленинграда не исключалась. Но прорваться на восток тогда так и не удалось, а поставленная задача деблокировать Ленинград оказалась не выполненной и на этот раз.