Империя под угрозой. Для служебного пользования - Марина Добрынина

Появившиеся из домика пожилой неряшливо одетый мужчина и женщина в грязном фартуке поверх не менее чумазого комбинезона быстро разделяют прибывших на две группы: мальчики налево, девочки направо, и разводят их в разные стороны. Хватаю сумки и, уходя, оборачиваюсь поглядеть на пса. Он встал и лениво потягивается, вытянув вперед большие белые лапы. Симпатичная собаченция.

Метрах в двухстах от сторожки находится двухэтажное панельное здание. Все какое-то неаппетитное. Наводит на мысли о женской колонии. Впрочем, я не права — мужчины там тоже содержатся, только вход отдельный, в другом крыле. На окнах — ажурные решетки, которые как-то особенно вдохновляют меня на подвиги. Вроде бы украшение, а привинчено к внешней стороне здания и явно больше предназначено для ограничения свободы, чем для услаждения глаз.

В помещениях витает слабый запах больницы. Не такой навязчивый, как в общественных медпунктах, но достаточно ощутимый. К нему примешиваются ароматы шалфея, и, по-моему, каких-то восточных благовоний. Стены украшены фотографиями счастливо избавившихся от проблем личностей. Устланные коврами коридоры позволяют переползать из кабинета в кабинет, не раздражая соседей диким топотом.

Добровольно, решаю я, им в руки не дамся.

Всегда у меня присутствовало нет, пожалуй, не страх, а какое-то мучительное недоверие к врачам. Всегда-то мне казалось, что эти зодчие человеческого тела повернут какой-нибудь не тот винтик в моем организме, на что он тут же отзовется неподконтрольным мне срывом. Но, благо какой-никакой Мастер всегда был под боком. Возможность сбегать в случае чего к кому-нибудь из однокурсников подлечиться спасала от необходимости походов по врачам. Помимо медосмотров я их, пожалуй, и не видела.

И вот сейчас, значит, загоняют меня в палату и говорят: "Сдавайте одежду и вещи!". "Щас! — отвечаю, — все брошу: мужа, друзей, любовников и начну вещи свои сдавать. У меня там книги, между прочем. И всякие документы". "Нет, — отвечают мне вежливо и твердо, — документы Вам здесь не нужны, а книги, если понадобится, мы вам свои выдадим. Полезные, а не то, что Вы читаете".

В общем, все отобрали (почти, но об этом после), выдали розовенький хэбэшный халат в очаровательных цветочках и в палате оставили. А, забыла сказать, дверь за собой тоже притворили, и заперли даже, кажется. Ну точно! Заперли. Грустно послонявшись по квадратной трехместной палате и не имея возможности занять чем-либо враз опустевшую голову, я заваливаюсь спать.

Самые ужасы начинаются утром. Я знала, что это будет кошмар, но чтобы до такой степени! Будят в шесть утра, позволяют умыть физиономию холодной водой и отправляют в столовую, вроде как на завтрак.

Вхожу. Вижу: длинные столы, как в фильмах про армию, застелены белой клеенкой. Вдоль столов сидят женщины в таких же дурацких разноцветных халатиках, как у меня, и грустно смотрят в тарелки. У некоторых дамочек лица уже такие одухотворенные, как у Инки после приезда, а у некоторых еще не очень — одна тоска во взоре.

Помещение само по себе вытянутое, потолки низкие, стены окрашены масляной краской нежно-зеленого оттенка. Стулья вдоль столов самые обыкновенные — металлические. Возле окна стоит довольно-таки крупный, но какой-то обгрызенный на вид декабрист.

Ну что же, мне нужно ведь будет разведку производить, для чего необходимо начать налаживать отношения. К дамам с тонкими лицами и болтающимися поясами я не пойду — они уже безнадежны, а вот те, кто потолще, как раз для осуществления моих коварных планов пригодятся. В общем, так я и решаю, а потому занимаю место на краю стола между двумя еще свежими на вид особами. Одной из них лет сорок, другой — около тридцати. Посмотрев, что лежит у них в тарелках, я понимаю, откуда эта беспросветная тоска. А тут и передо мной мадам с постным лицом ставит такую же пищу. По фаянсовой, чуть сколотой с одной стороны, тарелке размазана светло-коричневая жижа. Повозюкав по ней ложкой секунд так пятнадцать я начинаю громко вопрошать, где здесь еда. Дама, что помоложе, сердито на меня пшикает, та, что постарше, весело хмыкает и отворачивается. Я начинаю в недоумении оглядывать присутствующих за столом женщин и вижу, что они это ЕДЯТ. Ну что же, пока никто не умер, да и не думаю я, что здесь решили организовать массовое отравление, а потому дрожащей рукой подношу ложку с непонятной консистенцией ко рту. Беру это губами, пробую на вкус и делаю над собой грандиозное усилие воли, чтобы не выплюнуть все тут же обратно. Медленно кладу ложку обратно и размышляю некоторое время на тему, что бы мне такое сказать, чтобы это цензурно звучало. Остаются одни предлоги.

— М-да, — говорю я, — м-да… И здесь всегда так кормят?

Мадам постарше глядит на меня удивленно.

— Конечно, — отвечает она.

— А что ЭТО? — спрашиваю, — мне такое раньше употреблять вовнутрь не доводилось.

— Овсянка на воде.

Она оглядывается по сторонам, на нас вроде бы никто не смотрит.

— Можно, я доем? — спрашивает, — ведь Вы не будете?

— Конечно-конечно, — изумленно говорю я, пододвигая ей тарелку, — и она, конечно, без соли.

— Соль — белый яд, — авторитетно заявляет моя собеседница, уписывая овсянку с завидным аппетитом.

— Ну да, — соглашаюсь я, — а овсянка — коричневая жизнь. Меня, кстати, Варвара зовут. А Вас?

— Светлана.

Глава 5.

После завтрака вновь прибывших распределяют по врачам. Мне достается хрупкая тетечка в белом халате. Она ниже меня на голову и выражение лица у нее какое-то неуловимое. Раздражает. Все вокруг нее как-то мечется, мечется, будто она сама не знает, что хочет. Зинаида Львовна. Такая, бр-р, аж дрожь по коже — крашеные красные волосы и бледное лицо с незаметным носом-пипочкой. Надо бы с ней подружиться.

— Давно Вы здесь работаете? — спрашиваю, пока она прилаживает к моему запястью тонометр.

— Пятый год.

— Да? А центр вообще сколько существует?

— Я здесь с основания.

— Да ну? Что, Вы его и создавали?

Она замолкает и глядит на меня так внимательно.

— У Вас, — замечает, — Варвара Михайловна, такой взгляд странный. Слишком пристальный.

— Так я, — восклицаю, — слегка близорука, а очки не ношу! Знаете, у меня был знакомый один, так его взгляда вообще все боялись, думали, что злодей какой, а оказалось, что он всего-навсего не видит ничего. Вот и вглядывается постоянно. Меня, конечно, люди не пугаются, но, видите сами, что творится.

— В самом деле? Ну, может быть.

— Как давление?